IV
Утром, спускаясь по лестнице, Космас предчувствовал, что встретит Кити. Он так волновался, что почти бежал по коридору, торопясь поскорее выйти в вестибюль.
Кити меняла шторы на окнах. Она была в длинном домашнем халате, в волосах розовая ленточка. Услышав шаги, Кити оглянулась.
- А! Поэт! Я жду, когда спустится Джери и поможет. Видишь, занавески высоко, мне не достать.
Занавески и в самом деле висели высоко, но Космас рассердился за то, что она опять назвала его поэтом.
- Во-первых, доброе утро, - сказал он и попытался улыбнуться.
- Доброе утро. А во-вторых?
- Во-вторых, я не поэт.
- Ну хорошо, я больше не буду. Хотя голову даю на отсечение, что ты пишешь стихи.
Космас действительно грешил стихами, и догадка Кити его расстроила.
- А в-третьих? Есть и в-третьих? - спросила Кити.
- Никакого в-третьих нет.
- Нет, есть. В-третьих, ты должен мне помочь. Обопрись о стенку и сними сначала эту штору.
Космас быстро вскарабкался по дверной решетке и, опираясь ногой о стену, сдернул занавеску. Когда он спускался, его правая рука коснулась плеча Кити.
- Браво! - сказала она. - А теперь вон ту!
Космас покорно повиновался. Им снова овладела растерянность. Он еще раз забрался на дверь, снял вторую штору и хотел было опять опереться на плечо Кити, но она отстранилась.
- Спасибо! - И, схватив занавески, вприпрыжку побежала по лестнице.
Космас шагнул к двери.
- Послушай! - окликнула его Кити.
Она стояла на середине лестницы. В длинном халате, касающемся ступенек, она казалась еще красивей, чем вчера.
- Сегодня пятница. У нас, как всегда, вечер. Приходи.
- Не могу, - машинально ответил Космас.
Она резко повернулась и побежала через две ступеньки.
- Мадемуазель Кити, простите! Сегодня вечером… Мадемуазель Кити…
Она не обернулась.
В обед Космас не пошел домой. Вечером вернулся очень поздно. Ему не хотелось встречаться с Кити. Ее вызывающая манера держаться раздражала его. Но Кити ему нравилась, очень нравилась, и было больно видеть ее такой нескромной. Он сердился на себя за то, что не мог противиться своему чувству, а в ее присутствии робел и становился смешным.
Прошло несколько дней. Кити он так и не видел. Каждый день Космас ждал, что вдруг столкнется с ней в коридоре, и старался пройти как можно быстрее. Но, выходя на улицу или закрывая дверь своей комнаты, он испытывал чувство горького разочарования… В эти минуты ему до боли хотелось видеть ее.
И с каждым днем Космас все больше замедлял шаги, проходя по коридору. В конце концов он стал без всякого предлога спускаться по лестнице, то и дело бегал из магазина домой и обратно и целыми часами простаивал в коридоре: ждал, не появится ли Кити. Она не появлялась. В вестибюле висели все те же шторы. Никто и не думал их менять.
По пятницам по-прежнему устраивались вечера.
Космас начал писать стихи.
* * *
Было воскресное утро. Космас встал рано, зашел в кафе и, вернувшись домой, погрузился в чтение. Неожиданно в дверь постучали; прежде чем он успел откликнуться, в комнату вошла Кити, держа за руку брата.
- Вот и философ! Я привела тебе брата, хочу, чтоб вы познакомились.
Она говорила оживленно и весело.
- Я давно уже хотел познакомиться с вами, - приветливо сказал Джери.
- Только, пожалуйста, не на "вы"! - приказала Кити. - Джери тоже поэт. Пишет сонеты и всякую чепуху.
- Не скрою, была у меня такая слабость. Но сейчас я от нее уже избавился. Старик хочет сделать из меня предпринимателя. А торговля и поэзия…
Слово "старик" резануло слух Космаса. Оно было явно заимствовано и, как видно, недавно: Джери сам не совсем еще к нему привык.
Космас пригласил их сесть.
