Вот оно, настоящее испытание! Она никогда не знала себя. Думала, личное - это все, норма, предел. И пришла-то сюда, на передний край фронта, чтобы избавиться от страданий и горя… чтобы умереть. Ведь она действительно бравировала своей неустрашимостью. А теперь что же? Что, собственно, ее жизнь в сравнении с этой гигантской силой из огня, дыма, металла, с силой, которая собрана здесь в один мощный и грозный кулак, чтобы защитить миллионы вот таких, как она, как Алехин, Шкалябин, Пашка… Значит, кроме ее неудавшейся жизни, есть еще что-то другое, важное, большое и очень нужное, есть Родина, народ, партия, они борются за этот кусочек земли, за поля и леса, которые она видела как-то утром там, далеко впереди за вражескими укреплениями.
Умереть… Смешное и никчемное слово. А доказать ты, Аня Киреева, можешь, что ты не просто девушка со странностями, а человек в прямом значении этого слова? Можешь ли ты сделать так, чтобы люди с суровыми лицами, окружающие тебя, не умирали, истекая кровью от ран? Можешь ли ты выскочить из этой вот глубокой, осыпающейся от грохота сотен орудий траншеи, чтобы идти рядом с ними, рядом с Алехиным, рядом с вон тем кряжистым усатым бойцом? Ах, Анька, Анька! Не знала ты себя, не знала, что, кроме личных невзгод, есть еще большое слово "Родина", народ, жизнь и, может, любовь, настоящая, чистая.
Аня стиснула зубы. На пожатье Алехина ответила крепким дружеским пожатьем. А Шкалябин смотрит. Значит, он тоже чувствует, что с ней! Да, наверно, он такой-такой хороший. Вот он поднял автомат и призывно взмахнул им. Солдаты побросали окурки. Алехин с силой тряхнул ее руку и разжал пальцы. Его глаза улыбались: "Держись, девка!"
Только теперь, когда людская волна поднялась на бруствер, Аня услышала, что страшный грохот, продолжавшийся целую вечность, ослаб. Даже донеслись слова команды и раскатистое, как эхо, мощное "ура-а-а!". Аня видела, как Шкалябин, стоя на бруствере, размахивает автоматом. Солдаты выпрыгивают из окопов и бегут по сырому, вспаханному снарядами полю. Лейтенант бежит за ними, забирая вправо, где наступает первый взвод.
- Пора и нам! - говорит Алехин и с ловкостью кошки выскакивает из траншеи.
Аня проглатывает тягучую слюну и, схватив протянутую руку, выкарабкивается наверх. Теперь уже не запрыгнешь обратно в траншею, теперь только вперед!
Санитары с носилками уже здесь. Раньше почему-то их не было. Один из них - низенький смешной башкир Давлетбаев, очень ловкий и юркий молодой парень, другой - степенный рассудительный курский мужик с узким добрым лицом - Захаров.
- Табарищ санинструктор, там раненило! - бойко выкрикнул Давлетбаев.
Аня посмотрела на Алехина, словно спрашивала, что ей делать? Но связист уже бежал туда, где мельтешила высокая фигура лейтенанта. Девушка крепче прижала к себе сумку и рывком бросилась к раненому.
Вот он, бой: не успели вылезти из окопов, а смерть уже подстерегла кого-то.
- Отчаянная! - услышала она позади себя. Это сказал Захаров. Она узнала его по густому басу. И почему-то Ане вдруг стало легко. Но эта легкость была уже не тем безразличным, расслабляющим волю равнодушием к смерти, это был страх за жизнь раненого, за жизнь Шкалябина, за жизнь бегущих впереди солдат, страх, придающий силы и уверенность. Аня, не обращая внимания на приплюснутые громады танков, ползущих справа, на черные перевернутые конусы разрывов, на шмелиное жужжание пуль и легкую тошноту, появившуюся снова, бежала изо всех сил. В эту минуту собственное "я" для нее не существовало, превратилось в ничто. Одна мысль сверлила мозг: успеет ли? Успеет ли она, Аня Киреева, сделать хоть что-нибудь, хоть самую малость для людей, прежде чем она упадет, как упали уже несколько бойцов, сраженные насмерть? Успеет ли? Успеет ли?
"Скорей, скорей!" - подгоняла себя девушка.
