Связь оборвалась, враг начал артиллерийский и минометный обстрел. Наблюдатели докладывали, что на том берегу противник накапливает силы, подтягивает плавсредства. Пограничники заняли огневые точки, приготовились к отражению нового удара.
Пивторабатько с двумя пограничниками вкатил на командный пункт станковый пулемет.
- Зачем взяли "максим" из дзота? - строго спросил Фесенко. - Станковые пулеметы в дзотах - опора всей нашей обороны!
Он готов был крепко отругать Пивторабатько за самовольные действия. Но тот стоял и улыбался.
- Товарищ политрук, мы тех пулеметов не трогали.
- Где же взяли?
- Я из учебного зробыв. Сменил замок и ствол. Работает кратче боевого. Будет у нас как огневой резерв.
Фесенко только покачал головой: "Молодец Пивторабатько. Видно, семь лет службы на границе не прошли даром!"
До конца дня фашисты пытались форсировать Прут в нескольких местах и захватить плацдармы, но все их попытки были ликвидированы огнем и контратаками пограничников, поддержанных артиллерией и минометами Чапаевской дивизии.
Вечером политрук распорядился: жен и детей командиров отправить на ближайшую станцию для эвакуации в тыл.
На следующий день, 23 июня, противник пытался высадиться на левом фланге. Лейтенант Тандик, прибывший из отряда с группой пограничников, вступил в бой. В донесении он сообщал, что до двух рот немцев и румын пытаются захватить плацдарм. Просил подбросить людей и хотя бы один пулемет. "Двадцать человек с тремя пулеметами против двух рот - драться можно, - прикинул Фесенко. - Основные силы надо держать в кулаке здесь. Тут, в районе заставы, неприятель будет пытаться захватить плацдарм, чтобы воспользоваться железной и шоссейной дорогами для наступления на Бендеры и Кишинев". Но отказать Тандику в просьбе Фесенко не мог, надо было хоть чем-то поддержать молодого командира.
- Федоров и Мельников, с ручным пулеметом бегом на левый фланг к лейтенанту! - приказал политрук.
Не успели пулеметчики скрыться из виду, как с правого фланга прилетела тревожная весть: неприятель силою до взвода высадился на наш берег и пытается прорваться в тыл. Наряд младшего сержанта Михайлова ведет бой.
Спустя несколько минут пять кавалеристов, пароконная повозка со станковым пулеметом и четырьмя пограничниками во главе с политруком, поднимая пыль на дороге, мчалась на правый фланг. Пулеметчик Тараненко, навалившись грузным телом на "максим", придерживал его, чтобы на колдобинах не слетел с повозки.
Связной политрука красноармеец Карауш, смуглый крепыш, нахлестывал взмыленных лошадей, гнал галопом. Но Фесенко казалось, что едут они очень тихо, и он нетерпеливо подгонял возницу: "Быстрей! Быстрей!" Надо было успеть, пока противник не сбил наряд Михайлова. Сколько он может продержаться с тремя бойцами и ручным пулеметом против взвода? Если фашисты прорвутся оврагами к нашей артиллерийской батарее, могут захватить ее и ударить с тыла.
До стыка с соседней заставой было не больше четырех километров. Сколько раз, проверяя наряды, Фесенко прошагал их туда и обратно! Но никогда эти километры не казались такими длинными, как сейчас. С каждой минутой шум боя, пулеметные очереди и треск автоматов становились все ближе и ближе. Вот и высотка, на которой закрепился Михайлов. Его "дегтярь" короткими, гулкими очередями - тук-тук-тук - размеренно бил по противнику. Фашисты залегли и отстреливались из автоматов.
- Молодец, Михайлов! - воскликнул политрук. - Прижал гитлеровцев к земле!
Фесенко приказал конной группе отрезать неприятелю путь в тыл, а сам с пулеметом на повозке на полном аллюре зашел от реки и ударил фашистам в спину.
Бой длился не более получаса. Почти вся вражеская группа была ликвидирована. Несколько солдат во главе с раненым офицером попали в плен.
