И сразу после него легла плотная, первозданная тишина. Оставшиеся в живых защитники молниеносно заняли свои места, но немцы, считая, видимо, что бой пи-игран, отнесли развязку на утро.
В бойницы и расщелины бойцы видели, как поползли обратно, на понтоны, тяжелые пушки, как покинули своп позиции несколько танков, как, навьюченные минометами, оттянулись минометные роты - немцы совершенно открыто снимали свои силы из-под равелина. Оставшиеся несколько танков и орудий, а также до двух рот пехоты расположились недалеко от еще дымящихся развалин северо-восточной н восточной части, готовясь утром довершить успешно начатое дело.
Все еще не веря наступившему затишью, Евсеев, приказав особенно внимательно следить зз врагом, решил пройти по постам, чтоб выяснить последствия штурма. Страшная картина разрушения представилась его глазам: в вековых стенах лицевой части зияли огромные дыры, секции, где раньше располагались бойцы, превратились в бесформенные груды развалин, горы раздробленного известняка возвышались у подножья некогда величественного каменного массива. С трудом сохраняя равновесие, балансируя, точно на проволоке, Евсеев пробрался по руинам в сектор Булаева. Уже продвигаясь по полузава-ленному коридору, он услышал размеренный голос Калинина. и на душе сразу стало легче н спокойнее.
Приведя себя в порядок перед входом (он успел изрядно выпачкаться, пока проделал этот путь), капитан 3 ранга решительно шагнул вперед.
- Евгений Михайлович! - радостно встретил его Калинин, спеша навстречу. Остальные вскочили на ноги.
- Иван Петрович! Ваня! Ну, как тут у тебя? - дрогнувшим голосом спросил Евсеев, жадно всматриваясь в оставшихся бойцов. Их было немного, и Евсеев повторил: - Ну, как тут у тебя?
- Выдержали, Евгений Михайлович! - сказал Кали* нич совсем не веселым тоном.-А людей осталось - вот только мы. Он обвел рукой вокруг себя.- Там еще лежат пятеро раненых. Никак не могу дождаться Усова!
Евсеев посмотрел на небольшую кучку сбившихся вплотную людей, уставших, измученных, перепачканных кровью и пылью, и голос его дрогнул вторично:
- От имени Родины - спасибо, родные!
И хотя благодарность носила неофициальный характер, матросы подтянулись и ответили дружным хором:
- Служим трудовому народу!
Евсеев почувствовал, как стала наворачиваться на глаза предательская слеза и, поспешно отвернувшись, жестко проговорил:
- Теперь, пожалуй, они угомонились до утра! Если вы обратили внимание, они даже увезли тяжелые орудия и часть танков; считают, что с нами уже покончено! Утром надо будет им показать, как они заблуждаются!
- Покажем! - с готовностью подхватил как всегда спокойный и уравновешенный Булаев.
Будто только что его заметив, Евсеев поманил пальцем. тихо спросил:
- Может быть, вам что-нибудь надо?
Булаев немного помялся, затем твердо ответил:
- Нет, товарищ капитан третьего ранга! Боезапаса хватит еще на день боев. Амбразуры - во какие нам сделали! - он махнул рукой на зияющие дыры обращенной к врагам стены.- Так что теперь фриц как на ладони!
Евсеев грустно усмехнулся, мягко сказал:
- Это палка о двух концах. Не только фриц, но и вы как на ладони стали!
- Да нас он со страху не видит! - засмеялся задорно Булаев и, как ни горько было после сегодняшних потерь, засмеялись и остальные.
Успокоенный несломленным духом булаевских бойцов, Евсеев приказал перед уходом:
- Отдыхать только повахтенно! Наблюдение не прекращать ни на минуту! Наладить связь с КП!
Уже у входа он отвел Калинина в сторону и сказал шепотом:
- Жду тебя в двадцать четыре ноль-ноль в кабинете!
Комиссар понимающе кивнул головой.
Пет! Положение было совсем не безнадежное! Сектор Юрезанского почти не пострадал, а в остальных были частично разрушены только передние, обращенные к врагу стены.
