Грант вышел. Маллголланд посмотрел на бутылку виски, вздохнул, завинтил снова пробку, убрал бутылку обратно в ящик стола и плотно его задвинул. Он зажег сигарету и принялся за оформление бумаг. Спустя некоторое время появился Грант.
- Капитан Говард, сэр.
Маллголланд взглянул на него.
- Прекрасно, главный сержант. Пригласи его сюда и постарайся насчет чая.
Грант вышел, спустя момент, откинув полог палатки, вошел Говард. Он был в каске, лоб пересекал красный, смотревшийся угрожающе, шрам, кончавшийся почти у самого левого глаза. Стежки были еще хорошо видны. На левой руке толстая повязка. Он был бледен, глаза ввалились, на лице выражение неизбывной усталости.
"Боже мой, - подумал Маллголланд. - Этот мальчик на пределе своих сил. Ошибиться невозможно". - Он улыбнулся.
- Проходите, капитан, садитесь. Если повезет, нам вскоре принесут чай. Сигарету?
- Спасибо, сэр.
Маллголланд дал ему прикурить.
- Как вы себя чувствуете?
- Прекрасно.
Что было такой же явной ложью, какой Маллголланду довелось наслушаться за многие дни. Он, однако, продолжал:
- У меня возникла проблема, с решением которой, я думаю, вы могли бы мне помочь.
Говард не проявил никаких эмоций.
- Слушаю, сэр.
- Нам вчера доставили немецкого офицера с парой пуль внутри. Неприятность заключается в том, что он сам искал военную часть Союзников. Имел при себе письмо американского генерала Каннинга. Вы слышали о таком?
- Гамильтона Каннинга?
- Да, это он. Он в заключении вместе с четырьмя другими знаменитостями, как их называют немцы. - Он подтолкнул к Говарду по столу конверт в пятнах крови. - Вы найдете подробности в этом письме.
Говард достал письмо и читал его безжизненными глазами. Вошел Грант с двумя кружками чая и поставил их на стол. Маллголланд жестом попросил его остаться.
Прочитав письмо, американец поднял голову.
- Эти люди попали в переплет. Что вы хотите от меня?
- Я хочу, чтобы вы добрались до них. Формально приняли капитуляцию полковника Гессера, затем, как можно быстрее, вернулись сюда вместе с его пленниками. Немецкий офицер, который доставил это письмо, лейтенант Шенк, готов отправиться с вами, чтобы показать кратчайший путь. Он был довольно тяжело ранен, но я думаю, нам удастся его поднакачать, чтобы он смог выдержать эту поездку.
- Вы хотите, чтобы я поехал? - спросил Говард.
- И двое ваших людей. Я думал об этом. Мы можем дать вам санитарную машину. При возвращении в ней всем хватит места.
- Вы имеете представление об обстановке на пути отсюда в Арлберг, сэр?
- Могу догадаться, - сказал Маллголланд невозмутимо.
- И вы хотите, чтобы я отправился туда с двумя людьми и раненым немцем? - голос Говарда звучал ровно, без всякого волнения. - Это приказ?
- Нет, я не имею власти вам приказывать, капитан, как, я уверен, вам известно. Голая правда состоит в том, что у меня больше нет никого, кого я мог бы туда отправить. Это медицинская часть, и как вы сами видите, у нас по уши работы.
Говард довольно долго смотрел на письмо, потом кивнул.
- Я поговорю со своим сержантом Гувером и рядовым Файнбаумом, если не возражаете, сэр. Я думаю, что при данных обстоятельствах им должен быть предоставлен некоторый выбор.
- Прекрасно, - согласился Маллголланд. - Но, пожалуйста, не тяните с принятием решения. - И он повторил фразу, сказанную ему Шенком: - Время в этом деле очень существенно.
Говард вышел. Маллголланд посмотрел на Гранта.
- Что ты о нем думаешь?
- Не знаю, сэр. Но, на мой взгляд, с него уже достаточно.