Повозка, нагруженная трофейным оружием, поскрипывала на ухабах проселочной дороги. Фесенко сидел на телеге, пристроив поудобнее нывшую от боли раненую ногу, облокотись на станковый пулемет. "Максим" еще дышал жаром и порохом. "Максимушка", - ласково похлопал его рукой политрук, - выручил нас здорово!" И тут же с благодарностью вспомнил слова Пивторабатько: "Будет у нас как огневой резерв". Вот и пригодился.
Над Прутом поднималось еще нежаркое, ласковое солнце. Серые ранним утром камыши наливались под его лучами яркой зеленью. Полупрозрачная дымка, курившаяся над водой, лениво уползла к берегам. На траве жемчугом сверкали пронизанные солнцем капли росы. Но ни политрук, ни его бойцы не замечали первозданной красоты. В ушах еще гремели пулеметные очереди, взрывы гранат, а разгоряченные боем взоры были устремлены к заставе, над которой висела пелена пыли и дыма от вчерашнего боя. Каждый думал: какие испытания готовит новый день?
Политрук и бойцы не успели остыть от жаркой схватки на правом фланге, как враг начал артиллерийский обстрел.
Фесенко, находившийся вместе с пулеметчиком Тараненко и связным Караушем на командном пункте, всматривался в противоположный берег. Сквозь завесу пыли, поднятую разрывами снарядов и мин, трудно было углядеть, что там происходило, но, по всем признакам, противник собирался форсировать реку.
Лодки с вражескими солдатами пограничники заметили, как только те отчалил и от своего берега. Их насчитали около полусотни, в каждой по семь - десять человек. По окопам полетела команда: "Приготовиться!"
Карауш, горячий, шустрый молдаванин, лежавший вместе с Тараненко за пулеметом, повернулся к Фесенко:
- Товарищ политрук, может, пора?
- Спокойно, пусть подплывут ближе.
Фесенко чувствовал по себе, что в эти минуты нервы у всех - как натянутые струны. Успокаивая подчиненных, он сам с трудом сдерживался, старался подавить мелкую дрожь, пробегавшую по телу. Из головы не выходили слова начальника отряда: "Ваша застава - ключ к обороне всего правого фланга…" Сумеет ли он удержать этот ключ? Справится ли?
Когда лодки противника приблизились на 100–150 метров, на них обрушился шквал огня. Били станковые и ручные пулеметы. Огонь открыли ротные минометчики и артиллеристы Чапаевской дивизии, находившиеся в тылу заставы. От взрывов снарядов и мин вода в Пруте кипела. Прямые попадания опрокидывали лодки, разносили их в щепки. Уцелевшие вражеские солдаты пытались достичь берега вплавь, но их встречали огнем пулеметчики и стрелки. Большинство десантников были потоплены. Те, кому удалось зацепиться за берег, штыковой атакой были сброшены в Прут.
Лейтенант Тандик доносил: попытки вражеского десанта высадиться на левом фланге отбиты.
Фесенко вытер рукавом мокрое лицо, облегченно вздохнул: "выстояли!"
Перед отправкой пленных в отряд политрук решил допросить офицера.
В канцелярию заставы ввели обер-лейтенанта. Широкоплечий, неуклюжий, в помятом френче, с забинтованной ногой без сапога, опираясь на палку, затравленным волком покосился он на сидевшего за столом политрука, обвел взглядом окна с выбитыми стеклами, стены с потрескавшейся штукатуркой и ухмыльнулся.
- Пусть садится, - сказал политрук переводчику связному Караушу, знавшему немецкий.
- Зитцен зи. - Карауш указал пленному на стул у стены.
Гитлеровец сел и, опустив голову, стал разглядывать забинтованную ногу.
- С какой целью высадились на наш берег?
Обер-лейтенант словно не расслышал вопроса, не взглянул ни на политрука, ни на переводчика, продолжал ощупывать повязку на ноге. Фесенко повторил вопрос. Фашист исподлобья покосился на него и, ядовито улыбнувшись, поднял голову.