- Нет, спасибо, - отказался Джери, - у нас нет времени. Мы едем в Психико, к тете. Я силой затащил сюда Кити, чтобы она нас познакомила. Не знаю, в чем дело, но она ни за что не хотела идти…
- Вот еще! - сказала Кити, направляясь к двери. - Да мне все равно.
Она остановилась в дверях и в упор посмотрела на Космаса. В ее взгляде были упрямство и вызов. Она прикусила нижнюю губу: верхняя пухлая, подернутая нежным пушком губка вздрагивала.
- Мы должны видеться почаще, - сказал Джери. - Ведь нам есть о чем поговорить.
- Джери! Скорее! - крикнула Кити и выпорхнула в коридор.
- Не обижайся на нее, - сказал Джери Космасу, - уж такие они, женщины!
Он сказал это тоном человека, который может ошибиться в любом вопросе, но что касается женщин…
Было слышно, как Кити прыгает по ступенькам. Потом донесся ее голос:
- Джери!
- Да!
Он пожал руку Космасу и дружески улыбнулся.
- Оревуар! Разреши дать тебе один полезный совет: никогда не говори женщине "нет". Это очень плохо. И не потому, что ты ее оскорбляешь, а потому, что мешаешь ей играть роль строптивого создания. Это их дело говорить "нет". Мы, мужчины, всегда должны говорить "да".
Он еще раз пожал ему руку, засмеялся и вышел, хлопнув дверью. Его смех доносился уже с лестницы. Спускаясь по ступенькам, Джери кричал:
- Кити! Ки…
По-видимому, вся тирада понадобилась ему только для того, чтобы подчеркнуть: "мы, мужчины…"
А Кити в то утро была неслыханно хороша: ярко-красный костюмчик, волосы заплетены в толстые косы.
* * *
Он с нетерпением ждал пятницы. Незадолго до обеда в магазин зашел Джери. Он вызвал Космаса на улицу.
- На этот раз тебе не отвертеться, хитрец. Приглашаю я и никаких возражений не потерплю!
Было слышно, как в магазине Исидор тихо переговаривается с Манолакисом. Когда Крсмас вернулся на свое место, оба замолчали. Молчание длилось недолго. Исидор не выдержал.
- Выходит, Манолакис, - взорвался он, - на этот раз ваша милость приглашения не получила!
С Космасом Исидор держался осторожно. Однажды он пришел в магазин пьяный и стал срывать злость на Манолакисе. Когда остроты были израсходованы, он схватил линейку и кинулся на старика. Манолакис заплакал, а Анастасис взвыл от удовольствия и с хохотом стал кататься по мешкам. Зрелище было отвратительное. Космасу стали невыносимо противны эти люди. "Как тебе не стыдно! - сказал он Исидору. - Неужели в тебе нет ничего человеческого?" Исидор вскипел: до этой минуты никто в магазине не осмеливался ему перечить. "Я тебя увольняю! - крикнул он и замахнулся на Космаса линейкой. - И если ты еще раз пикнешь, я так тебя изобью, что не встанешь!" Космас поднялся, вырвал у Исидора линейку и, взяв его за плечи, усадил на стул. Исидор струсил. "Извини, брат… Я зарапортовался!"
С тех пор Исидор стал осторожнее. Но сейчас его уязвило, что Джери пришел пригласить Космаса, и он не смог сдержаться.
- Вот, значит, как! - ворчал он. - А нас этот сводник не пригласил…
- Исидор, - спокойно ответил Космас, - знаешь…
Но он не успел закончить фразы. В магазин вошел грузчик Андреас, здоровенный детина из Петралон. Его стоянка находилась напротив, и он перевозил все их товары. Андреас вытащил из-за пазухи бумажку и положил ее на стол перед Исидором.
- Хозяин! - сказал он шепотом. - Посмотри! Вся площадь в этих листках.
- Что это такое, Андреас?
- Прокламации.
- Ба! Постой-ка у двери!
Андреас сел у дверей сторожить.
- Потихоньку, Исидор, потихоньку, сынок! - пробормотал Манолакис и навострил уши.
Исидор начал читать:
- "Из глубины нашей трехтысячелетней истории на тебя смотрят предки - герои и мученики, борцы Марафона и Саламина, борцы двадцать первого года, герои Албанских гор. Не посрами своей истории, не предай самого себя. Встань в ряды борцов за свободу! Вперед! Все греки, все люди этой земли, объединяйтесь в Национально-освободительный фронт!"