Сорок человек сше могли держать в руках оружие, а это было не так уж мяло для таких людей, как защитники равелина. Вот только плохо было с ранеными - к уже имеющимся прибавилось еше десять человек, да к тому же никак не могли найти Усова, который пропал чуть ли не в первые минуты обстрела.
Когда Евсеев пришел в лазарет, бледная от волнения Лариса сбивчиво доложила:
- Он все время был здесь... Потом раздался очень сильный взрыв... Через несколько минут прибежал матрос, он кричал, что в его секторе завалило несколько человек. Николай Ильич стал собираться. Я сказала: "Куда же вы? Там ведь бомбят!" Он ответил: "Ждать невозможно!" - и выбежал во двор... Больше я его не видела...
- Да-а-а... - протянул Евсеев, догадываясь обо всем,
что произошло дальше. - Вы не запомнили этого матроса?
- 11ст. Мне кажется, я его видела впервые, - с сожалением ответила Лариса, понимая мысль Евсеева. - Все равно надо срочно искать Усова.
Евсеев ответил, поглощенный своими мыслями:
- Да, да! Мы сейчас это организуем!
Усова нашли, когда уже совсем стемнело, в одном из полузаваленных коридоров. Лежал он,' разметав руки, смотря в потолок остекленевшими глазами. Весь его левый бок был залит загустевшей кровью, а там, где когда-то билось горячее, смелое сердце, зияла страшной, черной пустотой осколочная рана.
В это никто не хотел верить. Усов вспоминался живым и только живым! Вспоминалось, как он умел лечить больных, быстро и хорошо, и пользовался в равелине репутацией знающего и умелого врача. Вспоминалось, как он окончательно покорил матросов, сделав на маленьком скрипучем турнике во дворе равелина несколько внлли-оборотов подряд. Матросы после его ухода восхищенно перебрасывались фразами:
- Вот тебе и доктор! Да он лучше любого физкультурника "солнце" крутит!
- Ребята, а видели у него мускулшпи? Во! Как два бугра!
- Эй! Степаненко! Скажи спасибо, что он тебе за твое саковство только кишки мыл! А вот если бы вздумал пилюли давать (говорящий показал кулак), пришлось бы отпевать тебя!
И все это сопровождалось добрым, поошряюшим смешком, в котором слышалась нескрываемая похвала в адрес Усова...
Вспоминалось, как однажды, в тихий летний вечер. Усов подошел к группе отдыхающих матросов. Рабочий день был окончен. Утомленные, немного разомлевшие от благодатного тепла матросы лениво, будто нехотя, поддерживали еле тлеющий, вот-вот готовый угаснуть разговор. Мирно струились дымки самокруток. Тишина постепенно, словно паутина, опутывала людей. Не хотелось ни говорить, ни пошевелить пальнем. И будто напоминая, что время нс остановилось, еле слышно потрескивала махорка.
- Споем, хлопцы? - вполголоса обратился Усов к сидящим.
Матросы зашевелились, нерешительно посматривая друг на друга - каждый ждал, что скажет другой. Наконец, когда пауза неприлично затянулась, кто-то неуверенно спросил:
- А что будем петь?
Вместо ответа Усов, выпрямившись и запрокинув голову, бросил вверх первые чистые поты приятным звонким тенором:
Ом на-а, ой на го-ри тай жне-цн жну-угь.
Подождав, пока высоко-высоко, переливаясь и улетая, замер последний звук, он повторил фразу.
11осле запева сразу грянули хором молодые залихватские голоса, весело н дружно, будто отрубив печальную мелодию начала:
А по-тшд ro-po-o-ю. яром до-лы-но-о-ою,
Казаки Лдутъ!
И еще громче и веселее, с гиком и свистом:
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-нн-ро-о-ко-о-ою казаки йду-у-уть!
Опять взвился, уносясь и вибрируя, одинокий голос Усова:
По-п>. по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
По-пэ, по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
И вдогонку, чеканным ритмом, будто в такт шагам огромного казацкого войска, заухали, загремели задорные слова:
Вэ-дэ сво е вн-и-йско, пийско Замори нжьскэ
Хо-ро-шень-ко-о-о-о!