- А всем нам, главный сержант? - произнес Маллголланд устало.
Файнбаум и Гувер установили маленькую палатку в конце ряда, по другую сторону от транспортной стоянки. Гувер увлеченно писал письмо, пока Файнбаум, сидя на корточках у входа, разогревал на портативной плитке фасоль в котелке.
- Фасоль, опять фасоль. Неужели эти англичане ничего больше не едят?
- Возможно, ты предпочел бы НЗ? - сказал Гувер.
- О, относительно этого у меня большие планы, Гарри. После войны я собираюсь купить полный грузовик этой дряни, военных излишков, понимаешь? Я собираюсь доставить это моей старой бабушке, которая держит строго кошерный дом. Такой кошерный, что даже кошки становятся религиозными.
- Ты собираешься кормить кошек НЗ?
- Так точно.
- И разбить старушке сердце? Чем она это заслужила? Что она тебе сделала?
- Я тебе скажу, что она сделала. В тот день, когда япошки бомбили Пирл-Харбор, он позвала меня и сказала: "Мэнни, ты знаешь, что тебе делать". Открыла входную дверь и указала направление к вербовочной конторе и подтолкнула меня в спину.
Он положил бобов на жестяную тарелку и подал ее Гуверу. Сержант сказал:
- Ты слишком много болтаешь, но я тебя понимаю. Мне самому до чертиков здесь надоело.
- Когда мы отсюда выберемся? - спросил Файнбаум. - Я имею в виду, что я уважаю и люблю нашего благородного капитана, как никто другой, но сколько мы можем околачиваться около него и ждать, пока он обретет свою богом проклятую душу.
- Прекрати это, - сказал Гувер. - Знаешь же, что ему сильно досталось.
- В этой игре есть только два способа существования, живым или мертвым. За этот год, что я служу с тобой и с ним, я видел, как ушло много хороших мужиков. Но они умерли, а я - нет. Я не торжествую по этому поводу, но это факт жизни, и я не собираюсь сидеть и оплакивать их.
Гувер поставил тарелку.
- Потому что ты сукин сын. Я только что сделал открытие. Ты не делаешь этого, потому что ты у нас патриот или еще кто-то. Ты делаешь это, потому что тебе нравится. Потому что это тебя взвинчивает так, как ничто другое.
- Пошел ты!
- Чего тебе не хватает? Еще одной звезды героя? Ты хочешь стоять в одном ряду с другими героями?
- А ты хотел бы, чтобы я вернулся в тот подвал в Ист-сайде и за тридцать долларов в неделю пришивал пуговицы на гульфики, когда случается, что мне негде играть на кларнете? Нет уж, спасибо. Прежде, чем я туда вернусь, я лучше вырву чеку у одной из гранат, что на мне. Я хочу тебе еще кое-что сказать, Гарри. - Его голос стал низким и убеждающим. - Для меня день сейчас, что год прожитый до войны. Когда настанет мой черед, я надеюсь, что получу прямо промеж глаз, примерно за минуту до подписания мирного договора. А если тебе, детка, и нашему благородному капитану это не нравится, займитесь чем-нибудь другим.
Он встал и, повернувшись, обнаружил, что Говард его слушает. Они стояли, и ни Гувер, ни Файнбаум не знали, что сказать теперь.
Первым заговорил Говард:
- Скажи мне, Файнбаум, вот Гарланд, Андерсен, О'Гради, да все парни из нашей части, на всем пути по Европе с самого D-дэй, ты о них никогда не думаешь? Неужели факт их смерти ничего для тебя не значит?
- Парни умерли, так они умерли. Правильно, капитан? Я имею в виду, что, может быть, какая-то частица моего мозга о них скучает или еще что-то, но я не могу этого изменить.
- И ты думаешь, что они выполнили свое предназначение?