- Где ты нашел это, Андреас? - спросил Исидор.
- Здесь, говорят тебе. Вся площадь засыпана!
- Читай дальше, сынок! - попросил Манолакис.
- Не нарваться бы на беду…
- Какая еще беда? - крикнул от двери Андреас. - Я смотрю в оба.
- Дай сюда! - Космас протянул руку.
- Погоди ты! - Исидор продолжал: - "Будьте дисциплинированны, действуйте активно и целеустремленно, собирайте средства для национально-освободительной газеты. Будьте готовы к жестокой борьбе и к любым жертвам".
В магазин вихрем ворвался Анастасис.
- Черт вас побери! Загубили вы меня! Кругом обыски! Давай сюда! Давай сюда!..
Анастасис выхватил прокламацию, сунул за пазуху, потом вынул и запрятал в мешок. Он не находил себе места: выглянул на улицу, вернулся в магазин, снова вытащил листок и разорвал его на мелкие кусочки. Манолакис делал вид, что укладывает мешки. Исидор выскользнул за дверь и исчез.
Анастасис заметил в дверях Андреаса.
- Кто это принес, а? Это ты принес, чертов сын?
Андреас взглянул на него с угрозой.
- Послушай, Анастасис, придержи-ка лучше язык!
- Не видать тебе больше у нас работы, выродок, большевик проклятый!
- Не кричи!
Андреас подошел к Анастасису и припер его к стене.
- Не кричи, а то получишь! - И он поднял ручищу. - Пошел ты со своей работой…
- Ну хорошо, Андреас…
- Еще бы не хорошо!
Стычку прервали выстрелы, раздавшиеся где-то неподалеку. Поднялся шум, крики, женский плач. Улица перед магазином наполнилась народом. Одни бежали к площади, другие оттуда. Космас бросился к выходу. В дверях он столкнулся с Исидором.
- Назад! - крикнул Исидор, желтый, как воск. - Там кого-то убили.
Космас выбежал на улицу. Мужчины и женщины жались к тротуару, по площади расхаживал патруль - человек десять в штатском, вооруженных пистолетами. На углу улицы Мьяулиса повалили на землю какую-то женщину и зверски избивали ее. Она кричала, называя их убийцами, трусами, предателями. Вдруг из переулка Эсхила донесся душераздирающий крик, и люди расступились, пропуская рыдающую девушку. "Это его сестра! - кричали с тротуара. - Это его сестра! Дайте ей пройти!" Космас понял, что девушка - сестра убитого. Он знал ее - она продавала орехи на площади.
Полицейские с пистолетами преградили ей дорогу, но она, не обращая на них внимания, рвалась вперед. Раздались крики:
- Убийцы! Пустите ее попрощаться с братишкой!
- Руки прочь!
Девушка с плачем побежала через площадь, к улице Мьяулиса.
Кто-то взял Космаса за руку.
- Что здесь происходит?
Это был торговец маслом с улицы Эврипида. Ему ответила женщина:
- Мальчика убили.
- Мальчика? За что?
- Он раздавал какие-то бумаги.
- Ничего он не раздавал. Не могут справиться с мужчинами, вот и убивают детей и женщин.
- Боже мой!.. Греки убивают греков!
- Это не греки! Это продажные собаки!
Космас обернулся, но так и не увидел лица женщины, сказавшей последнюю фразу. В толпе быстро промелькнул ее платок.
По улице Святого Димитрия, непрерывно гудя, промчался грузовик. Он был битком набит жандармами спецслужбы. Люди прижимались к стенам, чтобы открыть проход в узкой улице. Подъехав к площади, машина остановилась, жандармы, соскочив на мостовую, принялись поспешно подбирать листовки, усыпавшие землю.
* * *
О прокламациях говорили и на вечере в салоне Кацотакиса.
Когда Космас вошел, зал был уже полон. Большинство гостей были ему незнакомы. Кроме семьи судьи он знал только Беваса, двух торговцев маслом, магазин которых находился напротив лавочки Исидора, еще одного торговца сыром, который, как говорили, имел в Эпире большое поместье и несколько тысяч овец, и господина Карацописа - во время диктатуры он был мэром у себя на родине, а сейчас снимал неподалеку подвал и торговал изюмом. Ходили слухи, что Кацотакис прочит его себе в зятья.
