- Я и есть именинник! А ты читай, читай! - Он протягивал Скворцову развернутую газету.
- Что читать?
- Заявление ТАСС! От четырнадцатого июня. В газете "Правда", уразумел?
Скворцов прочел заявление, повертел газету, глянул на Белянкина. Тот закатился торжествующим, трубным смехом:
- Видик у тебя - закачаешься! Чья правда? Моя! И "Правда" за мою правду! - Довольный каламбуром, политрук рассмеялся еще победительней.
- Погоди, - сказал Скворцов. - Как же так? Я перечитаю…
Перечитывай не перечитывай, а смысл не изменится. В заявлении - черным по белому - напечатано, что немецкие войска после операций на Балканах отведены в восточные районы Германии на отдых, что Германия не собирается нападать на Советский Союз и что все слухи на этот счет лишены оснований. Так-то: лишены. Но перед глазами же: концентрируют, собирают в ударный кулак танки, артиллерию, пехоту, разведывают наше приграничье, засылают шпионов и диверсантов, это что, развлечения на отдыхе? А быть может, он, Скворцов, неправильно оценивает обстановку, преувеличивает опасность? Да, есть о чем поразмышлять. И пересмотреть свое мнение? С пересмотром спешить не будем.
- Какое сегодня число? - спросил Скворцов.
- Девятнадцатое. А что?
- Да так… Заявление датировано четырнадцатым. Пять дней прошло…
- Что из этого? По радио передавали, да мы, видать, прослушали. А за пятеро суток ничего и не изменилось!
- Измениться может и за час.
4
- До чего же ты поперечный! - в сердцах сказал Белянкин.
- Но, но! - Скворцов усмехнулся. - Не зарапортовывайся. Как-никак, я начальник заставы.
- Ты прежде всего коммунист, и я коммунист! И Брегвадзе с Варановым коммунисты…
- Прямо хоть открывай партсобрание, - сказал Скворцов без усмешки.
- Партсобрание ни к чему, а поговорить по душам, как коммунисты и командиры, можем, - сказал Белянкин, вытаскивая из кармана пачку "Беломора".
- Поговорим, - согласился Скворцов. - С Брегвадзе начнем?
- Я на заставе без году неделя, мне послушать полезно…
- Варанов?
- Почему Варанов? Как что, так меня, Варанов, Варанов…
- Ладно, я начну, - сказал Скворцов. - Попрошу при этом учесть, что разговор у нас неофициальный, доверительный… Чтоб впоследствии не вставлять каждое лыко в строку… Так вот, наш любимый комиссар обозвал меня поперечным. За то, что я не запрыгал козликом, ознакомившись с заявлением ТАСС…
- Не приписывай мне глупостей, - проворчал Белянкин.
- А ты не перебивай. Выскажусь, можешь поспорить. Да, я говорю: привык верить печатному слову. И тут хочу верить.
- И верь на здоровье! Кто ж тебе мешает? - опять встрял Белянкин.
- Немцы мешают. Те, что окопались за Бугом и готовят удар.
- Завел ту же пластинку…
- Ту же, политрук! И буду ее заводить до тех пор, покамест командую заставой! Мой партийный и служебный долг - принимать факты как они есть и поступать соответственно! Я тебе скажу так: заявление ТАСС заявлением, проводи среди бойцов разъяснительную работу, а я укреплял и буду укреплять обороноспособность заставы!
- Это смотря как понимать обороноспособность, - угрюмо сказал Белянкин. - Иному мерещится: он мобилизует, а в реальности демобилизует…
- Знакомые песни! - Скворцов поморщился, застучал карандашом о чернильницу.
Они сидели в канцелярии: Скворцов и Белянкин за столом, Варанов и Брегвадзе на диване. Брегвадзе и Варанов пришли сюда, не сговариваясь, каждый с "Правдой".
- Валяй, Варанов, выкладывай, - сказал политрук.
- А чего выкладывать? Я считаю: начальник заставы по закону заостряет бдительность. Я у вверенного объекта насмотрелся на фашистов. Лезут па мост, хотя это запрещено, кажут голый срам, орут: "Рус, капут!" Друзья себя так не ведут…
- Да какие они друзья? - сказал Брегвадзе.
- Однако и не враги, - сказал Белянкин. - У нас с ними пакт о ненападении.
- Который они порвут, как клочок бумаги. - Скворцов сложил промокашку вдвое и разорвал ее, обрывки подбросил на ладони, ссыпал на стол.
- Мне только одно непонятно, товарищи, - сказал Варанов, - неужели боимся Гитлера?
Белянкин и Брегвадзе ответили почти одновременно:
- Что за нелепое предположение, Варанов?
- Мы никогда, никого и ничего не боялись!