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-ро-ко-о-ою хо-ро-шень-ко-о-о-о!
И вот уже пропали стены равелина. Широким степным простором повеяло в лица. И каждый увидел, как за тучами пыли, вздымаемой лошадиными копытами, едут, покачиваясь в седлах, казаки Запорожской Сечи; увидел лес пик, цветные жупаны атаманов, бунчуки на знаменах, гетмана Сагайдачного, что "променяв жпнку на тютюн да люльку", н каждый почувствовал себя воином того вольного войска, нс знавшего ни страха, ни сомнений, войска, живущего по суровым законам Сечи, и оттого, что
каждому в равелине было особенно близко это ощущение суровости и самоотречения, с особенным вдохновением и силон звучали слова:
Мэ ни. мэ-ня с жим-кон нэ во-зы-ыться!
Мэ-ни, мэ-нн с жнн-кон нэ во-зы-ыться!
А тю-тюп да лю-ю-улька ка-за-ку в до-ро-ози
При-го-ды-ы-ыться-я-я!
Л когда кончилась песня, посмотрели вокруг, а Усова уже не было, но еще долго вспоминали о нем в тот вечер, как о хорошей песне...
Было ли все это? Неужели больше никогда не откроет глаз "их доктор", не засмеется, не споет тихую п задушевную песню, от которой теплеют огрубевшие в суровой службе матросские сердца?
Уже давно привыкли в равелине к смерти, и все же эта смерть привела всех в удрученное состояние. Хмурился и молчал Евсеев, широко раскрытыми, полными слез глазами смотрела, не мигая, Ланская, застыли, словно в почетном карауле, несколько матросов, мучительно привыкая к мысли, что этот жизнерадостный и добродушный человек теперь мертв. Кто-то достал у него из кармана залитые кровыо документы, молча протянул их Евсееву. Он взял их машинально и только потом, словно очнувшись. сказал стоящему рядом Юрезаискому:
- Надо отправить это матери покойного!
Главстаршииа строго отдал честь, принимая из рук
Евсеева окровавленные бумаги. Четверо матросов, подчиняясь молчаливому жесту, подняли и понесли тело Усова. Поймав растерянный жалкий взгляд, каким провожала процессию Лариса, Евсеев тепло сказал:
- Ничего, товарищ старшина! На то и война! Теперь вся надежда на вас! Выдержите?
- Товарищ капитан третьего ранга... - сказала Лариса. стараясь не разреветься, п Евсеев поспешил ее успокоить:
- Ну, полно, полно! Тяжело, по надо терпеть! Если будет очень трудно, говорите прямо! Что-нибудь придумаем!
- Евгений Михайлович! - вдруг назвала его Лариса по имени и отчеству. - Я обязана вам заявить, как медик: медикаментов нет, бинтов нет, трос раненых требуют срочной операции. Если к ночи...
- К ночи, - перебил ее Евсеев, - мы постараемся
все это уладить. А сейчас вам нужно позаботиться о новых раненых. Сможете вы это сделать сами?
- Да. товарищ командир! - сухим твердым голосом ответила Лариса.
- Ну, вот и хорошо! - капитан 3 ранга обеими руками сжал ее маленькую ручку. - Значит, до ночи! 14, уже отойдя на несколько шагов, он повернулся и неожиданно произнес:
- Бы молодчина, Ланская!
Лариса невольно улыбнулась в ответ грустной улыбкой. И неизвестно отчего: то ли от ласковой похвалы командира, то ли от жалости к самой себе, то ли просто оттого, что тяжело было на сердце, - из ее глаз обильно хлынули так долго сдерживаемые слезы.
Усова и всех погибших во время штурма похоронили рядом с могилой майора Данько. Похоронили тихо, без речей и салютов, да н в похоронах могло участвовать около десятка человек - остальные ожидали с минуты на минуту новой атаки.
После похорон Евсеев вешил зайти к себе. В кабинете царил всеобщий хаос: вещи со стола были сдуты на пат. стулья, перевернутые кверху ножками, беспорядочно валялись по всей комнате, крупные пласты штукатурки, сорвавшиеся с потолка, вдребезги разбились при ударе об пол, и все это покрывал толстый, в полпальца, слой мела и пыли.