- Вы говорите о справедливости войны, сэр? О достойности наших целей и прочем подобном вздоре? Боюсь, этого я тоже не приемлю. Я считаю так, последние десять тысяч лет, каждый день кто-то где-то вытряхивает душу из кого-то. Это в природе нашего вида.
- Знаешь, Файнбаум, я начинаю думать, что ты, возможно, прочел одну-две книжки.
- Может быть, капитан. Чего не бывает?
- Ладно, - сказал Говард. - Ты рвешься в бой? Так у меня для тебя приготовлено знатное развлечение. Слышал когда-нибудь о генерале Гамильтоне Каннинге? - Он коротко обрисовал ситуацию.
Когда он закончил, Файнбаум сказал:
- Не доводилось слышать ничего более странного. Но там же территория индейцев.
- Между нами и Арлбергом пятьдесят миль этой территории.
- И они хотят, чтобы пошли именно мы? Три парня в санитарной машине с немцем на носилках. - Он засмеялся. - Знаете, капитан, мне это нравится. Да, определенно, нравится.
- Хорошо, тогда пойди скажи главному сержанту Гранту, что мы идем. Скажи ему, что я через пять минут подойду, чтобы поговорить с этим немецким лейтенантом Шенком, и двигайся. Если мы собираемся идти, мы сразу выходим.
Файнбаум выбежал из палатки, а Говард наклонился и взял с плиты кофе. Гувер сказал:
- Вы уверены, что правильно поступаете? Вы неважно выглядите.
- Знаешь, Гарри, я устал до мозга костей. Устал так, как никогда не уставал за всю свою жизнь, а спать не могу. Ничего не чувствую, ничего не хочу, - признался Говард. - Может быть, мне нужно понюхать пороха. - Он пожал плечами. - Может быть, мне нужно это, как Файнбауму. - Он положил в рот сигарету. - Знаю одно, мне сейчас лучше пойти и рискнуть собой, чем прятать здесь свою задницу и ждать конца войны.
Финны стояли лагерем на ферме невдалеке от главной дороги и примерно в десяти милях от Арнгайма. Их было тридцать восемь человек под командованием хауптштурмфюрера Эрика Сорсы.
55-ая бронетанковая дивизия "Викинг" была первой и, без сомнения, лучшей иностранной дивизией "Ваффен-СС". Укомплектована она была, в основном, голландцами, фламандцами, датчанами и норвежцами, финны присоединились в 1941, пополнив войсковые подразделения опытными лыжниками, которые были чрезвычайно нужны во время Русской кампании.
В январе 1945 года потери на Восточном фронте были такими колоссальными, что было решено создать новый полк, совместно германо-финский. Проект получил новое развитие, когда несколько десятков финнов, оставшихся в живых, с Сорсой в качестве своего командира дали ясно понять, что они не будут возобновлять свой контракт с правительством Германии после 1 мая. Поэтому, из штаба дивизии в Клагенфурте пришел приказ, в соответствии с которым они перебазировались на ферму в Оберфельде, где им надлежало ожидать дальнейших распоряжений, именно этим они и были заняты ровно три недели.
Сорса, двадцати семи лет от роду, был красивым молодым человеком с вьющимися волосами. По фасону его горский головной убор был таким же, как у всех в армии: эдельвейс с левой стороны, спереди, обычная для СС, "мертвая голова". На манжете надпись в две строки: Финский добровольческий батальон Ваффен-СС. Нарукавная нашивка была черной с белым львом. Он носил два Железных креста, серебряный значок за ранения и нашивку за Зимнюю кампанию.
Сорса стоял в дверях фермерского дома, курил сигарету и наблюдал за десятком своих людей, спускавшихся на лыжах между деревьев по склону выше за фермой следом за пожилым главным сержантом Матти Гештрином. Гештрин завис над стеной амбара, совершил мастерский прыжок, и остальные друг за другом через равные промежутки точно повторили его маневр. Сильные, уверенные в себе люди в двусторонней зимней униформе, белой с одной стороны и осенней расцветки с изнанки.