- Конечно, нашему руководству смелости не занимать, - сказал Скворцов. - Но Гитлер силен, вся Европа на него работает… Думаю: руководство наше опасается каким-нибудь неосторожным шагом спровоцировать Гитлера на войну. Поэтому нам и шлют указания из Центра: усилить наблюдение, не поддаваться на провокации…
- Что мы и выполняем, - сказал Варанов.
- Слушайте, ребята. - Скворцов оживился, подался вперед. - А что, если заявление ТАСС рассчитано не столько на армию, на пограничников, сколько на страну? Чтоб успокоить народ, а?
Брегвадзе собрал кожу на лбу в глубокомысленные складки, Белянкин хмыкнул, Варанов проговорил:
- Отчего бы и нет?
- И еще возникло соображение! А что, если заявление ТАСС адресовано не столько нам, сколько Гитлеру?
- Занесло тебя, браток…
- Да ты послушай, Виктор! Прочитает фюрер это заявление и скумекает: Советы действительно настроены миролюбиво, мне ничем не угрожают. И, может, не полезет к нам еще какой-то срок. А время работает на нас! День ото дня армия, страна набирают мощь… Но если на уме скорый разбой, фюрер скумекает так: Советы не помышляют о войне, они абсолютно к ней не готовы, сцапаю их, как слепых щенят… Вот! А у нас, как известно, могучая армия. Сунется Гитлер, костей не соберет!
- На удар агрессора ответим тройным ударом, - сказал Белянкин. - Разобьем врага на его же территории. Малой кровью, могучим ударом!
- Видишь, любезный комиссар, мы нашли подобие общего языка.
- Нашли, когда у тебя прорезались правильные ноты. А допрежь фальшивил…
- Ну, ладно, - сказал Скворцов и прихлопнул ладонями по столу. Этот жест у него обозначал: поговорили и хватит, теперь слушайте меня. - В высокую политику нам все равно не выбиться. Наша забота - держать порох сухим, быть готовыми к любому повороту событий… Разъясняя бойцам заявление ТАСС, будем призывать их не ослаблять бдительность…
- Как же увязать одно с другим?
- Увяжем, - сказал Скворцов. - Наши люди поймут, не такие уж они глупые… Поймут: желая мира, не забывай о войне…
- О чем закручинился? - спросил Белянкин. - Во Львове были неприятности?
- Я уже тебе говорил: никаких неприятностей во Львове не было, вызывали по делам службы. И ни о чем я не кручинюсь. Будем считать разговор состоявшимся. - Скворцов снова прихлопнул ладонями по столу. - Брегвадзе и Белянкин, идите отдыхать. Занятия по изучению уставов проведет старшина, по тактике - я. Белянкин пару часов поспит, проведет политзанятия…
- А ты не уходишь? - спросил Скворцов, когда они остались с Варановым вдвоем.
- А ты пошто гонишь? - спросил Варанов. - Бывшего пограничника гонишь?.
Это Скворцов слыхивал многократно: Варанов закончил пограничное училище, послужил на уссурийской заставе, затем - один аллах знает, за что - зафуговали в железнодорожные войска.
- Коля, у меня уйма хлопот. По тактике нужно подготовиться.
- Успеешь! Подари мне десяток минут, сыграем в шахматишки, блиц!
- От тебя не отвяжешься. Расставляй фигуры и учти: сегодня больше с тобой играть ни-ни!
Варанов раскрыл древнюю, облезшую доску, выгреб и расставил разношерстные, поломанные фигуры, в азарте облизался:
- Моя очередь играть белыми! Итак, е-два - е-четыре! Что вы на это возразите, гроссмейстер?
Скворцов получил мат менее чем за пяток минут. Варанов потирал руки, закатывал от удовольствия глаза.
- Общий счет стал семьдесят один - шестьдесят восемь. В мою пользу, разумеется. Не вру?
- Не врешь, не врешь, - рассеянно подтвердил Скворцов.
- Констатирую: вы потеряли спортивную форму, товарищ начальник…
"Не потерять бы мне пограничной формы, - подумал Скворцов. - Что-то в эдаком роде назревает… Да и достоин ли я ее?"