Давлетбаев бежал рядом с ней, а где-то сзади, тяжело отдуваясь, топал Захаров.
Аня подбежала к раненому, опустилась на колени. Это был командир Пашкиного взвода, пожилой лейтенант с седыми висками.
- Ноги, дочка, ноги, - хрипло сказал он, облизывая запекшиеся губы.
Аня достала нож и хотела было сама распороть голенища сапог, но руки!.. Почему они сегодня трясутся, точно у горького пьяницы, и такие непослушные?
Лейтенант заметил растерянность "дочки", вспомнил, что она новенькая.
- Да что там возиться со мной! Снимайте так!
Но юркий Давлетбаев уже вспарывал кирзовое голенище, Захаров подносил фляжку к губам раненого.
Ане стало стыдно за себя, за свою минутную слабость. И она, как там, перед выходом из траншеи, стиснула зубы, назвала себя трусихой. Скорей, скорей, здесь не место слюнтяям, тряпкам, хлюпикам, там ждут другие.
Она не боялась крови. Она слишком много перевидала ее там, в госпитале во время операций. Но эта, горячая, свежая, алая, струящаяся из обеих сквозных ран, привела ее в замешательство. Какая противная пустота под ложечкой! Как от нее избавиться? Она мельком взглянула на бледное с землистым оттенком лицо офицера. Он следил за ней и… улыбался.
- Смелее, - ласково сказал он.
Аня больше ни о чем не думала. Жгучий стыд мгновенно прошел. Руки привычно наложили жгут, кровь, выплеснув последнюю клокочущую струйку из рваной раны, успокоилась. Пока Аня возилась с одной ногой, у которой была повреждена кость, этот чертенок Давлетбаев уже успел перевязать вторую.
- Пойдет? - спросил он.
- Молодец, Давлетбаев, - сказала Аня и, наложив на мягкую подушку из ваты и бинтов шину, крепко перебинтовала ногу.
- Вот это по-гвардейски! - приподнявшись, сказал лейтенант.
"Эх, знали бы вы, товарищ гвардии лейтенант, как это "по-гвардейски" получилось", - подумала Аня.
Санитары положили офицера на носилки, понесли. Куда же ей теперь? Она оглянулась. Танки уже утюжили вражеские траншеи, ее рота находилась где-то впереди. Дым и гарь, казалось, заполнили все поле.
Вперед! Туда, где Шкалябин, где Алехин, где люди!
После некоторого замешательства немцы опомнились и открыли ответный огонь, стремясь отрезать первый эшелон атакующих от подходящих из глубины советской обороны резервов.
Аня, сделав еще несколько перевязок, пошла было дальше, когда разрывы снарядов, следующие один за другим, вздыбились прямо перед ней. Хоть бы Захаров с Давлетбаевым подоспели! Девушка бросилась в первую попавшуюся воронку под самым проволочным заграждением. В воронке, зарывшись головой в еще теплую землю, лежал солдат. "Убит", - решила она. Вихрь артналета оглушительно пронесся над ними, засыпав их кучей разрыхленной земли и песка.
Но вот разрывы передвинулись назад, грохот стал слабее. Вдруг убитый, на которого навалилась Аня, пошевелился и застонал. Она, стряхнув с себя тяжесть земли, встала и помогла подняться солдату. Кто же это, кто? Тот, не вылезая из воронки, медленно выпрямился. На Аню глядели оплывшие жиром поросячьи глазки.
- Ну чего ты? - прохрипел он. - Иди своей дорогой, куда пошла. А ежели пикнешь… - солдат тряхнул карабином.
Девушка сразу узнала его, но не могла взять в толк, почему он здесь и почему ни на что не жалуется?
- Так ты не ранен?
- Ранен? Нет, я контуженный. Иди, милая, иди! Я уж сам как-нибудь справлюсь.
Идти, а как? Будь что будет. Она поворачивается и делает первый шаг в сторону колючки. Еще шаг… еще. Хочется обернуться, внутреннее чутье подсказывает, что этого делать нельзя: солдат может выстрелить ей в лицо. Он может выстрелить и сейчас, наверно, уже поднял карабин.
