- Это пройдет, - успокаивал я его. Петр Яковлевич вроде и не слышал моих слов, продолжал говорить, будто отчитывался сам перед собой и, вслушиваясь в свою речь, соображал: правильно ли он живет…
- В совхозе квартир не хватает. Многие, особенно молодежь, занимают нашу жилплощадь, а работают в городе, в других организациях. Я выселяю их, они жалуются прокурору, в райком, говорят, что я выбрасываю их из родного гнезда, мол, родители всю жизнь работали в совхозе и умерли здесь. Нажил себе врагов. Они все здесь родственники, трудно с ними бороться. Иногда думаю: не назло ли мне подожгли свинарник? Нет, никого не выгонишь…
- А зачем, Петр Яковлевич? Пусть живут. Ты строй новые дома, к себе привлекай молодежь, перетягивай в совхоз.
- Как привлекать?
- Тебе виднее…
На лице Рогачева отражалась смена самых противоречивых чувств.
- Нелегко это, Иван Петрович. Ох, нелегко быть руководителем. Иного взял бы за шиворот да тряхнул как следует.
- Опять ты за свое, опять ты видишь в себе только руководителя. А где человек?
Он покачал головой, вздохнул:
- Да. Ты прав. Не могу иначе. Я сторонник железной дисциплины.
- Что тебе говорить. Человек не машина, довольно хрупкое существо. Нервы… У каждого свои недостатки, и у тебя они есть. От железа жить станет невмоготу. В доброте сила.
- Ты вот что, Петрович, - поднялся на ноги Рогачев, - давай бросай пасеку и ко мне главным агрономом. Вместе поработаем.
Посматривая на лесок, куда ушел Тюха, он закурил. По всему видно было, что разговор подходит к концу.
- У тебя опытный агроном.
- Тюхляй он. Не нравится мне. Неразворотлив. Вообще трудно подобрать кадры. Будь моя воля, я бы всех…
- А как же Василий Федорович работал?
- Не знаю. Он не стремился достать с неба звезду…
Я скользнул взглядом по его груди: там поблескивал значок, похожий на медаль…
Рогачев сложил ладони в трубку, поднес ко рту и протрубил:
- Тю-ха-а-а! Э-г-э-э! Уха остыла!
- Ид-у-у-у!
Я не жалею, что встретился с Рогачевым. Во время разговора меня тронула боль его души, но и опечалило его восклицание: "Я бы всех…"
Я надеюсь, что эта встреча не последняя.
23
Случилось неожиданное: из тихой заводи судьба сразу бросила меня в самую стремнину жизни. И виноваты в этом пчелы. Я хорошо подготовил их к медосбору. Работал на совесть, не жалел времени и рук. Каждый улей вырос в четырех-пятиэтажный пчелиный небоскреб, в каждом из них шестьдесят-семьдесят тысяч жителей. Сила огромная.
Погода стояла великолепная: по ночам перепадали теплые и густые дожди, а днем смолило солнце, цветы обильно выделяли нектар.
Я накачал почти сто фляг янтарного меда. Приезжал высокий, кудрявый и степенный корреспондент из областной газеты, ночевал на пасеке, много расспрашивал о пчелах, удивлялся, написал обо мне очерк и сфотографировал. Все это так и должно быть. Главное, я доволен, что труд не пропал даром. Я убедился, что пчелы, у которых постоянно отбирал мед, не засиживались в ульях, они старались как можно быстрее пополнить свои восковые кладовочки. И может быть, еще важнее то, что я "приплыл к своему берегу", обрел уверенность в себе и не потерял интереса и любви к жизни. Я словно проснулся, ощутил и оценил всю строгую и неповторимую прелесть действительности. Я переболел, выздоровел, стал требовательнее к себе и доброжелательнее к людям.
Ко мне приехали Василий Федорович и Григорий Ильич.
- Читал о вас, - сказал секретарь райкома, крепко пожимая мне руку. - И знаете, сразу не поверил. Ведь даже надоить сто фляг молока не так просто. А пчелы - не коровы. Стало быть, и у нас, как в Приморском крае, можно флягами черпать мед. Здорово и похвально!
Мы сидели за столиком под березой.
- Можно черпать. - сказал я, - если хорошенько потрудиться.
- И знать дело, - добавил Василий Федорович.
Секретарь помолчал, закурил сигарету.
