"Герои, мать вашу, - Гнат зло перевернулся на другой бок. - Все ищем приключений на свою задницу, как Ванька-дурак… Немец, вон, уже до Минска допер, зря, что ли, бабы болтали? А мы по лесам шастаем, на дорогах из пистолетов палим, думаем, остановим их? Прут они силой, видал я, сколько машин! Эти по вшивой дорожке шли, а на большаках, на шоссе? Не-е-ет, любезные, пукалками немца не остановишь, тут армии нужны, самолеты, пушки, а где они? Просвистели вы все, проговорили в речах, как тот тетерев, что токует, ничего вокруг себя не слыша, пока его не стрельнут!.. Однако тетерев птица глупая, а человеку Богом ум дан, чтобы он про свою жизнь размышлять мог. Вот и поразмысли, Гнат, какая твоя жизнь дальше будет, прикинь хоть на пальцах, где лучше и как лучше…"
Цыбух сел и достал кисет с самосадом - командир табака принес, догадался, - свернул самокрутку и задымил.
- Не спится? - поглядел на него участковый. - Смени через час Ивася.
* * *
Ивась устроился под корнями вывороченной бурей сосны: подстелил в ямку нарубленных еловых лап и свежесорванной пахучей лесной травы - удобно и мягко. Едва угадывавшаяся лесная тропинка, ведущая к деревне Жалы, была у него как на ладони. Со стороны леса опасаться нечего - немцы через такую чащобу не полезут, не в их привычках, а привычки оккупантов Ивась уже успел немного изучить за время скитаний в компании участкового и Гната. Прибился к ним еще и бывший завклубом Сашка Тур - веселый рыжий малый, любивший заводить с Алешкой Куликом малопонятные разговоры о политике и жизни на других планетах.
Разговоры эти Ивась слушал с ухмылкой, но сам затихал у костра и старался не мешать - пусть тешатся, хуже от их слов все одно не будет, потому как все равно хуже некуда.
Где теперь его добрая хата? Вышла дымом в небо, подожженная немецким снарядом. Где Софка, из-за которой они с Гнатом сворачивали друг другу скулы в жестоких драках на сельских гулянках? Может, сгинула, убежала в лес, а может, сейчас греется под боком такого же рыжего, как Сашка Тур, немца? Особым целомудрием Софка не отличалась, до мужской ласки была весьма охоча, и если бы не оспаривали право на нее два самых сильных мужика в деревне, то и другим в своей любви она не отказывала бы.
И вообще - выкинула жизнь замысловатое коленце, повернула всю судьбу Ивася. Сначала попал в кутузку, причем ни за что ни про что, а после началось такое, что и в страшном сне не привидится. Идти вместе с Гнатом на восток Ивась согласился потому, что другого выхода просто не видел - куда податься, если хаты больше нет, а с запада прут немцы? Только в лес, да лесом на восток: среди своих привычнее, всё на родном языке говорят, а немцы - те уже и поляков побили, которые раньше у них пановали. Враз посворачивали шеи!
Блукали, блукали по лесам, а теперь у них капитан объявился. Обстоятельный, серьезный мужик, свое дело знает и командовать может, а это было для Перегуды самым главным. Не надо себе голову ломать, что и как делать - все решат, а ты выполняй. Немца бить надо? Надо! Командир есть? Есть. Оружие дал? Дал. Жратвой обеспечил? Обеспечил. Отчего не воевать, тем более среди своих? Можно и повоевать. Обратно все одно никакого смысла нет возвращаться - некуда. А последующая жизнь, под командой капитана, вдруг еще да наладится, простят, что из кутузки утекли, поймут, что оставаться там и ждать немца не захотели.
Услышав шорох и звук шагов, Ивась вскинулся, поудобнее перехватил карабин, вглядываясь в заросли - кто идет к их маленькому лагерю? Но тропинка была пуста, а звуки шагов приближались. Оглянувшись, он увидел Гната. Тот шагал с неизменной дубинкой на плече.
Подойдя, Цыбух уселся рядом, положил дубину и, достав кисет, угостил Ивася табачком. Помолчав, негромко сказал:
- Только здесь и можно с сельчанином своим покурить, а то все на людях мельтешим. И душу не отведешь.