- Вас интересирт? Битте, слушайт, коверкая русские слова, мешая их с немецкими, заговорил он. - Нам надо уничтожить ваша батарей.
По лицу Фесенко пробежала улыбка: "Значит, разгадал их план".
- Ви зря сопротивляюсь, - с наглой самоуверенностью продолжал гитлеровец. - Немецкая армия все разобьет, все сокрушит. Нет сила остановить нас. - Обер-лейтенант, выкатив глаза, выставил вперед чугунный подбородок. Казалось, он готов был гаркнуть: "Хайль Гитлер!"
Взгляд Фесенко приковал к себе этот массивный, как у бульдога, подбородок. Что-то знакомое ударило в глаза. Где-то он уже видел его.
- Это вы вчера по-бандитски ворвались в мой дом?
Фашист только ухмыльнулся и ничего не ответил.
- Запомнил я вас, как вы в лодке стояли надо мной и приказывали автоматчику стрелять без предупреждения.
У гитлеровца нагловатая улыбка сменилась растерянностью, смятением, бульдожья челюсть отвисла. "Наин… Наин… - залепетал он. - Майн гот…" Он не верил, что перед ним тот самый комиссар, за которого ему вчера влетело от полковника: не сумел доставить живым в штаб. Мало того, сам оказался в его руках, и жить ему или умереть, зависело теперь от этого фанатика-большевика. На побледневшем лице гитлеровца выступили капли пота. Он снова вытер лоб и подбородок.
Господин комиссар, я думай, не будете меня стрелять и бросать в реку, - упавшим голосом пролепетал он.
Фесенко встал, подошел к нему. Тот, опираясь на палку, поднялся со стула, вытянулся.
- Мы не фашисты и пленных не убиваем, - твердо сказал политрук. - Но захватчиков, вторгшихся на нашу землю, будем уничтожать беспощадно. Немецкая армия, о которой вы говорите "все сокрушит", испытает это на своей шкуре. Уведите его. Всех пленных отправить в штаб погранотряда.
* * *
Следующие дни были не легче. Несколько раз вражеские самолеты сбрасывали бомбы на укрепления заставы, обстреливали из артиллерии и минометов, пытались высадить десанты.
Десять дней пограничные заставы с подразделениями Чапаевской дивизии держали границу, не дали ни одному фашистскому солдату закрепиться на нашем берегу.
В приказе по отряду от 30 июня 1941 года, в частности, говорилось:
"Нам, пограничникам, выпала великая честь отразить первые удары подлого врага.
За первые дни боевых действий личный состав отряда проявил мужество и героизм в борьбе с фашистскими стервятниками.
Многие бойцы и командиры показали образцы самоотверженности, мужества и героизма…"
Среди особо отличившихся в тех боях одной из первых стояла фамилия политрука Фесенко.
За мужество и отвагу в первых боях на реке Прут многие бойцы, командиры и политработники были награждены орденами и медалями. Политрук Фесенко - орденом Красного Знамени.
По распоряжению командования все заставы отошли на новый рубеж. Сотни пограничников, отличившихся в первых боях на границе, срочно погрузились в эшелоны и отправились под Москву. В их числе был и политрук Фесенко.
* * *
Почти четыре года прошел по военным дорогам Семен Арсентьевич Фесенко, пока над рейхстагом не взвилось Знамя Победы. Много на этом пути было жестоких схваток с гитлеровцами, но самая памятная среди них - в первый час войны на реке Прут.
ШАГНУВШИЕ В БЕССМЕРТИЕ
Близ города Сокаль, на Львовщине, на высоком берегу Западного Буга, там, где в сорок первом году одиннадцать суток сражалась легендарная застава лейтенанта Лопатина, высится памятник воинам-пограничникам. Застывший в камне солдат с автоматом на груди с высокого постамента смотрит на запад, откуда на рассвете 22 июня обрушился огненный шквал войны.