Дни были странные, двоякие: и проскакивали, как вагоны пассажирского Москва - Новороссийск, и тащились, как адыгейская арба на горной дороге. Проскакивали в повседневной служебной суете, тащились, если думал об Ире и Жене и обо всем, что перевернуло его прежнюю жизнь. И он тщился не оставлять свободной минутки на эти думы. Скворцов ходил на границу проверять наряды, верхом ездил на фланги и в тыл участка, с тревожной группой бежал туда, где дозором обнаружены нарушители, проводил учебные занятия, боевые расчеты, инструктажи, руководил саперными работами. Он совсем высох, кожа обтянула скулы, глаза запали, морщины глубже залегли у рта, обозначились на лбу; когда Скворцов снимал фуражку, лоб открывался, будто разделенный на половины - коричневую, загорелую, и по-зимнему беловатую, убереженную от загара фуражкой, впрочем, такой лоб был у любого пограничника. Из-за саперных работ между Скворцовым и Белянкиным произошла стычка. Собственно, не из-за саперных работ, а из-за того, что было с ними связано. Еще в апреле и мае Скворцов решил рыть первую и вторую линии окопов, в июне - третью траншею и ходы сообщения; стенки окопов, траншей и ходов сообщения обшивали досками, укрепляли хворостом, накаты блокгаузов наращивали бревнами (вообще блокгаузы отменные: глубокие, в рост человека, обшиты бревнами, накаты в три бревна, удобные амбразуры для стрельбы, из такой огневой точки не враз выкуришь). Белянкин не противился этому, при случае брался пошуровать лопатой и топором, даже поддержал Скворцова, когда заезжий командир - строевая косточка, затянут в скрипучую портупею, на сапогах серебряные шпоры с малиновым звоном - брезгливо скривился: "Копаетесь, кроты. Испортили внешний вид участка…"
Но в последние дни Скворцов как с цепи сорвался: отменил занятия по строевой подготовке ("Сейчас не до шагистики!"), по физо, противохимической защите, и вместо них - дополнительно огневая подготовка, тактика, рукопашный бой ("Сейчас важнее учиться воевать!"). Самовольство, но куда еще ни шло. Так нет, додумался: якобы с согласия пограничников сократил на целый час их личное время, этот час - опять же на рытье траншей и ходов сообщения. Белянкин перепроверил: добровольное согласие пограничников налицо, но тем не менее это непорядок: кто разрешил на целый час урезать законный отдых личного состава? К неудовольствию Белянкина, комендант и начальник отряда приняли сторону Скворцова: мол, обстановка диктует, инициатива начальника заставы заслуживает одобрения. Ну что же, политруку не пристало оспаривать майоров. А все ж таки Скворцов самоуправствует. Вот-вот: не инициатива это, а самоуправство! Начальник отряда, командиры из отрядного штаба, комендант зачастили на заставу. Прихватив Скворцова, они выдвигались к Бугу, наблюдали из кустов за сопредельной территорией или с погранвышки в бинокль. На заставу возвращались хмурые, озабоченные, молча садились на лошадей, рысили на соседние заставы. Верхом ездил к соседям и Скворцов, обменивался с ними данными обстановки, советовался. Что б ему посоветоваться со своим политруком, так нет - советуется с начальниками чужих застав, - как же, единоначальники! От соседей Скворцов приезжал не веселей, чем уезжал, Белянкину цедил: "И у них обстановка напряженная. Как и я, укрепляют участок, совершенствуют оборону, предчувствуют военное нападение". Заметьте: не "война", а "военное нападение", осторожный стал.
В такие минуты и Белянкин становился озабоченным: его тревожило происходящее за кордоном, не выльется ли оно в военное нападение? А подготовиться не мешает. Так паникерство ли это? И снова думал: принимай объективность оптимистичней, оптимизм - из нашего арсенала. И из Москвы уж спустили бы указание, если б положение было критическое. А то указания неизменные и уравновешенные: не поддаваться на провокации, усилить наблюдение. По всему, избыток энергии у Скворцова оборачивается крайностью: дергает себя и людей. Вот еще бы укрепить Скворцову семью. Признался ему Игорь, а он молчал, никому. Но Ира как-то проговорилась Кларе: разве ж бабы умеют хранить военные тайны? Семейные - тоже не умеют. И пополз слушок по заставе, Невеселая историйка! Легкомысленно увлекся свояченицей, шила в мешке не утаишь, вылезло, и укололся об него пребольно. Сколько можно переживать? Необходимо принять решение, покончить с канителью. Отказываюсь понимать, как это заводить вторую женщину. Мало, что ли, одной? При нашей пограничной замотанности управиться бы с законной супругой, где уж там до посторонней бабы! Баловство это у Скворцова, несерьезность. В мальчиках ходит, а на много ль младше его, Виктора Белянкина? Взрослости духа не хватает. Отсюда и завихрения по женской линии. А ведь алгебра счастья: любите и уважайте взаимно, супруги, растите и воспитывайте детей и на этой моральной основе стройте свое настоящее и будущее. Здоровая семья - и человеку работается. В семье нелады - в работе осечка. Да, вот еще: детей у них нету, как так? А у него, Белянкина, есть пара хлопчиков и любимая жена есть, Кларочка, которую он ни на кого не променяет.