- Все это очень хорошо. Но… вы же агроном. Что ж получается! У нас в колхозах не хватает специалистов, а они оказываются на пасеках. Не резон. Надо, Василий Федорович, определить его на свое место. Мы уже говорили об этом…
- Он, Григорий Ильич, как видите, на своем месте, - заступился за меня начальник управления. Секретарь вскинул брови. - Не хлебом единым жив человек. Иногда ломоть хлеба надо намазать медом. Пятьдесят центнеров… Кое-что значат. Он показал пчеловодам района, как надо работать. И не только района…
- Согласен. И все же мы будем расточительны, не в меру щедры, если ученые агрономы побегут на пасеки.
- Не каждый на это отважится, - возразил Василий Федорович.
- Здесь может справиться человек с курсовой подготовкой, - сказал Григорий Ильич.
- Нужны знания, пчелиное трудолюбие и большая любовь к пчелам. Иного ужалят два-три раза, и он даст тягу. А потом, Григорий Ильич, нельзя забывать об условиях. Человеку без призвания здесь делать нечего.
- Ты прав, - сказал Григорий Ильич. - Да, ты сказал ему спасибо за донник? Если бы не он, то все поле бы скосили под гребенку.
- Сказал. Он не любитель похвал. Просматривая годовые отчеты хозяйств за ряд лет, - продолжал Василий Федорович, - я увидел, что почти все пасеки приносят убыток. И такое положение не только в нашем районе. Но мы не имеем права ликвидировать пасеки. Наоборот.
- Что ж ты предлагаешь? - заинтересованно спросил секретарь.
Василий Федорович внимательно посмотрел на меня и сказал тоном, не допускающим возражения:
- Пусть Иван Петрович разберется в этом вопросе. Тут как раз пригодится его образование. Дадим ему мотоцикл "Урал", чтоб он побывал в каждом хозяйстве, изучил, что плохо, что хорошо на пасеках, а потом… потом послушаем его совет. Как вы на это смотрите, Григорий Ильич?
- Я согласен. Правильная мысль…
- Я давно уже об этом подумывал, - сказал я. - И кое-где побывал…
- Тогда по рукам!
Мы простились. На другой день я привез на пасеку Кузьму Власовича (он выздоровел) и отправился в путь-дорогу. Ездил от села к селу, встречался с пчеловодами, копался в пыльных бухгалтерских фолиантах, делал выписки из агрономических отчетов. Я установил, что пчеловоды в один голос жалуются на агрономов и хозяйственников: одни не сеют медоносные травы, другие не строят новые омшаники. В плохих условиях пчелы за зиму погибают или настолько ослабевают, что за лето еле-еле успевают прийти в норму. Какой уж тут мед!
Агрономы оправдываются: у нас на первом плане пшеница, нет лишней земли для медоносных трав.
Бухгалтеры флегматично вздыхают: мед дороже золота. Пчеловоду платим, помощнику платим, без сторожа нельзя обойтись. А перевозка ульев в поле, подсобные рабочие и всякие прочие затраты? Избавьте нас от пчел, заберите их хоть даром…
"Что ж? Это, пожалуй, можно сделать, - подумал я. - Если объединим пасеки, то на них будет занято в районе всего человек десять. Все они могут жить в городе, в современных квартирах, пользоваться всеми благами цивилизации…
Здесь на нашей пасеке построим большой кирпичный омшаник с калориферами и конденсаторами воздуха, цех для откачки и расфасовки меда. Нам дадут автомашины. С наступлением весны будем увозить пчел к зарослям ивы, акации, а потом - к доннику, гречихе, подсолнечнику. В любое хозяйство по нашему усмотрению".
Василий Федорович одобрил мои соображения.
В начале сентября он вызвал меня в управление.
- Вот что, Иван Петрович. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Сейчас поедешь в Москву на Выставку достижений народного хозяйства, оттуда в Липецкую область. Изучи хорошенько работу пчеловодного комплекса. Читал о нем в газете? Видно, тебе придется руководить таким хозяйством. А потом поедешь в Рыбное, посоветуешься с учеными института пчеловодства, поучишься.
Я вернулся на пасеку, сложил в чемодан необходимые вещи, простился с Кузьмой Власовичем, Адамом и отправился к Марине. Она встретила меня радостно, как будто давно не видела и еле дождалась. Заметно взволновалась. И это ее душевное состояние тотчас передалось мне, сердце дрогнуло, заколотилось. Я рассказал ей, куда и зачем еду.