- Зачем пришел? - прикуривая у Цыбуха, спросил Ивась. - Побалакать?
- И энто тоже, - согласился тот. - Побалакать нам, сельчанин, не мешает.
- В дозоре я, заругают, - покачал головой Перегуда.
- Ни, - засмеялся Цыбух, - меня сменить тебя послали. Ты мне вот чего скажи, сосед, долго ли ты еще собираешься по лесам судьбу пытать? Она ведь, злодейка, может и выверт сделать.
- Ты о чем? - насторожился Ивась. - Говори толком, Гнат, не крути, как теленок хвостом.
- Тикать нам треба, сосед, - глубоко затянувшись, доверительно сказал Цыбух. - Тикать от энтого капитана.
- Как это?
- А ногами! Переставлять их побыстрее, - и Гнат показал на ладони пальцами, как надо переставлять ноги.
- Почему? - Ивась никак не мог уразуметь, отчего вдруг Гнат решил уйти. Что случилось? Почему изменились его планы? Еще вчера он ходил со всеми к дороге, убил немца, взял трофеи, а сегодня хочет уйти?
- Потому, - с причмокиванием досасывая сигарку, нахмурился Цыбух. - Я тебе как сосед соседу скажу. Другому бы ни за что не сказал, а тебе скажу. Мы с тобой тут самые близкие будем из всех - если не ты, то кто же еще меня поймет, га?
- Да что случилось-то? - поторопил его встревоженный Перегуда.
- Придурок этот, капитан, в самое пекло нас завесть хочет. Сгинем мы с ним вместе! Ни за понюх табаку сгинем! Он теперя на станцию мастится пойти, я сам слыхал, а там немцев полно. Постреляют нас, Ивась, как курей. Усех постреляют!
- Зачем ему станция? - недоверчиво улыбаясь, спросил Ивась. - Да ты брешешь!
- Зачем? - зло сощурился Цыбух. - Это собаки брешут, а я тебе дело толкую. Телок! Не знаешь? Скажу! За комиссарскими брильянтами идем, которые в вагоне спрятаны, а оне дороже золота! Во!
- Да брось ты! - рассмеялся Перегуда. Вся деревня знала склонность Цыбуха к преувеличениям. Если он убил на охоте утку, так она обязательно превращалась в его рассказах в кабана или лося, если не в зубра.
- Як Бога кохам! Вот тебе пан Езус и дева Мария! - перекрестился Гнат. - Сам слышал, вот энтими ушами, когда наш капитан с каким-то мужиком в лесу балакал… Слушай, сосед, бросим их к чертям болотным да пойдем сами на железную дорогу? Выберемся на энту станцию да пошукаем: глядишь, отыщем комиссарские брильянты?
- Спятил? - покрутил пальцем у виска Ивась. - На што они нам? Куда с ними деваться, война кругом, аль бо забыл?
- Э-э, милай, - ощерился Гнат, - с хорошими деньгами человеку никакая война не страшна, а с золотом везде хорошо! Щас главное - выжить! Понял? А в наших болотах от кого хошь сховаться можно, ни одна собака не сыщет. Я одну деревеньку знаю, небольшую, посередь болота стоит…
- Не дело, - насупился Ивась. - Не дело говоришь, Гнат! Разве из-за камушков они так будут рисковать? Парнишка говорил, который с капитаном пришел, что у них людей много поубивало.
- Ладно, - примирительно похлопал его по колену Цыбух, показав в улыбке прокуренные зубы. - Попытал я тебя, не держи обид. Иди.
Ивась поднялся, закинул карабин за плечо.
- Все одно доложу.
- А и доложи, - миролюбиво согласился Гнат. - Доложи… Карабинчик мне оставь.
- У тебя пистолет есть, - отмахнулся Перегуда, поворачиваясь, чтобы уйти.
Стороживший каждое его движение Цыбух вскочил на ноги и, сильно размахнувшись, ударил Ивася дубиной по голове. Тот рухнул, как подкошенный, даже не застонав.
