Вечером, когда бой утих, политрук Гласов созвал коммунистов заставы. В одном из отсеков подвала собралось не более десяти человек. В полумраке, при слабом свете керосиновой лампы, белели повязки раненых, лихорадочно горели глаза людей. Но не было здесь лейтенанта Погорелова и многих из тех, кто в ночь на 22 июня находился в наряде на границе и принял неравный бой.
Парторг заставы сержант Д. С. Моксяков в своих воспоминаниях рассказывает:
"Это было необычное партийное собрание нашей заставы. Первое собрание в боевой обстановке. Мы не избирали президиума, не вели протокола. Начальник заставы Лопатин обрисовал обстановку:
- Положение наше трудное. Фашисты окружили заставу плотным кольцом. Помощи в ближайшие часы ждать неоткуда…
Затем выступил Гласов. Он говорил спокойно, но с какой-то особой проникновенностью:
- Коммунисты первыми шли на смертный бой с интервентами и белогвардейцами в гражданскую войну. Будем же и мы драться до последнего патрона, до последней капли крови, так же геройски, как сражалась группа Погорелова. Если потребуется, умрем, но не отступим…
Коммунисты расходились по окопам и блокгаузам с суровыми лицами, полные решимости драться до последнего вздоха".
На рассвете 23 июня наблюдатели заметили на шоссе колонну немецких грузовиков с солдатами, двигавшуюся на восток, к Сокалю.
- Огонь по фашистам! - скомандовал Лопатин.
И сразу заговорили пулеметы. Подбитые машины остановились, некоторые свалились в кювет, загорелись. Уцелевшие фашисты поспешно выпрыгивали из кузовов и прятались в пшенице. Долго враг не мог опомниться от этого неожиданного удара.
Получив накануне отпор, немцы не решались атаковать заставу в лоб. Укрываясь за обгоревшие развалины складов, конюшни и бани, они стали скрытно подползать с тыла. Но уловка не помогла. Пограничники вовремя обнаружили их. Со второго этажа заставы открыли огонь из ручных пулеметов Моксяков и Зикин, с фланга - из станковых пулеметов бойцы отделения Котова. Фашисты ринулись к заставе. В это время со второго этажа пограничник Герасимов сбросил на них ящик с гранатами, предварительно выдернув из одной предохранительную чеку. Взрыв потряс округу. Немцы повернули назад, но пули настигали их. Более двух десятков солдат и офицеров нашли свою смерть во дворе заставы и на подступах к ней.
На следующий день пограничники обнаружили, что гитлеровцы установили на краю села Скоморохи орудия и стали бить по заставе прямой наводкой.
Фашисты уже считали, что все пограничники погибли. Но стоило им приблизиться к развалинам, как из амбразур, пробитых в стенах подвала, из уцелевших блокгаузов ударили станковые и ручные пулеметы, из окопов полетели ручные гранаты. Атака фашистов срывалась.
На время артобстрела пограничники уходили в подвал, заваленный битым кирпичом. Но как только обстрел прекращался, быстро занимали боевые позиции и встречали врага огнем.
Артиллерийские обстрелы сменялись атаками, атаки - огневыми налетами. Так продолжалось изо дня в день.
При каждой попытке захватить заставу гитлеровцы оставляли на ее подступах десятки убитых и раненых. Но и небольшой гарнизон пограничников день ото дня редел, все меньше оставалось в строю людей, способных держать оружие. Кончались боеприпасы. На исходе были и скудные запасы продуктов. Воду давали по глотку, берегли для раненых и детей, а больше всего - для станковых пулеметов. Теперь, когда стрелков становилось меньше и меньше, на "максимы" была вся надежда при отражении вражеских атак.