- Молодец! Поздравляю! Видишь, как все хорошо складывается. Я читала очерк о тебе. Мы с мамой желаем тебе успеха.
Вера Павловна подала мне картонную коробку с горячими пирогами:
- Это на дорогу.
Я решил заранее отвезти чемодан в камеру хранения.
На вокзале у буфетной стойки встретился с Дмитрием Ивановичем. Он пил коньяк и закусывал лимоном.
- Здорово живешь, товарищ Веселов! - как ни в чем не бывало заговорил Дабахов. - Что ж ты так похудел? Ай-ай-ай! Шкилет анатомический, святые мощи. Аль девки довели?
- Да откуда вы взяли? Я хорошо себя чувствую, - ответил я неохотно.
- Ладно, ладно. Слыхал о твоих успехах. В газете читал. Молодец! А я здесь договорился насчет поставки рыбы буфету.
…И вот я, проездив две недели, снова дома. Почти посредине ограды стоит ходок. Короб наполнен свежескошенной травой. К нему привязан Серко. Он с аппетитом жует корм, помахивая хвостом. Серко узнал меня и тихо заржал, высоко вздернув голову. Кузьма Власович сидел под навесом. Оглянулся. Он, видно, недавно приехал с пасеки, выпряг лошадь и присел отдохнуть.
- А, Иван Петрович. Здравствуй! - Он поднялся и заковылял навстречу. - Заждался я. Один вот. Тоня перебралась в город. Насовсем.
Он помолчал.
- И знаешь, Марина тоже уехала куда-то.
- Как уехала?
- Ну, взяла чемодан и улетела. На курсы послали. Говорят, в Свердловск.
- Значит, я теперь не скоро увижу ее?
Кузьма Власович сочувственно пожал плечами:
- Не видал ее. Не знаю, когда вернется. Все время на пасеке был.
Утром я пошел к начальнику производственного управления сельского хозяйства, рассказал ему о своей поездке. Я положил перед ним проектную документацию Липецкого пчелокомплекса и тетрадь с подробными записями.
- Ты, Иван Петрович, не спеши, - сказал Василий Федорович. - Ты сейчас намерен горы свернуть? Не торопись! Все это мы изучим, закажем свой проект и на будущий год начнем строить. Важно то, что ты побывал там и на месте многое увидел своими глазами. Это тебе пригодится. А нынче нам надо юридически оформить объединение пасек. Пока они останутся на своих местах и люди - тоже. Я имею в виду пчеловодов. А с нового года по-настоящему примемся за дело.
…Я один на пасеке. Осень в разгаре. А весной здесь начнется строительство…
Осень всегда бывает мягче, тише и нежнее, чем знойное и страстное лето или буйная в своем разгуле весна.
Осенью блекнет зелень, но зато оживают другие краски. Кто-то щедро расплескивает золото по лесу, траве, жнивью. В каждом листике, в каждой былинке сверкает солнце, и поэтому кажется, что осенью на земле становится светлее, ярче. И все же чуточку грустно.
Птицы, готовясь к отлету, собираются в большие стаи, поднимаются в синеву и оттуда смотрят на поля, леса, озера, любуются красотой земли.
Занятно наблюдать осенние игры грачей, когда они, расправив крылья, тысячами возносятся к облакам. Там вольно плавают, кружатся, опускаются и снова поднимаются к голубому куполу.
Осенью приятно посидеть где-нибудь в логу, на солнцепеке, прислушаться к звукам покорно увядающей природы, к равнодушному шороху ветра, к одинокому карканью вороны.
…Осень. В сердце закрадывается предчувствие долгого покоя, умиротворения. Все кругом настраивается на грустный лад, наводит на размышления о промелькнувшей, как мгновение, зеленоглазой улыбчивой весне, о знойном любвеобильном лете. На размышления о прошлом, о пережитом.
Я сижу в шалаше, смотрю на озеро. Из-за березового колка доносится грохот комбайнов: там убирают хлеб.
Ночью на полях горят костры. Это жгут остатки соломы. Там пашут зябь. Я записываю в блокнот:
Еще не убран хлеб с полей,
Еще взрыхляют землю плугом,
А в небе стаи журавлей,
Уж очарованные югом,
Живой цепочкой, друг за другом
Летят. И слышен ветра свист
И шорох трав - прощанье с летом.