По обеим сторонам этого памятника два ряда гранитных плит - могилы отважных воинов. Над ними склонились плакучие ивы. Цветут розы… Душистые невесомые лепестки, тихо слетая, касаются гранитных надгробий, на которых золотом искрятся имена тех, кто первыми приняли на себя удар врага и не отступили перед ним ни на шаг.
На постаменте скульптор запечатлел один из эпизодов того жестокого, неравного боя. Горстка воинов, изнуренных многодневными боями, голодом и жаждой, мужественно отражает яростные атаки гитлеровцев. Истекающий кровью боец, с повязкой на голове, словно прикипел к рукояткам пулемета, строчит по фашистам. За ним двое раненых, поддерживая друг друга, ведут огонь по врагу из автоматов. Рядом командир - Алексей Лопатин. Своей стойкостью и бесстрашием он вдохновляет пограничников на решительный, смертельный бой.
В то тревожное утро 22 июня немецкий снаряд взорвал утреннюю тишину. Вздрогнули массивные стены здания заставы. В окнах зазвенели стекла. Дежурный по заставе красноармеец Зикин, не дослушав доклад наряда с границы, бросил телефонную трубку, выбежал во двор выяснить, что случилось. Перед глазами, словно огромный факел, пылала охваченная пламенем наблюдательная вышка.
- Потягайлов. Где ты? Потягайлов! - громко позвал дежурный наблюдателя.
Но Потягайлов не ответил. Он стал первой жертвой вражеского обстрела.
Черные столбы пыли и дыма вздыбились во дворе заставы и вокруг. Всполохи пожаров взметнулись над ближайшими селами - Скоморохи, Ильковичи, Стенятин.
Взрывом снаряда тряхнуло деревянный домик, в котором жили семьи Лопатина и политрука заставы Гласова. Стекла со звоном посыпались на пол. В разбитые окна вползал приторный запах взрывчатки. Лопатин вскочил с постели, мигом оделся. На секунду остановился на пороге:
- Собирай детей и быстро в блокгауз! - отрывисто бросил жене.
Лейтенант Лопатин и политрук Гласов мигом добежали до заставы. Пограничники, в дыму, в клубах пыли, под разрывами снарядов, по боевому расчету заняли огневые точки в окопах и блокгаузах.
- Быстрей на позиции станковые пулеметы, - торопил бойцов Лопатин. Увидев старшину Клещенко, крикнул: - Боеприпасы из склада - немедленно в блокгаузы и в подвал. Угодит снаряд - взлетит все на воздух.
Прибежал запыхавшийся лейтенант Погорелое, заместитель начальника заставы, живший неподалеку от заставы, в Скоморохах.
- Бери отделение и бегом к железнодорожному мосту, - сдерживая волнение, распорядился Лопатин. - Любой ценой мост удержать! В крайнем случае, - крикнул он уже вслед бежавшему с бойцами Погорелову, - взорвать!
От командирского домика к заставе спешили женщины с детьми. Впереди - жена начальника заставы, Анфиса Алексеевна, в легком ситцевом халатике. Она прижимала к груди крохотного Толю, оглядывалась на свекровь. Та, едва переводя дух, семенила за ней, держа за ручонку трехлетнего Славу. За ними торопилась жена политрука Евдокия Гласова с дочкой Любой. А спустя несколько минут на заставу прибыла и Евдокия Погорелова с дочкой Светланой. Дежурный по заставе Знкин направил женщин и детей в подвал заставы. Холодный, полутемный, с толстыми бетонными стенами, он служил на заставе овощехранилищем. Теперь стал укрытием от фашистских снарядов.
Артиллерийский и минометный обстрел усиливался. Снаряды долбили толстые кирпичные стены казармы. Со звоном сыпались на землю уцелевшие оконные стекла. Красновато-бурая пыль от битого кирпича багровым облаком поднялась над заставой. Во дворе горели склады, баня, конюшня. Пожары охватили и ближайшие села.
Едва умолк грохот последних разрывов, как на лугу поднялись серо-зеленые цепи фашистов. Переправившись через Буг, они начали наступление на заставу. И тут же по траншеям от блокгауза к блокгаузу полетело распоряжение Лопатина: "Огня без команды не открывать!"