С наступлением темноты, едва прекращался обстрел, Лопатин и Гласов обходили огневые точки, осматривали уцелевшие укрепления - блокгаузы, блиндажи. Пограничники расчищали окопы, ходы сообщения, поправляли поврежденные блиндажи и дзоты. Гласов вытащил из-под битого кирпича иссеченный осколками транспарант, висевший у входа в казарму: "Чужой земли мы не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим". Стряхнул с него бурую пыль и стал укреплять на уцелевшем обломке стены. Лопатину показалось, что политрук не делом занимается, расчищать окопы, восстанавливать поврежденные дзоты надо, но, подумав, сказал:
- Не так ставишь, Павел. Поверни, чтобы виден был изо всех окопов и блиндажей. Пусть все знают, что, пока жив хоть один человек на заставе, враг не получит ни одного вершка этой земли.
- Надо еще флаг укрепить, - вспомнил политрук и полез на самую высокую груду кирпича. Он взял сбитый флаг, стряхнул с него пыль и укрепил древко. Кумач снова затрепетал на ветру.
Скоро ли придет подмога? Два дня назад отправили на связь надежных ребят - замполитрука Галченкова и командира отделения Герасимова, - наказали любой ценой пробиться к своим и доложить, что застава держится. ждет помощи. Начальник заставы и политрук надеялись, что вот-вот придут танки и разорвут кольцо блокады. Если уж танки не пробьются, на худой конец, прилетят самолеты, заберут раненых, женщин и детей. Ночью они подготовили на Карбовском лугу посадочную площадку, выложили опознавательные знаки. Но ни Лопатин, ни Гласов не знали, что армейские части, к которым пробились Галченков и Герасимов, сами с боями прорывались из кольца окружения и прийти на помощь не могли.
В ночь на 27 июня гитлеровцы начали обстреливать заставу термитными снарядами. Удушливая серная вонь ползла по траншеям, скапливалась в блиндажах, проникала в подвал. Лопатин приказал законопатить все отверстия. Женщины мокрыми тряпками затыкали щели в окнах и дверях подвала, который стал теперь не только местом укрытия от снарядов, но и санчастью, где лежали раненые.
К удушливой вони примешивался тошнотворный трупный запах. В первые дни обороны пограничники подбирали вокруг заставы трупы гитлеровцев и стаскивали их в канаву у бани. Из-за непрерывного обстрела не удавалось закопать их. И теперь, когда ветерок тянул со стороны бани, дышать становилось невозможно.
Интенсивный обстрел термитными и бронебойными снарядами продолжался и на следующий день. Враг готовился к новой атаке. Все, кто мог держать оружие, заняли места у бойниц, в блокгаузах, приготовились к отражению очередного штурма. Снаряды нещадно долбили стены подвала, стальные осколки влетали в амбразуры, косили все на своем пути. В подвальном отсеке, названном санчастью, появились новые раненые: ефрейтор Песков, прикрывавший ладонью окровавленные лоб и щеку; за ним стоял пулеметчик Конкин с бледным, искаженным болью лицом, левой рукой он сжимал запястье правой, кисть которой была оторвана. Женщины быстро усадили раненых на матрацы. Дуся Погорелова принялась обмывать лицо Пескову, Анфиса, преодолевая дурноту, подступившую к горлу от страшной картины, принялась бинтовать культю Конкину. Закусив губы, он зажмурился и только после того, как рука была забинтована, сквозь зубы процедил:
- Жаль "максим". Весь искорежило. Чем теперь будем отбиваться?
Песков, ощупав повязку на лице, с горечью произнес:
- Исковыряло меня так, что мать родная не узнает.
- Главное, глаза целы, - успокоила его Дуся, - а все остальное заживет.
В это время дверь в отсек раслахнулась, и все вдруг застыли в немом оцепенении. Первой издала страшный вопль Евдокия Гласова:
- Павлик! - И бросилась к Лопатину, который держал на руках безжизненное тело Павла Гласова.
Голова его была запрокинута, с затылка каплями стекала кровь. Евдокия дрожащими руками оторвала кусок простыни и принялась бинтовать голову мужу.
- Не надо, Дуся! Ему уже не поможешь, упавшим голосом сказал Лопатин и положил бездыханное тело на матрац.
Руки Евдокии беспомощно выронили бинт. Она опустилась на колени и сидела так, пока тело мужа не унесли в дальний отсек, где лежали убитые и умерите от ран.