Евсеев быстро поставил на место стулья, смахнул со стола пыль старым кителем и расставил веши в прежнем порядке. Затем поднял настольный календарь и поймал себя на том, что не помнит, какое сегодня число. Махнув рукой, он уже хотел вызвать для уборки матроса, но не успел. В дверь постучали, и вошедший Юрозапский радостно доложил:
- Товарищ капитан третьего ранга! Вас там спрашивает капитан-лейтенант.
Это было и неожиданно и неправдоподобно. Евсеев с сомнением переспросил:
- Какой еще капитан-лейтенант?
- Помощник командира лодки! - совсем весело продолжал Юрезанский. - За ранеными прибыл! Он там, во дворе!
- Да ну?! - не удержался Евсеев и пскочнд, будто его подбросили пружины. - Давай его сюда!
Юрезанекий вмиг исчез, и вскоре в коридоре раздался громкий и чем-то знакомый Евсееву голос:
- Сюда, говоришь? Ну, добро! Тьфу, черт! Посвети, здесь темно! Видал, куда ваш отшельник забрался!
В дверях показался высокий, черный от загара капитан-лейтенант, с незажженной самокруткой в зубах:
- Здравия желаю! - широко шагнул он навстречу стоявшему Евсееву. - Огонька не найдется?
И вдруг застыл с широко раскрытыми глазами, изумленно проговорив:
- Позвольте! Так это - вы?!
Теперь Евсеев узнал его. Это с ним встретился он тогда, на Графской, в день прорыва немцев. Евсеев встретил его, как старого знакомого, усадил на стул, высек огонь и только после этого спросил слегка сдавленным голосом:
- Ну, рассказывайте! Откуда к нам и надолго ли?
Капитан-лейтенант пахнул дымом, кивнул на Юрезан-
ского, сказал:
- Если бы не он, отправили бы меня ваши молодцы на тот свет! Две очереди по моей шлюпке дали! Спасибо, старшина вмешался!
- Вы уж извините их - время серьезное! - полушутя сказал Евсеев, и оба рассмеялись. - Я слышал, вы за ранеными?
- Да. Таков приказ! - подтвердил капитан-лейтенант.-Мы подошли на шлюпке с западной стороны почти незаметно. Думаю, оттуда их и следует переправлять!
- Мы уже так делали, - согласился Евсеев. - Велика ли у вас шлюпка?
- Да надувная! - презрительно скривился капитан-лейтенант.- По четыре человека на рейс. Лодка стоит недалеко. Часа за два управимся!
- Очень хорошо! - удовлетворенно произнес Евсеев и хлопнул Юреза некого по плечу.-Давай мигом к Ланской! Пусть готовит к эвакуации раненых!
- Есть! - сорвался с места Юрезаискин, всем нутром чувствуя, какой камень свалился с плеч командира.
- Прыткий старшина! -усмехнулся ему вслед капитан-лейтенант. - А мы только что с Кавказа. Там - тишь да гладь! Персиками на улицах торгуют!
- Да, у нас тут немного пошумнее! - сыроннзировал
Евсеев к тотчас же добавил, чтобы гость пе подумал, что он жалуется: - Но ничего! Держимся!
- Вот черт! Люблю героев! - экспансивно взорвался капитан-лейтенант. - О нем уже повсюду говорят, а он этак скромно -"держимся". Да знаете вы, как назвали там. на Большой земле, ваш гарнизон?
- Нет... Откуда же мне... - искренне пожалел Евсеев.
- Маленький Севастополь! Вот как! - капитан-лейтенант стукнул кулаком по столу. - Вот вам и "держимся". Это не вы держитесь, а немцев держите, три кола нм в рот и один в мягкое место!
- Маленький Севастополь! - гордо повторил Евсеев, готовый расцеловать энергичного капитан-лейтенанта. - Нет, вы понимаете, это здорово сказано!
- Еще бы! - хмыкнул капитан-лейтенант. - Я вам завидую до ушей! Но ничего не поделаешь - моя участь погибнуть под водой!