Фашисты шли во весь рост: с засученными рукавами, с автоматами наперевес, не маскируясь, открыто, нагло. Думали: "Чего бояться, в Западной Европе брали не только города, но и целые государства".
Когда гитлеровцы приблизились к заставе на двести - триста метров, по ним ударили пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы.
Шквальный огонь "Дегтяревых" и "максимов" начисто вырубил первые цепи фашистов. Наступавшие сзади перебежками, ползком продолжали двигаться вперед, но их косили свинцом из первого блокгауза ручные пулеметы Галченкова и Герасимова. С левого фланга длинными очередями поливал гитлеровцев из своего станкача сержант Котов.
Поредевшие цепи залегли, а потом повернули назад. Но меткий огонь пограничников настигал их. Луг перед заставой был усеян трупами фашистов.
Лопатин собрал командиров отделений, поблагодарил за выдержку и умелые действия при отражении первой атаки.
- Берегите боеприпасы. До подхода наших частей придется отбить не одну атаку. Самое трудное впереди. Но я верю в вас, дорогие друзья!
Когда командиры отделений разошлись по своим местам, Лопатин обратился к Гласову:
- Павел Иванович, займись ранеными и посмотри, как там женщины с детьми.
От железнодорожного моста доносились пулеметные очереди, ухали взрывы. Лопатин и Гласов прислушались.
- Погорелов… - первым нарушил молчание политрук. - Трудно, видно, ему там приходится…
- Да, труднее, чем нам, - вымолвил Лопатин, беспокойно глядя в сторону моста. "Сумеет ли Погорелов с горсткой бойцов удержать мост до подхода наших частей?" - это тревожило его не меньше, чем оборона заставы. Но о трагедии, разыгравшейся у железнодорожного моста, о судьбе Погорелова и его товарищей он узнает только к концу дня.
Гласов появился в дверях подвала как всегда спокойный, невозмутимый.
- Ну как там? - Тревожные взгляды женщин впились в него. - Мы уж тут чего только не передумали.
- Отбили атаку фашистов, - облегченно вздохнул политрук. - Ничего, выдержим!
Слова Гласова немного успокоили женщин. Он окинул быстрым взглядом отсек подвала.
- Вот что, дорогие женщины, переносите сюда из казармы матрацы и постели. Устраивайте детей и готовьте место для раненых. - Политрук сделал небольшую паузу. - А чтобы в голову мысли дурные не лезли, берите-ка ящики, распечатывайте их и набивайте патронами диски, ленты. Когда фашисты ринутся в новую атаку, времени у нас на это уже не будет.
Во двор заставы на коне влетел Василий Перепечкин, серый от пыли. Час назад Лопатин послал его в Сокаль за подкреплением.
Не дожидаясь, когда он спешится, Лопатин спросил:
- Ну что, пробился? Будет подкрепление?
- Кругом немцы, - сказал тот, спрыгивая с коня.
- Надо было тебе через Стенятин.
- Там тоже их мотоциклисты, я попробовал по Тартаковскому шоссе, и там… Везде фашисты.
Лопатин и Гласов молча переглянулись. Они поняли, что ждать помощи в ближайшее время неоткуда, нужно держаться своими силами.
К вечеру на заставу из группы Погорелова приполз раненный в ногу и лицо красноармеец Давыдов. Тяжело дыша, сплевывая сгустки крови, он рассказал о том, что случилось у моста.
Более получаса Погорелое с отделением удерживал железнодорожный мост. Пулемётным огнем срезал взвод конницы, стремившейся проскочить по мосту. Все попытки овладеть мостом были отбиты. Тогда гитлеровцы переправились через Буг выше и ниже по течению и стали окружать горстку пограничников. Лейтенант приказал раненому Давыдову поспешить на заставу за подкреплением. Еще издали Давыдов увидел, как фашисты окружили группу Погорелова, услышал ожесточенную стрельбу и команду лейтенанта: "Бей их, гадов, гранатами!" Затем стрельба прекратилась.