Аня невольно ускоряет шаги, направляясь в проход между колючкой. Вой снарядов, рвущихся где-то далеко позади, заглушает стук сердца. Разрывы снова приблизились. Девушка втягивает голову в плечи и спрыгивает в немецкие окопы. В самый последний момент пилотка слетает с головы, что-то горячее обжигает волосы. Короткий пронзительный свист - и ее ударяет раскаленная волна воздуха.
Что это, осколок, пуля? Девушка подбирает пилотку и разглядывает лоскут, вырванный явно не осколком. Она знает, что снаряд разорвался чуть-чуть позже. Значит, тот жирный все же выстрелил.
Аня выглядывает из окопа и видит бегущих Захарова и Давлетбаева. Вот они подбегают к той воронке, нагибаются, разглядывают что-то.
- Я здесь! - радостно кричит Аня.
Санитары, осторожно переставляя ноги, подходят к ней. Давлетбаев раскраснелся, капельки пота блестят у него на носу.
- Пантюхина накрыло, - сообщает он.
Аня молча слушает его, Пантюхин - это тот, что стрелял в нее. Почему-то Ане делается больно и неловко, словно она виновата в гибели солдата.
- Благодарить вас велел тойный лейтенант, - переступая с ноги на ногу, прогудел Захаров. - Тут и на мины напороться недолго, - добавил он.
Аня понимает, что шла по минному полю - и ей становится жарко. Она расстегнула ворот гимнастерки.
Только теперь Аня замечает вокруг себя трупы в незнакомых сизых мундирах.
- Пошли! - говорит Аня.
- Пошли! - бойко соглашается Давлетбаев.
Бой передвигается на вторую, потом на третью траншею вражеских укреплений. Аня бегает от раненого к раненому, перевязывает, отправляет в тыл. Сегодня она забыла о себе, о пище, о глотке воды. Давно уже взмокла гимнастерка, тяжелые пласты глины налипли к подошвам сапог, руки покрылись пятнами запекшейся крови.
С ободряющим воем проносятся краснозвездные штурмовики "илы". Они бомбят тылы вражеской обороны. Враг уже не огрызается, он спешно отходит. Стрекот автоматов и хлопки гранат отдаляются.
Аня пытается догнать роту, увидеть Шкалябина, но раненых не бросишь. Ей на помощь подоспела со своими помощниками Шура. Она выглядит сегодня тоже необычно. Без того большие глаза на скуластом лице стали еще больше. Яркий румянец залил щеки. Ей идет этот румянец, она стала красивее и… злее.
Шура подходит к Ане. Обе девушки немного смущаются.
- Привыкаешь? - спрашивает Шура.
Аня кивает головой и краснеет.
- Она у нас отчаянная, - говорит Захаров.
Шура улыбается, Аня еще больше краснеет.
- Ну, догоняй свою роту, а здесь мы сами справимся.
Аня благодарно смотрит на Шуру. Ей хочется обнять эту девушку, попросить у нее прощения, но стыд за вчерашнее сковывает язык.
9
До самого вечера громыхал тяжелый бой. До самого вечера Пашке Воробьеву не удалось поговорить с Аней. Он видел, как девушка носилась под огнем, среди рвущихся снарядов, оказывая раненым первую помощь, видел, как она падала, когда близкий разрыв вздымал рядом с ней султаны земли, чувствовал, как ей должно быть непривычно тяжело, скрежетал зубами, если Аня поднималась не сразу. "Анька, Анька, отчаянная моя", - шептали его губы, и он изо всех сил старался чем-нибудь отличиться. Но случай не подворачивался, судьба была слепа и глуха к его тайным помыслам. "Хоть бы уж ранило, что ли!"
Рота готовилась к очередному броску на железнодорожное полотно, за насыпью которого засели немцы. И тут-то Шкалябин вызвал Пашку к себе. В первую минуту Пашка обрадовался, думая, что командир роты хочет вернуть его и сделать связным.
Шкалябин разговаривал с командиром батальона Савельевым, тучным и веселым капитаном. Черные прямые волосы комбата, как конская грива, развевались от ветра, по его моложавому розовому лицу скатывались струйки пота, оставляя чистые блестящие дорожки. Капитан, указывая на карту, что-то объяснял Шкалябину, когда к ним подошел Воробьев. Здесь же стоял Красильщиков, тот высокий солдат с черными усами, который заступился за Аню.
- Ну вот и твой орел явился, - увидев Пашку, сказал командир батальона.