Кити не было видно.
Старик Кацотакис утопал в большом кресле. Он торопливо улыбнулся Космасу и повернулся к лысому толстяку, сидевшему рядом.
- Да, да! - говорил он лысому господину. - Эти люди несут мученический крест. История их оценит.
Все были поглощены разговором. Но ораторствовал по преимуществу Кацотакис. Остальные поддакивали. "Да, да, - говорили они, - это очень патриотично со стороны правительства - взять в такой момент управление страной в свои руки. Что было бы без них? Неразбериха, хаос, разруха! Немцы разыскали бы каких-нибудь бродяг и поставили бы их у власти. Или объявили бы страну протекторатом. А сейчас в правительстве люди, с которыми можно найти общий язык, которые понимают тебя и которых ты тоже понимаешь, люди авторитетные, умеющие настоять на своем и не уступающие даже немцам". Все были согласны с этим. Но старик Кацотакис хотел, чтобы ему слегка возражали, и тогда бы он мог с блеском развить свою мысль.
- Вот ты, дорогой мой господин Лефтерис, не хочешь поступиться личными интересами ради общества. Я тебя вполне понимаю. Тебя возмущает, что в правительство вошел Мутусис…
- Но ведь это шарлатан, господа! - сказал лысый, и его щеки вспыхнули.
- Согласен! - ответил Кацотакис, подаваясь вперед всем телом. - Совершенно согласен. И могу сообщить вам, господа, что…
- Позвольте мне на этот счет заметить, - прервал его Карацопис. - У меня есть что сказать по данному вопросу. Когда я был мэром, я имел счастье много раз посещать покойного президента и вести с ним беседы. Ну, и его мнение о генерале Мутусисе…
- Знаю, знаю! - вмешался господин с усиками, сидевший напротив Кацотакиса: - У президента было отнюдь не лестное мнение о Мутусисе и о многих других.
- Спору нет, - снова взял слово старик. - Но интересы общества превыше всего. Я могу сообщить вам следующее. О формировании правительства было объявлено тридцатого апреля. Двадцать девятого вечером я позвонил генералу. Я протестовал против назначения Ливератоса на пост министра юстиции. Для этого было много оснований…
- Знаю, знаю! - снова воскликнул усатый.
- Да. Ну ладно. Так вот, Георгос рассмеялся и сказал мне буквально следующее: "А кого я еще поставлю? Я одобряю твою осторожность, Андреас, - Кацотакис попытался передать медленный ритм речи генерала, - я тоже не забыл старое. Но время не терпит. Не будем путать личное с общественным. Так нужно во имя родины, Андреас!"
- Но в таком случае… - вступил в разговор один из двух торговцев маслом и подпрыгнул на стуле.
Кацотакис улыбнулся и поощрительно кивнул ему головой.
- Но в таком случае, господин Андреас, как вы объясните враждебную позицию Лондона?
Кацотакис, лысый господин и господин с усами обменялись улыбками. Улыбнулся и Карацопис, но этого никто не заметил.
- Гм! - произнес Кацотакис и глубокомысленно опустил веки.
Некоторое время он молчал. Гости не сводили с него глаз.
- Я скажу вам только одно! - Кацотакис резко выпрямился и забросил одну ногу на другую. - Политика есть политика. - Он по очереди оглядел обоих торговцев маслом, помещика и мэра. - Это во-первых. А во-вторых, не торопитесь. Настанет час, когда лондонцы признают их. Не забывайте, господа: мы еще не знаем, чем кончится война. Оба лагеря пока сильны! Если одержат верх страны оси, родина признает спасителями нации всех генералов, вошедших в правительство, в том числе и нашего Мутусиса. - Кацотакис обернулся к лысому, всем своим видом говоря: "Что поделаешь! Личное и общественное разные вещи". - Если же, напротив, победят союзники, то генералы опять же будут объявлены спасителями, потому что когда его величество король ступит на свою землю, он найдет ее свободной. Отечество окончательно избавится от этой язвы - бандитов, которые только и ждут случая, чтобы всех нас уничтожить.