Смерть Гласова была тяжелой утратой для заставы. В нем, как и в начальнике заставы Лопатине, бойцы видели свою опору. Павла любили за смелость, отвагу и душевную чуткость. И вот его не стало.
Беспрерывный артиллерийский обстрел, атаки, голод, бессонные ночи вымотали силы людей. Постоянное напряжение все заметней сказывалось и на начальнике заставы. Днем он командовал боем, а ночью ходил от блокгауза к блокгаузу, из одного отсека в другой - проверял дежуривших на огневых точках, подбадривал уставших. Шутил с детишками…
И только Анфиса видела, каким усилием воли он держал себя в руках.
- Ты бы хоть на часок прилег! - попросила она, когда Алексей заглянул к ним в отсек.
Он положил руку на плечо жены:
- А ты как тут справляешься?
- Сам видишь… - И перевела взгляд на детей. Они лежали на матрацах, укутанные одеялами. При свете коптилки худенькие, заострившиеся личики казались землистыми. Подошла Евдокия Гласова.
- Алексей Васильевич, детям оставаться здесь нельзя. И вообще всем надо уходить.
- Всем? Оставить заставу? - Лопатин пристально посмотрел на Гласову и задумался. - Нелегко, Дуся, сделать этот шаг, - помолчав, сказал он. - Был бы жив Павел, посоветовались бы… Один решить не могу. Поговорю с бойцами…
Он повернулся и вышел из отсека.
Ночь 29 июня. Близился рассвет. Кругом было непривычно тихо: немцы в этот час не обстреливали заставу. От реки голубовато-серой дымкой тянулся туман. Под его покровом ложбинками, оврагами, минуя немецкие посты, осторожно пробирались на восток защитники заставы. Впереди - дозорные, потом Лопатин с группой бойцов, с пулеметами и винтовками наготове. За ними шли женщины с детьми. Замыкали колонну раненые.
Пройдя метров восемьсот, Лопатин остановился, прислушался к тишине, оглянулся и застыл в мучительном раздумье. По его напряженному лицу Анфиса догадывалась, что Алексей принимал трудное для него решение.
- Вот что, дорогие наши женщины, - сдерживая волнение, заговорил Лопатин, - идите дальше без нас. Одних вас с детьми немцы, если даже, обнаружат, возможно, не тронут, а увидят с нами - могут перестрелять.
- А как же вы? - вскинула тревожный взгляд на мужа Анфиса.
- Вернемся на заставу.
- Алексей Васильевич, пойдемте с нами, - умоляюще посмотрела на него Гласова.
Анфиса дернула Евдокию за рукав: не упрашивай, если уж решил - не отступит.
- Нет, Дуся, наше место на заставе. - Он приподнял Славика и поцеловал его, потом взял из рук Анфисы худенькое, невесомое, закутанное в одеяло тельце Толика, нежно прикоснулся губами к его личику и, преодолевая подкативший к горлу горячий ком, почти шепотом сказал жене:
- Береги их, им продолжать начатое нами…
Попрощался с остальными.
- Идите, а мы будем биться до последнего, живыми фашистам не дадимся.
Еще трое суток пограничники отбивали атаки врага. Немецкие танки входили уже во Львов, а над развалинами 13-й заставы продолжал развеваться красный флаг.
- Мы все дывились на той червоный флаг, - рассказывал потом житель села Скоморохи Петро Баштык. - Флаг е, а стрельбы нэма!.. Ну, думаем, загинули вси прыкордоныки. А як тильки фашисты сунуться - враз вогонь! То мы ради, шо живы наши прыкордоныки. А потом гукнул страшный взрыв, и стало тыхо-тыхо!.. Мабуть, то фашисты подложили пид заставу мину. А мабуть, сами прыкордоныки подорвали фашистов.
Одиннадцать суток пограничники 13-й заставы боролись с врагом. Погибли, но не сдались. Отважному командиру Алексею Васильевичу Лопатину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Его имя носит пограничная застава, на которой он сражался.