- Сопляк! - снова опуская дубину на его голову, зло просипел Цыбух. - Я те доложу! Вот тебе и за Софку! - он еще раз ударил лежавшего без движения Перегуду.
Отпрыгнув, Гнат несколько секунд смотрел на тело, потом протянул руку, намереваясь взять карабин, но передумал и, забросив дубину далеко в кусты, скрылся в чаще…
Глава 8
У Березины, под Борисовом, Чернявкой и у реки Свислоч несколько суток шли тяжелые бои с танковыми соединениями немцев. Пылали подбитые черные машины с белыми крестами на башнях, горели неубранные хлеба, деревни, горела, казалось, сама земля. Но красноармейцы стояли…
Только 4 июля 1941 года врагу удалось захватить несколько плацдармов на восточном берегу Березины. Перегруппировав силы и создав подавляющее численное превосходство на направлениях основных ударов, противник возобновил наступление. Оказывая ожесточенное сопротивление на каждом рубеже, наши войска были вынуждены медленно отходить к Днепру под бесконечными бомбежками, отражая танковые атаки.
Гитлеровское командование все еще надеялось прорваться с ходу к Западной Двине и Днепру, смять советские части, форсировать реки и развить наступление на Смоленск, чтобы открыть себе беспрепятственный путь на Москву.
Враг считал, что в составе русских войск западного фронта имеется не более одиннадцати дивизий, способных оказывать серьезное сопротивление. Однако действительность опровергла все их расчеты - уже бои в междуречье Березины и Днепра заставили фашистов напрягать все силы. Еще большие трудности ожидали их на рубеже Западной Двины и Днепра.
Ставка Главного командования в первых числах июля передала в состав войск Западного фронта развертывающиеся на рубеже рек Западная Двина и Днепр соединения 22-й, 20-й и 21-й армий. 4 июля командующий фронтом приказал войскам этих армий прочно обороняться в занимаемых полосах и не допустить прорыва противника в восточном и северном направлениях…
* * *
Ходить в одиночку по лесу Гнат не боялся - дело для него привычное, хорошо знакомое с детских лет. Сложнее оказалось решить - в какую сторону податься?
Сбежав от тела Ивася, он кинулся сначала по направлению к проселочной дороге, на которой вчера добыли оружие, - там недалеко стояла деревня, в ней люди, а они расскажут, где расположились немцы и где та самая станция Вязники, на которой стоит заветный вагон, таящий в себе сумасшедшие богатства.
Но потом, когда немного улеглось волнение и перестали дрожать руки, когда он понял, что за ним нет погони, Гнат остановился, раздумывая: зачем ему опять туда, где недавно пролилась кровь? Вдруг немцы еще рыщут по лесному проселку, отыскивая следы напавших на солдат? А тут и он появится, да прямо к ним в лапы! Могут прикончить, не разобравшись в горячке. Такой исход его не прельщал - мертвому деньги без надобности, они только живому сгодиться могут, чтобы помочь и дальше числиться в живых, переждать лихое времечко.
Поэтому он, поглядев на солнышко, начавшее клониться за кроны высоких деревьев, пошел в другом направлении. Опыт подсказывал, что от деревеньки Жалы, куда ходил капитан, должна вести торная дорога к большому населенному пункту. Лес не может тянуться бесконечно, где-то он неохотно отступает, где-то рядом с ним бегут, отливая на солнце синевой, железнодорожные рельсы, прибитые костылями к смоленым шпалам, а где железная дорога - там и станции!
Капитан вел их по компасу, сверяясь с картой. Карту Гнат читать не умел, пользоваться компасом тоже, но зато хорошо ориентировался по приметам. Он был твердо убежден, что последние двое суток они шли вдоль, а не поперек лесного массива. Значит, если пойти под углом к прежнему направлению движения, то обязательно выйдешь к жилью.
И действительно, вскоре Цыбух выбрался на опушку; притаившись в кустах, долго наблюдал за пустой в этот час дорогой, по другую сторону которой тянулись неубранные поля. Безлюдье его успокаивало, вселяло надежды, что все сбудется, сладится так, как задумано.