- Видели что-нибудь? - спросил Сорса.
- А должны были? - ухмыльнулся Гештрин. - Я думал, мы просто тренировались. Из штаба никаких известий?
- Нет, мне кажется, о нас забыли.
Гешртин, закуривая сигарету, посмотрел из-за плеча Сорсы и перестал улыбаться.
- Судя по всему, я бы сказал, они как раз о нас снова вспомнили.
Штабная машина спускалась по покрытой снегом дороге, Гоффер был за рулем, Риттер в камуфляжной куртке с поднятым капюшоном сидел с ним рядом. Штрассер и Эрл Джексон расположились сзади. Гоффер завел машину во двор фермы и остановил ее. Сорса и Гештрин остались стоять, где стояли, у двери в дом, но остальные финны существенно приблизились, один или двое сняли с плеча пехотные винтовки "Маузер". Сорса сказал им тихо что-то по-фински.
- Что он сказал? - спросил Штрассер у Джексона.
- Он сказал: спокойно, мальчики. Я сам справлюсь.
Еще десять-пятнадцать финнов вышли из амбара, в большинстве своем в рубашках, но с оружием разного рода. Никто не сказал ни слова, каждый ждал, строго вертикально сыпался снег. Вдруг послышался шорох скольжения, лыжник в белом возник над амбаром и мастерски приземлился во дворе, скользнув вбок, и замер на расстоянии одного-двух ярдов от Сорсы. За ним последовал другой, потом еще один.
Это была поэма движения, абсолютное совершенство. На лице Сорсы появилась легкая застывшая улыбка, которая как бы говорила: вот мы какие, а вы?
Джексон пробормотал:
- Эти парни величайшие в мире лыжники. Они здорово потрепали русских в первую военную зиму. Хочу еще вас предупредить, что они большие мастера перерезать горло.
- Ждите здесь, - сказал Риттер ровным голосом. - Оставайтесь в машине.
Он вышел из машины и пошел через двор к Сорсе. Несколько мгновений он просто постоял перед высоким финном, который мог видеть только "мертвую голову" у него на фуражке, потом сказал:
- Неплохо, совсем неплохо.
- Вы так думаете?
- Конечно, вполне профессиональный прыжок.
- Вы можете сделать лучше?
- Возможно.
К стене были прислонены несколько пар лыж. Риттер взял одни и присел, затягивая ремни креплений на своих тяжелых сапогах танкиста.
Гоффер подошел к нему и присел рядом.
- Позвольте, я вам помогу, штурмбаннфюрер.
Сорса оценил черную форму танкиста, в которой был Гоффер, его Рыцарский крест. У него неожиданно изменилось выражение глаз, и он повернулся, коротко взглянув на Гештрина.
Риттер потопал ногами, взял палки, которые ему подал Гоффер.
- Давно это было, правда, Эрик?
Он оттолкнулся, пробежал мимо машины через ворота и стал подниматься между деревьев по крутому склону. Никто не говорил ни слова. Все ждали. Риттер чувствовал себя удивительно спокойно и миролюбиво, когда поднимался, следуя зигзагам фермерской дороги, полностью отдавшись этому подъему, получая огромное удовольствие от всего вместе.
Когда он повернулся, он был примерно в сотне футов выше двора, на лыжне, проложенной до него финнами. Все лица были обращены к нему, и Риттер вдруг почувствовал себя счастливым, он едва сдерживал смех, рвавшийся из груди.
Он запрокинул голову и взвыл по-волчьи, старый условный сигнал лесорубов Гарца, и ринулся вниз в стороне от лыжни, по самому крутому склону, выписывая такие крутые виражи между деревьев, что у зрителей захватывало дух. Потом подпрыгнул, с легкостью перемахнул амбар и машину, не долее секунды скользил боком, затем выполнил поворот на левой палке, приземлившись в снежном вихре, застыл в неподвижности в ярде от Сорсы, безукоризненно выполнив, таким образом, "Стем Кристина".