Распахнулась дверь. Гости встретили вошедшего дружным и радостным: "О-о-о!.." Старик Кацотакис поднялся со своего места и пошел к двери, чтобы пожать ему руку.
Тот улыбнулся собравшимся, затем сделал несколько шагов и остановился посреди зала. Еще раз - уже с серьезным видом - оглядев публику, он поднял над головой левый кулак и крикнул:
- Товарищи по борьбе!
Раздался смех.
- Вот шутник! - восхитился Джери и захлопал в ладоши.
Потом нагнулся к Космасу и сказал ему на ухо:
- Это Зойопулос, племянник министра. Ну и тип!..
И снова зааплодировал, заливаясь веселым смехом.
Смеялся и сам Зойопулос. Он был в очках. Тонкие усики, пышные волосы с легкой проседью и белые ровные зубы.
- Продолжение следует! - сказал Зойопулос. - Сегодня, дамы и господа… Но где же, где?.. - И стал искать кого-то глазами.
- Сейчас, сейчас они придут! - отозвался старик. - Продолжайте, Ненес.
- Ну уж нет, дорогой господин Андреас. Без прекрасной половины моей аудитории… Где Кити? - Он повернулся к Джери: - Куда ты ее спрятал? Старик вышел в коридор и позвал:
- Георгия! Кити!.. Здесь Ненес!
Из глубины коридора послышался смех. Вбежала Кити. На ней было белое платье. Все встали.
- О муза! - воскликнул Зойопулос.
Кити улыбнулась, откинула головку и протянула ему руки.
Он упал на одно колено, взял ее руки и поцеловал их.
Вошла госпожа Георгия в черном. Начались поклоны, рукопожатия. Старик взял Георгию за руку и отвел ее к креслу. Лысый уступил ему место и сел на стул Джери. Джери подхватил Космаса, и они устроились на диване. Кити усадили рядом с Карацописом. Зойопулос продолжал стоять.
- Дамы и господа! - начал Зойопулос, отвешивая поклоны.
Раздался смех и аплодисменты. Зойопулос сделал решительный жест, и овации смолкли.
Он порывисто сунул правую руку в карман пиджака, вытащил розовый листок и развернул его. Левую руку он сжал в кулак и поднял над головой. Его лицо приняло свирепое выражение, глаза впились в госпожу Георгию, а голос зазвучал хрипло и грубо:
- "Народ! Из глубины нашей трехтысячелетней истории на тебя смотрят предки - герои, мученики… народной революции!"
Последние слова были заглушены хохотом.
- Ах, черт его побери! Он просто неподражаем! - проговорил сквозь смех Кацотакис, вытирая слезы.
- Что это у вас? - спросил Зойопулоса лысый. - И где только он добывает эдакое?
Господин Карацопис нагнулся к уху Кити:
- Сегодня Ненес в ударе!
- Это, дорогие мои, - продолжал Зойопулос, оставляя шутовской тон, - новая прокламация ЭАМ.
И он, торопливо бормоча, прочитал текст:
- "Наступил критический момент… время действия, борьбы и жертв… Грек-рабочий, ремесленник, служащий, интеллигент и так далее и тому подобное… объединяйтесь в ЭАМ!"
- В славный ЭАМ! - крикнул Кацотакис. - А внизу? Ты не обратил внимания, Ненес? Хи-хи-хи! - Им овладел новый приступ смеха. - А внизу-то подпись ЭАМ! Сами себя хвалят!
- Никто меня не хвалит, так я сам себя похвалю! - крикнул лысый.
- Вот-вот!.. Хи-хи-хи! - Кацотакис так и трясся от смеха.
Смеялись и гости.
- Однако… Однако! - Господин с усиками повернулся в своем кресле, выжидая, когда восстановится тишина. - Однако, друзья мои, мы смеемся, а они делают свое дело. Я считаю положение очень серьезным. Тут не до смеха!..
Все замолчали и посмотрели на Кацотакиса, который еще вытирал глаза и с трудом переводил дыхание. Он помахал рукой: "Подождите", - положил платок в карман, обвел всех глазами и остановил свой взгляд на усатом.