Со Скворцовым он беседовал, разжевывал, что к чему, с Ириной не отважился: она как глянула на него, страдалица, так язык и прилип к гортани. Евгении внушал: "Не встревай в сестрино счастье, уматывай в Краснодар". Девица спервоначалу держала марку: "Катитесь со своими нравоучениями!" - затем лишь отворачивалась, а плечи у нее вздрагивали. Вот должность - раскладывай по полочкам то, что люди смешали в кучу, влезай туда, куда и влезать несподручно. И всегда сохраняй выдержку. Когда Евгения дерзила, как подмывало ругнуть непутевую - не моги. Когда схватились со Скворцовым по поводу саперных работ и личного времени бойцов и тот тыкал под нос единоначалие, грубил: "Ваш брат, политики, говоруны, вы только болтать горазды", - как подмывало бросить ответную колкость, а не моги. Скворцов назавтра извинялся: "Погорячился я, жалею, забудь". Забуду. Политрук не может быть злопамятным.
А Скворцов и впрямь жалел, что погорячился, сказанул необдуманное. При чем тут политики? Выходит, он сам болтун, лейтенант Скворцов. И вообще не следует облекать свои мысли в бранчливую форму. Если они в оболочке брани, не дойдут до адресата. А виной всему его кубанская, казачья горячность. Никак не научится совладать с ней, взнуздываться. На посторонний взгляд это смешно и нетерпимо, если взрослый мужик взбрыкивает. Он, Скворцов, наводит на себя критику, когда вдосталь набрыкается. А до того самоконтроль дремлет. А ему дремать нельзя, как пограничнику на посту. Обнаглели немцы невероятно! Варанов информировал: перед рассветом подбирались к часовому на мосту, часовой кричит: "Стой, ни с места!" - а они ползут. Он выстрелил вверх - тогда отошли. Перед рассветом же переправились через Буг на понтоне, напали на дозор сержанта Лободы и, когда их встретили огнем, убрались восвояси. Теперь Скворцов высылает на границу усиленные наряды - трех или четырех человек с ручным пулеметом. Четырежды из сопредельных кустов обстреливались наши наряды, ребята не отвечали на огонь, но матерились после во все легкие. Белянкин их стыдил, а Скворцов сочувственно хлопал по плечам.
Порой понуждал себя: взгляни под иным углом, возможно, все представится не столь мрачно и безнадежно, ведь немцы должны понимать, что война - штука обоюдоострая. Неужели Гитлер совершенно обезумел после побед в Польше, Франции, Бельгии, Норвегии, Югославии, Греции и где там еще? Должен же соображать: с нами у него номер не выйдет! Но насилие над собой мало что давало. Как ни подлаживайся, под каким углом зрения ни оценивай то, что происходило за рекой, убеждение оставалось неколебимым: авантюристы и маньяки, они развяжут смертоубийственную войну, развяжут. Когда это будет? Сегодня, завтра? Месяц спустя? Но рано или поздно случится. Казалось, немцы не весьма-то и скрывают свои намерения; купаясь в Буге, пересекали фарватер, плыли к восточному берегу, сыскав брод, становились на ноги и, отгоняемые нашими нарядами, орали: "Рус, скоро капут!"; на сыром, пологом западном берегу голопузый немец прутиком чертил на песке: "Russland kapituliert!"; на оборудованных артиллерийских позициях - тяжелые орудия развернуты стволами на восток; танки замаскированы ветками - стволы нацелены на восток; в прибрежных лозняках - понтонные и деревянные лодки, не для увеселительных, надо полагать, прогулок собраны они здесь. Приплюсуем: пограничная полиция заменена полевой жандармерией и полевыми войсками, втрое увеличен состав патрульных нарядов, и среди них - необычные, офицерские. А это для чего? Вчера на взмыленном жеребце прискакал начальник штаба комендатуры, во дворе осадил коня, швырнул поводья коноводу и, уединившись со Скворцовым в канцелярии, под величайшим секретом ознакомил устно с данными: ночью на участке четвертой комендатуры Буг переплыл польский крестьянин, уверяет, что слышал, как находившиеся у него на постое немецкие офицеры говорили о нападении на Советский Союз не то двадцатого июня, не то двадцать первого.
- Будь начеку! - сказал начштаба, прихлопывая по хромовому голенищу плеткой. - Если это, конечно, не провокация.
- А вы не исключаете провокации?
- Все может быть, сразу не перепроверишь. Большинство-то местного населения немцы недавно отселили из пограничной полосы вглубь, - сказал начальник штаба. - Ну, я поскакал, все заставы нужно лично предупредить о повышении боевой готовности…
И Скворцов стал произносить на боевых расчетах:
- По имеющимся данным, Германия вынашивает планы военного нападения на Советский Союз…
Белянкин кряхтел, покашливал, кидал красноречивые взоры, но открыто выразить неудовольствие не посмел.