- Вот что, хлопцы… - начал Шкалябин.
- Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант, - с готовностью гаркнул бывший связной.
Капитан поднес к самому носу солдата карту и, тыча толстым пальцем в какую-то точку, сказал:
- Повремени, лейтенант, я сам растолкую им. Смотрите!
Красильников и Пашка склонились над картой.
- Вот тут деревня, - показал он на карту и, подняв голову, махнул рукой на зеленый клин перелеска, углом подступавший к самому увалу, за которым они стояли. - Надо разведать, есть ли там фрицы, и установить связь с третьим батальоном. Ясно?
- Ясно, - ответили солдаты.
Капитану Савельеву не хотелось ради нескольких домиков, помеченных на карте и входящих в полосу наступления батальона, отклоняться от взятого направления, распылять роты. Железная дорога была куда важней, но оставлять деревушку непрочесанной у себя в тылу казалось опасным и рискованным. Разведчиков под рукой не оказалось, а время не терпело. До наступления ночи железная дорога должна быть перерезана.
- Имейте в виду, - напутствовал лейтенант, - вы можете наскочить на фрицев. Будьте осторожны. Вы, Красильников, за старшего.
Как ни старался Пашка отличиться, но, получив такое задание, он растерялся. Идти вдвоем туда, откуда, быть может, никогда не вернешься. И почему лейтенант выбрал именно его, Пашку, а не кого-нибудь другого? Не замешана ли тут Аня? Нет, Пашка ничего плохого не скажет о своем командире. И сама девушка, кажется, ничем не отличает лейтенанта. Наверно, так надо, если посылают его. Ведь послали же Красильникова. Значит, на них надеются, значит, доверяют, ежели сам капитан одобрил лейтенантов выбор.
И все же, как ни говори, а идти вдвоем черт-те знает куда, когда фрицы тут под носом, в каких-нибудь ста метрах! Кто скажет, что их там, куда они сейчас пойдут, нет? Смогут ли они проскочить незамеченными к этой проклятой деревушке? Красильников солдат бывалый, опытный и к тому же коренной сибиряк, из Тюмени. А он? Что он сделал, чем отличился за эти четыре месяца, как попал на фронт?
Да и там, в тылу, вся его двадцатилетняя жизнь прошла как-то тускло, без взлетов, без особенных падений. После семилетки пошел работать в МТС. Любил приодеться, пошиковать, пошкодить. Девчата любили Пашку за его веселый задиристый нрав.
Шел третий год войны. Пашка все чаще подумывал о фронте. Многие из его товарищей уже успели погибнуть или вернуться инвалидами. Почему-то это не пугало его. Но трудно было решиться сразу расстаться с родными местами, с родной Юрлой, затерянной в уральских лесах, с девичьими посиделками да гулянками в темную осеннюю пору.
Приехал с фронта дядя-танкист, обожженный, обезображенный. Достали самогонку, ради встречи выпили. Ударил добрый самогон в голову фронтовика, и стал он матерно ругать "тыловых крыс". Покраснел Пашка, промолчал. Смутно понимал, что его место там, на фронте. Ночь бродил по улицам села, думал. Утро он встретил на пороге райвоенкомата.
Пашка привыкал к войне постепенно, изо дня в день, точно шел по крутой и скользкой лестнице. За расторопность и исполнительность Шкалябин сделал его своим связным. Пашка успел зарекомендовать себя находчивым и бесстрашным, потому что не кланялся каждой пуле, умел перевязывать раны и накладывать шины.
Сегодня он, Пашка, оправдал эти качества и был замечен самим командиром роты. Во-первых, он после ранения командира взвода принял командование на себя, во-вторых, все время находился в передней цепи. Но там он шел вместе со всеми, бок о бок с товарищами. Там его видел командир роты, там его видела Аня.
А здесь? Здесь они только двое. И даже, в случае чего, никто не узнает, что с ними сталось.
Шкалябин, видимо, понял настроение Пашки.
- Павел, - сказал он тихо, - нужно, понимаешь, нужно! А тебя я знаю лучше, чем, например, другого, - лейтенант посмотрел в темно-серые Пашкины глаза. - Но если уж ты… - Он отвернулся. - Я могу не посылать тебя.