Финны одобрительно загомонили. Гоффер присел рядом с Риттером, расстегнул ремни креплений. Риттер скинул капюшон, расстегнул куртку и снял ее.
- Этот малый вполне годится для сцены, - прошептал Штрассер Джексону.
Риттер подтянул перчатки и заговорил, не глядя на Сорсу:
- Штурмбаннфюрер Риттер, 502-ой СС-батальон тяжелых танков. Я здесь, чтобы принять командование этим подразделением по специальному приказу из Берлина, от самого фюрера.
Сорса окинул его взглядом. Нашивка за Зимнюю кампанию, железные кресты первого и второго класса, серебряный значок, свидетельствующий, по меньшей мере, о трех ранениях, Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами, темные глаза и бледное дьявольское лицо.
- Сама смерть наведалась к нам, - сказал Гештрин.
- В моем присутствии говорите по-немецки, пожалуйста, - спокойно сказал Риттер. - Полагаю, вашим людям это по силам, хауптштурмфюрер, учитывая, что они на службе Рейху уже, сколько? Четыре года?
- Большинство из них, - сказал Сорса. - Но теперь это не имеет значения. Что это за чушь относительно приказа из Берлина? Мне ничего об этом не известно.
- Герр Штрассер! - позвал Риттер. - Будьте любезны показать этому джентльмену наше предписание.
- С удовольствием, майор.
Штрассер направился к ним, вытаскивая из кармана бумаги, а Риттер отошел на несколько шагов в сторону, игнорируя пристальные взгляды финнов, достал серебряный портсигар и заботливо выбрал сигарету. Гоффер подскочил к нему с зажигалкой.
- Благодарю, штурмшарфюрер.
Это было хорошо отработанное театральное действо, не раз ими разыгранное и действовавшее, обычно, без промаха.
Сорса изучал приказ, поданный ему Штрассером. От вождя и государственного канцлера. Сверхсекретно. И там упоминается его, Риттера, имя. Все точно, как он сказал. И самое удивительное в самом конце, подпись в конце страницы. Адольф Гитлер.
Сорса вернул приказ Штрассеру, и тот спрятал его в бумажник.
- Итак, - сказал Риттер, не глядя вокруг. - Вы удовлетворены?
- Здесь такая ситуация. Мои товарищи и я солдаты по контракту, - сказал сконфуженно Сорса.
- Наемники, - уточнил Риттер. - Мне это прекрасно известно. И что?
- Мои люди проголосовали идти домой, в Хельсинки. Мы не возобновляли наш контраст.
- Зачем это, когда предыдущий в силе до завтра, до девяти часов утра? - сказал Риттер достаточно громко, чтобы все услышали. - Или вы отрицаете этот факт?
- Нет, то, что вы говорите, верно.
- В таком случае, вы и ваши люди являетесь пока солдатами Ваффен-СС, и в соответствии с приказом фюрера, только что показанным вам герром Штрассером, я принимаю на себя командование этим подразделением.
Стало тихо. В это, показавшееся очень долгим, мгновенье каждый ждал, что скажет Сорса.
- Да, штурмбаннфюрер. - Он снова помолчал, потом сказал уже громче: - До девяти часов завтрашнего утра мы остаемся солдатами Ваффен-СС. Мы взяли кровавые деньги, приняли присягу, а мы, финны, всегда держим свое слово.
- Прекрасно, - сказал Риттер и обратился к Гештрину: пожалуйста, постройте подразделение, главный сержант. Я хочу к ним обратиться.
Когда Гештрин прокричал команду, возникло беспорядочное движение, но, в конце концов, финны построились в две шеренги.
Риттер отметил, что их тридцать пять человек. Они замерли в ожидании, снег продолжал сыпаться. Риттер прошелся несколько раз вдоль рядов. Наконец, он остановился, повернулся к ним лицом, руки на бедрах.