Теперь он сам себе командир и никакие сопляки под ногами больше не путаются, а при удаче, если добудет из вагона золотишка и брильянтов, можно файную бабу завести, получше Софки. Небось, на золото и блескучие камушки любая прилетит, как бабочка на огонь, сложит крылышки, а ты не будь дурнем - хвать ее!
Сладко жмурясь от таких мыслей, спрятавшись за толстым пнем, Гнат не забывал смотреть на дорогу. Пень ему понравился: место сухое, недалеко муравейник, под корнями есть выемка, куда можно заховать оружие - зачем оно ему сейчас, только неприятности наживать. Вот новую дубину сделать стоит, а кинжал и пистолет затырить до поры, когда снова понадобятся, чтобы богатство от чужих глаз и загребущих рук охранять.
Но, с другой стороны, безоружному нынче на дорогах тоже несладко. И еще неизвестно, каков будет путь к богатству - один уже лег под дубиной, а других дубьем вдруг да не забьешь? Тогда и пистолет сгодится, ой как сгодится!
Не зная, как поступить, Цыбух покурил, лежа в траве. Наконец он пришел к выводу, что пистолет надо оставить при себе - его под одеждой не видно, а пуля всегда сильнее дубины. И быстрее.
Поднявшись, он подыскал себе приличное деревце, срубил его кинжалом, срезал сучки и прикинул дубину по руке - хороша ли? Решив забросить кинжал в кусты, Гнат с сожалением поглядел на синеватую сталь с выбитыми на ней острыми готическими буквами. Немецкого он не знал, поэтому надпись на клинке - "Все для Германии" - была для него только замысловатым узором. Бросать кинжал стало жалко - уж больно ловко сидит в ладони его рукоять и славно выковано лезвие! И как инструмент сгодиться: и хлеба порезать, и сала, и чужую глотку размахнуть от уха до уха - все можно! Спрятав кинжал в ножны, он сунул его за пояс брюк и, опираясь на дубину, вышел на дорогу.
Постояв, раздумывая, куда пылить, Цыбух направился туда, где шире простиралось поле, а лес отступал к горизонту, темневшему грозовыми облаками. На проселке показалось жарче, чем в лесу. Песок на размывах накалился, трава на обочинах дышала пыльным удушливым теплом, на пригорках за кюветами пестрели утомленные зноем цветы.
Гнат долго шагал, обливаясь потом и опасливо зыркая по сторонам. Тяжелые трофейные сапоги поднимали слежавшуюся пыль, неприятно щекотавшую в носу, вызывавшую неудержимое желание чихнуть. Чтобы отвлечься, он начал мурлыкать себе под нос старую песню, тягучую и заунывную.
Неожиданно сзади послышался шум моторов. Остановившись, Цыбух прислушался и испуганно заметался, ища, куда бы спрятаться, - ехать на машинах могли только немцы, а встречаться с ними ему очень не хотелось. Но спрятаться оказалось негде - кругом открытое место, а если кинешься бежать через поле к лесу, точно выпустят в спину пару очередей - просто так, на всякий случай. Поэтому Гнат перескочил через кювет и остался стоять, опираясь на дубину, - авось пронесет нелегкая?
Мимо него, не снижая скорости, проскочили два мотоцикла с солдатами в касках и больших очках. Следом катил темный автомобиль, а за ним, по-утиному переваливаясь на ухабах, тянулся транспортер.
Глотая пыль, Цыбух стоял на обочине и, полуприкрыв глаза, творил шепотом молитву пресвятой Деве, прося помочь, спасти и сохранить от вражеской напасти. Но, видимо, грехов у него накопилось столько, что пресвятая Дева Мария молитвы Гната не услышала.
Неприятности начались с того, что в лицо Цыбуха полетел пущенный чьей-то рукой из кузова бронетранспортера недозрелый помидор. Не долетев, помидор шлепнулся в пыль, и тут же темная машина притормозила. Приоткрылась дверца, и высунулся немец в темной форме.
- Эй, подойди! - приказал он.