- За кого вы меня принимаете, товарищ лейтенант? - обиделся Пашка. - Разве я о том… - И как бы невзначай бросил: - Пакетик не мешало бы взять у санинструктора, а ее где-то не видать.
Лейтенант, не разжимая губ, улыбнулся.
- Вы как раз должны ее встретить, - подсказал он, - да вот и она сама! - кивнул Шкалябин на Аню, которая, широко размахивая отощавшей сумкой, взбиралась по склону холма.
- Разрешите идти? - оживившись, спросил Пашка.
Шкалябин положил руку ему на плечо, встряхнул.
- Иди! Орел!
- Пошли, таежник! - обращаясь к Красильникову, сострил парень и двинулся навстречу девушке.
Каждый раз, когда Аня встречала Пашку, ей делалось стыдно и неловко. Вот он опять идет к ней. Девушка вскользь глянула на парня. Лицо серьезно, в глазах нет обычной наглой искорки. Подходит смело, по-деловому.
- Здравствуй! - останавливаясь перед ней, спокойно сказал он.
- Добрый вечер!
- Аня, у меня нет времени… меня ждут, - он засунул руку за борт шинели и достал комсомольский билет, - вот возьми… Ежели не вернусь - сбереги.
Аня взяла серую книжицу, осторожно вложила в нагрудный карман.
- Хорошо, Паша, сберегу.
По бледному лицу Пашки, по его необычному спокойствию Аня догадалась, что он уходит на важное и ответственное задание. А за этот день она научилась понимать многое.
- Будешь помнить? - спросил Пашка.
Аня встретилась с его взглядом, покраснела. И ей показалось, что этих глаз она никогда больше не увидит.
- Буду, Павел! - сказала она и протянула руку: - Ни пуха ни пера!
Пашка встряхнул ее руку, вздохнул и, повернувшись на каблуках, быстро зашагал прочь. Девушка посмотрела на ладно сбитую фигуру, на крепкий затылок, обросший кустиками русых волос, на рыжие подпалины на полах его шинели и, сама не понимая, что делает, бросилась за Пашкой, сунула в его жесткую ладонь один из оставшихся пакетов, сказала:
- Береги себя!
Капитан Савельев, несмотря на свою тучность, был живым и подвижным человеком. В несколько минут он связался с подоспевшими артиллеристами и минометчиками, указал им ориентиры, и еще через несколько минут снаряды ударили по насыпи.
- Давай, Костя, - поднимая руку, сказал капитан командиру роты.
Шкалябин видел, что настало время личным примером увлечь роту за собой.
Савельев не любил в наступлении разворачивать связь. Да это было и ни к чему. Бегая из роты в роту, он непосредственно на местах давал указания.
- Успевай! - подзадоривал комбат лейтенанта и, перепрыгивая через промоины, оставшиеся от бурных весенних ливней, побежал в первую роту.
Шкалябин выждал, когда артиллеристы перенесут огонь, и поднял руку.
- За мной! - коротко, но громко сказал он и первым бросился к насыпи. - Ура!
- Ура! - подхватили солдаты и стремительно побежали за командиром. Поднялись соседние роты. Аня смотрела на массу людей, а видела только одного человека, который бежал впереди всех. А там, чуть правее, маскируясь редкими деревьями, уходил на задание другой.
Шкалябин на ходу выхватил гранату и швырнул ее за насыпь. Еще секунда - и все будет кончено. Но тут произошло самое непредвиденное. Откуда-то справа выполз фашистский танк и, поливая роту из пулемета, двинулся ей наперерез. Аня видела, как люди отхлынули назад, влево, как Шкалябин, потрясая автоматом, что-то кричал…
Аня больше не могла стоять на месте. Она бросилась навстречу бегущим солдатам. Хотела ли она остановить их или просто помочь раненым - Аня не знала. Бежала, потому что не могла стоять на месте и видеть, как один за другим падают солдаты, широко разбрасывая руки. Мысль, что должно произойти что-то ужасное, гнала ее вперед, туда, где мелькала высокая фигура Шкалябина. До танка оставалось каких-нибудь пятьдесят метров. Вот кто-то с силой толкнул ее в плечо - Аня круто повернулась на месте и плашмя грохнулась на землю. И в тот же миг рядом ухнул взрыв.
Аня подняла голову. В полуметре от нее лежал Захаров и пристально смотрел в холодную пустоту неба.