В ТОТ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
Осень 1922 года. В военкомате шахтерского городка Макеевки шумно и тесно: идет очередной призыв в Красную Армию. В коридорах толкотня, гомон, дым табачный до потолка. Призывники кучками толпятся у дверей, спорят о преимуществах родов войск - кто хвалит пехоту, кому больше нравится кавалерия, а некоторые мечтают об авиации. Все волнуются, ждут: куда же пошлют? Волнение пытаются скрыть шутками.
- Всем вам, братцы, дорожка в матушку-пехоту, топать ать-два, ать-два, - подтрунивал над товарищами щупленький, вертлявый, с белой, как лен, вихрастой шевелюрой.
- А сам куда метишь?
- В летчики, конечно. Я же легонький, как перышко.
- И язык у тебя как пропеллер, - добавил кто-то.
- А я во флот, - густо пробасил широкоплечий увалень с мелкими оспинками на щеках и, подмигнув товарищам, весело добавил: - Поплаваю, хлопцы, по морям.
- Тю-у, моряк! - насмешливо скосил на него маленькие шустрые глаза щупленький. - Заметут в пехоту, будешь топать и пыль глотать.
- А тебя с твоим языком и в пехоту-то не возьмут. Пошлют в обоз клячами командовать, - лихо отпарировал коренастый под дружный хохот присутствующих.
Дверь в комнату призывной комиссии распахнулась, и на пороге появился уже знакомый всем писарь с листком в руках.
- Середа Иван Михайлович! - громко выкрикнул он. Широкоплечий парень с оспинками на лице метнул на вихрастого торжествующий взгляд и скрылся за дверью. Иван Середа смело шагнул к столу, протянул военкому путевку райкома комсомола.
- Доброволец? - спросил военком, рассматривая комсомольскую путевку. - Так… Семнадцать лет… - Военком окинул взглядом крепкую плечистую фигуру Середы, как бы сомневаясь в правильности указанного в документе возраста.
- Отец кто у тебя? - спросил член комиссии.
- Шахтер, в забое работает.
- А сам?
- Тоже в шахте, коногоном.
Куда же ты хочешь, коногон? - Военком оторвался от бумаг, пристально посмотрел на молодого шахтера.
- Во флот! - выпалил Середа. Сказал это с такой убежденностью, словно другого решения и быть не могло.
- Во флот? - переспросил военком, и в глазах его мелькнула загадочная улыбка. - Раздевайся, посмотрим.
Врачи придирчиво осматривали Ивана, внимательно выслушивали, выстукивали и никакой задоринки не нашли - годен.
- Ну что ж, - заключил военком, - по всем статьям
подходишь во флот, но нет у нас туда разнарядки. Коногоном в шахте работаешь, знаешь лошадей, пойдешь в кавалерию.
Военную службу молодой боец Середа начал в Первом Червонноказачьем корпусе. В одном с ним эскадроне оказался и тот вертлявый, бойкий на язык конторский писарь Костя. В летчики его не взяли. "Задробил врач-очкарик, - жаловался он Ивану, - нашел "повышенную нервную возбудимость". Но кавалерия, Иван, - это тоже сила! - продолжал, воодушевляясь, Костя. - Шашки к бою! Галопом - ма-а-рш, ма-а-рш!"
Нелегко на первых порах давалась молодым бойцам военная выучка, особенно кавалерийская подготовка. Командир взвода был горячий, строгий и кавалерист лихой. В обучении подчиненных следовал одному принципу: "Делай, как я!" На рубке, бывало, возьмет два клинка, направит коня между станков с лозой и на галопе правой, левой - только клинки как молнии сверкают, и лоза, словно бритвой срезанная, валится… На вольтижировке выделывал цирковые номера. Но и бойцам своим давал жизни. Выведет на манеж, сделает разминку пять - десять минут и командует: "Брось стремя! Строевой рысью - марш!" И вот жмут на одних шенкелях. Пот с них градом, шенкеля горят. Разрешит взять стремя на несколько минут, и опять команда: "Брось стремя и поводья! Руки в стороны, за головным на препятствия галопом - марш!" Упаси бог, если кто ухватится за луку или за гриву. Коршуном налетит комвзвода: "Как сидишь, мокрая курица!" И так часами каждый день гонял на манеже, укрепляя посадку, вырабатывал кавалерийскую закалку. Кто послабее - не выдерживали, со слезами просили отправить в пехоту. У Середы на шенкелях образовались кровавые струпья. На верховой езде иногда становилось невмоготу, но он, стиснув зубы, не подавал виду.