- Вот что! - вдруг заспешил Евсеев. - Вы посидите несколько минут, я сейчас вернусь.
- К раненым? - поинтересовался капитан-лейтенант.
- 11ет, - возразил Евсеев. - К тем, кто еще на ногах. кто еще будет стоять насмерть в этих стенах. Пусть узнают немедленно обо всем, что вы сказали. С этим именем легче и умереть! - 11 уже повернувшись в дверях, он произнес еще раз, торжественно и значительно:- Маленький Севастополь!
5. ПОДЛОЕ СЕРДЦЕ
С ранеными управились за полтора часа. Люди, уже потерявшие веру в спасение, вдруг приободрились, повеселели, стали даже шутить, и в то же время по их повелению чувствовалось, что они считают себя виноватыми перед теми, кто остается в равелине. Они осторожно, но не в силах скрыть радостных ноток в голосе, спрашивали у остающихся:
- А вы когда отсюда пойдете?
- Неужто так здесь и останетесь?
- Поди, тоскливо нас провожать?
11а все это давался один и тот же короткий, рожденный двумя противоречивыми чувствами-сознанием долга п жаждой жизни - ответ:
- Нам еше рано!
Это было правдой, и спрашивающие сочувственно качали головами.
Перед последним рейсом помощник командира лодки зашел в евсеевский кабинет. Капитан 3 ранга свернул по цигарке. Минут пять посидели. Капитан-лейтенант сказал:
- Ну, надо идти!
- Спасибо! - протянул руку Евсеев. - От себя и от всех!
Капитан-лейтенант схватил протянутую руку, долго жал ее, молча смотря Евсееву в глаза, затем сказал убежденно:
- Мы еше встретимся. Там. на Большой земле!
- Может быть! - не возражал Евсеев. - Во всяком случае, я бы этого хотел!
ID1
После ухода последней шлюпки в равелине воцарилась тишина. Измученные дневными боями бонны лежали теперь, блаженно растянувшись на грудах битого известняка, посматривая в непроглядный мрак на стороне врага. Оттуда доносился стук молотков, подвывание пил и еще какой-то строительный грохот - - немцы готовились к переправе на ту сторону бухты. Только что принесли вечернюю норму пайка, и бойцы, изредка останавливаясь и прислушиваясь, грызли неизменный, смазанный маслом кусок сухаря. По это были уже остатки - перед выдачей Юрезаискнн доложил Евсееву, что сухарей хватит еше только на раз. Воды же больше не было ни глотка.
Пристроившись у края большой бреши, вложив между камнями автомат, жевал свои сухарь и Гусев. Взгляд его, направленный в одну точку, был полон безразличия ко всему окружающему. В последнее время им овладела глубокая апатия, пришедшая на смену постоянному страху за свою жизнь. Уверовав наконец в то. что живым отсюда ему не уйти, он вдруг стал безразличен к опасности, словно весь этот воющий, огнедышащий, разящий металл был нс больше, чем пустой фейерверк. И сейчас он не думал ни о чем и даже сухарь грыз больше по инерции, не чувствуя ни запаха, ни вкуса. Через три часа ему нужно было заступать часовым у ворот (уже вторую ночь ставились такие часовые на случай, если немцы попытаются каким-либо образом их открыть), и он имел празо сейчас отдыхать. Однако сон не шел в перегруженную дневными впечатлениями голову.
Но больше всего угнетало его в этот час чувство одиночества. Да, он остался совершенно один со своими мыслями, чувствами, страхом и со своей совестью. Демьянова с тон ночи, когда он ушел с Зимским ставить мины, словно подменили! Он теперь так же бесстрашно высовывает башку из-за камней, как и те прописные герои! А что толку? Стоило только немцам заметить их жалкие фигурки в ночной степи, как от них не осталось бы и мокрого места!
Демьянов бахвалится: "Я теперь человеком стал!
Словно заново родился!" Дураком был, дураком и остался! Стал человеком, чтобы стать падалью! В лучшем случае бросят в яму рядом с Данько и Усоеым и "Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу н незавпен-
мость..." Совсем обалдел парень: не хочет понять, что жизнь -не пятак, два раза из кармана не вынешь!