С трудом переставляя ставшие непослушными ноги, Цыбух затрусил к машине, настороженно кося глазом на остановившийся бронетранспортер, из которого выпрыгнули два солдата с автоматами и тоже пошли к нему. Он еще не успел подойти к легковушке, как солдаты оказались у него за спиной.
- Быстро! - словно подхлестнул Гната сердитый окрик немца, заставивший трусцой побежать к машине.
Один из солдат вырвал из рук Гната палку и отбросил ее далеко в сторону. Увидев на околыше фуражки немца серебряный череп с перекрещенными костями, Цыбух почувствовал себя нехорошо - в груди родилось предчувствие близкого несчастья, непоправимого, страшного.
Офицер в черном с любопытством осматривал Цыбуха, стоявшего в двух шагах от машины. Рядом с водителем сидел еще один немец в черном с витым серебряным погоном на правом плече мундира.
- Ну, - на чистом русском обратился к Гнату офицер и лукаво подмигнул светлым глазом, - рассказывай, парень!
- Чего? - чувствуя, как холодеет внутри, набычился Цыбух. Мысль, что он мог избавиться от оружия, выдающего его с головой, но не сделал этого, поддавшись извечной крестьянской жадности, глодала Гната, заставляя беспокойно биться сердце.
- Где ты взял немецкие сапоги? - доставая из кармана красненькую пачку с сигаретами, спросил немец. Закурив, он повторил вопрос: - Где ты взял сапоги? Ты что, глухонемой? Или память отшибло?
Гнат молча переминался с ноги на ногу, не зная, как отвечать. Он обалдел, услышав от немца понятные слова, обалдел он неожиданной встречи на глухой дороге.
- Что хлопаешь глазами? - усмехнулся немец. - Ты убил немецкого солдата?
- Нет, - отшатнулся Гнат. - Нет! Я не убивал!
- Тогда где ты их взял? Мародер?
- Нет, - продолжал твердить совсем одуревший от страха Цыбух. Что теперь толку от пистолета и кинжала? Смертынька пришла! Немцы не отвяжутся, а попробуй достать оружие - полоснут из автоматов стоящие сзади солдаты.
- Обыщите! - небрежно махнув рукой, приказал немец с витым серебряным погоном и, прищурившись от дыма зажатой в углу рта сигареты, наблюдал, как задергался Гнат в руках дюжих солдат, начавших выворачивать его одежонку.
На дорогу вывалился пистолет, второй солдат вытащил кинжал, подал оружие офицеру.
- О! - тот осмотрел вальтер, потом вытянул клинок из ножен. - Ты из банды "лесных призраков"? Отвечай!
- Нет! - замотав головой, крикнул Цыбух.
- Расстрелять! - приказал немец, закрывая дверцу автомобиля.
- Нет! Нет! - дико закричал Гнат, вырываясь из цепких солдатских рук. - Я скажу! Все скажу!
- Подождите, - офицер в черном снова приоткрыл дверцу.
Солдаты рывком поставили на ноги пытавшегося опуститься на колени Цыбуха, подтащили его ближе к машине.
- Говори, я слушаю! - поощрительно улыбнулся эсэсовец. Второй немец, сидевший рядом с шофером, с любопытством наблюдал за происходящим.
- Я… Энто… - голос у Гната срывался. - Они в лесу!
- Где? Точнее! Кто и сколько? - жестко сузил глаза офицер и что-то сказал по-своему второму немцу. Тот в ответ осклабился и поправил лежавший на коленях автомат.
- Пять душ, - обреченно опустил голову Цыбух. - Еще один есть, незнакомый. Да нас двое было.
- Кого вас? - уточнил эсэсовец.
- Сельчанин мой, - затравленно просипел Гнат. - Да я его энто… Чтобы уйти. Надоело мне.
- Убили? - притворно охнул немец. - Неужели? Где они? Быстро!
- Не знаю, где сейчас, - выдохнул Цыбух. - Капитан ими командует.
- Какой из себя? Выше среднего роста, русый, одет в штатский костюм и желтые туфли? Он?
- Да… Он самый, Хопров.
- Прекрасно, - откинулся на спинку сиденья офицер. - В машину его! Поехали, быстро!