С Костей на кавподготовке был смех и грех. Команда: "Брось стремя!" - Костя обеими руками за луку. Конь на препятствие - Костя кубарем на землю. Командир взвода кипятится, кричит: "Бегом догнать коня - и в седло!" Где там догнать! Костя еле ковыляет по манежу, слезы на глазах. Не выдержал остряк, написал докладную, чтобы отчислили из кавалерии. Спустя несколько дней Середа встретил Костю у штаба, тот летел словно на крыльях.
- Всё, шашки в ножны! - широко улыбаясь, выкрикнул он. - Посылают писарем в хозчасть!
"Хилый телом и духом, - подумал о нем Середа. - Вишь как доволен, рот до ушей!"
Через год, как лучшего бойца, Середу направили на учебу в кавалерийскую школу имени Буденного.
Окончив ее, молодой командир служил в Закавказье, охранял рубежи Родины, сражался с бандами дашнаков и мусаватистов.
И когда в 1940 году капитан Середа прибыл на западную границу комендантом погранучастка, за его плечами был уже немалый командирский стаж и солидный боевой опыт.
Положение на новой границе в Прикарпатье было сложное. Фашистская Германия, оккупировавшая Польшу, забрасывала на нашу территорию шпионов и диверсантов, использовала в подрывных целях банды украинских националистов.
- Объяснять вам оперативную обстановку на границе не буду, вы ее знаете не хуже меня, - начал новый комендант, обращаясь к начальникам застав, вызванным на совещание в комендатуру. - Я собрал вас, чтобы обсудить меры, которые исключали бы всякую возможность прорыва через границу не только вооруженных банд, но и отдельных нарушителей.
Начальники застав, отложив карандаши и блокноты, не без любопытства разглядывали богатырскую фигуру нового коменданта. Плечистый, с крупной головой, он больше смахивал на тяжелоатлета, чем на строевого командира. Капитан встал из-за стола, спина его закрыла окно, а массивная фигура, казалось, заполнила все пространство небольшой комнаты. Середа подошел к карте, ткнул указкой в тонкую голубую жилку, причудливо петлявшую меж отрогов Восточных Карпат, - реку Сан, вдоль которой, повторяя все ее замысловатые изгибы, тянулась красная полоска границы Советского Союза.
- Мы имеем дело с коварным и наглым врагом, который пытается забрасывать в наш тыл агентуру. Необорудованность новой границы и горно-лесистый рельеф затрудняют нашу службу. - Середа прочертил указкой по темно-коричневым хребтам вдоль всего участка границы и снова повернулся к начальникам застав. - Вот и давайте помозгуем вместе, как закрыть все щели и сделать границу неприступной для фашистской агентуры.
От карты перешли к макету участка границы, решали разные варианты задач: на поиск и задержание прорвавшихся из-за кордона диверсионных групп, на взаимодействие застав в случае появления крупных банд в пограничной полосе. По тому, какие задачи ставил комендант и как разбирал решения, начальники застав поняли: работа предстоит большая и сложная, капитан Середа умеет организовать службу на границе.
После обеда комендант решил проверить подготовку начальников застав. Стреляли из всех видов оружия. Потом перешли на спортивные снаряды, а после - на импровизированный манеж, на площадь, занимались верховой ездой с преодолением препятствий. Капитан на своем гнедом - стройном, тонконогом Беркуте первым чисто и красиво взял препятствия, показав пример остальным.
У начальника 4-й заставы лошаденка норовистая, никак не шла на препятствие. И препятствие-то пустяковое: "хердель" - забор из хвороста.
- Лейтенант Буланов! Энергичней посылайте коня вперед! - командовал Середа. - Выжимайте шенкелями!
- Я уже выжал из него все, - в сердцах ответил тот.
- Буланов, ко мне! Слезайте! - решительно приказал Середа.