И на осине каждый лист
Дрожит, сияет огнецветом.
Прозрачно-синий небосвод
И позолота рощ багряных,
И ароматы ягод рдяных -
Все славит осени приход.
…В воскресенье взглянул в золотисто-светлое от солнечных лучей окно и увидел на берегу озера грузовую машину с людьми. Из кузова друг за другом выпрыгивали на песок парни и девушки. Все нарядно одеты. Они приехали отдыхать. Люди часто приезжают сюда по воскресеньям.
А это кто едет в ходке? Хайдар! Рядом с ним сидит Айжан. Выхожу из домика.
- Здравствуй, Иван! - кричит Айжан и машет мне рукой. Хайдар улыбается, показывая белые, как кипень, зубы. Они оба веселы. Видно, дорогой Хайдар пел ей свою песню о любви.
- Помоги мне вылезти из короба, - говорит Айжан.
Парень подхватывает ее за талию и ставит на землю. Она хохочет, прищурив глаза, веки смыкаются в ниточку. Подходит ко мне и говорит:
- Мы приехали за тобой, Иван. Вон молодежь на берегу. Идем туда! Тебе надо развеяться. Надень белую рубаху, - приказывает улыбаясь.
Я не заставил себя ждать. На берегу парни уже привязали к двум березовым кольям волейбольную сетку. Одни играют, другие сидят на траве, разговаривают.
- К нашему шалашу! - слышу очень знакомый звонкий девичий голос. Оглядываюсь. Это Марина. Она ласково смотрит на меня, машет рукой. Косу расплела: льняные волосы густо покрывают плечи и грудь. Я приостанавливаюсь и радостно киваю головой. Мне кажется, что на меня смотрят с любопытством и завистью.
В стороне парни возятся с неводом. Я начинаю помогать им. Каждому хочется сделать первый заход.
- Тише! Предлагаю розыгрыш очередности, - сказала Айжан.
- Согласны, согласны!
Она пишет билетики, сворачивает в трубочки и высыпает в чью-то шляпу. Все выстраиваются в очередь, подходят к шляпе и тянут билеты. Мне достается "невод". А потом такой же "выигрыш" оказался в руках Марины. Айжан ликует. Хайдар улыбается, хитро прищурив глаза. Тут что-то не то… Марина снимает платье. На ней розовый купальник. Я тоже раздеваюсь. Мы лезем в воду.
- Не приподымай свой край, - говорю я Марине, припоминая, как когда-то мы рыбачили с Дмитрием Ивановичем, и он бесцеремонно командовал.
Она покорно старается следовать моим советам.
- К камышам поворачивайте, - кричат с берега.
- Эта мерзкая веревка трет плечо, - морщится Марина.
Мы приближаемся к берегу. К Марине подбегает Хайдар. Он хватается за край невода и энергично, что есть сил тянет на себя.
Я втайне надеялся на удачу, хотел удивить всех большим уловом, но нам не повезло. Невод оказался пустым. Второй заход делают Айжан с Хайдаром. Я смотрю на его сильные волосатые ноги. Говорят, что женщинам нравится волосатость - признак мужества.
Они поймали с полведра карасей.
Марина играет в волейбол в своем розовом купальнике, ее не покидает веселое настроение.
- Послушайте меня! - хлопает она в ладоши. - Поедем на остров. Разведем костер, сварим уху, а в золе будем печь картошку.
- Картошку? Где мы ее возьмем? - удивляются девушки.
- Правда, где мы ее возьмем? - лукаво спрашивает Марина, взглянув на меня. - У тебя есть картошка?
Я утвердительно киваю головой.
- Что же ты стоишь? Идем за картошкой.
…Мы идем молча. Она - впереди. Поворачивается, берет меня за руку. Сердце учащенно бьется. Я словно опьянел и шагаю неровно.
У пасечного домика Марина останавливается, смотрит на меня с еле заметной лукавой усмешкой.
Из-под спрута-коряги вылезает Адам, гавкает спросонья, потом ласкается к Марине, пытается лизнуть ее.
- Узнает своих, - говорит она и треплет Адама за уши.
Мы подходим к крыльцу.
Она останавливается, я обнимаю ее, целую. Я самый счастливый человек. Мне никуда не хочется идти.
- Что мы будем делать? - спрашиваю.
- Как что? Бери картошку, хлеб. Нас ждут на берегу.
Мы не спеша несем хозяйственную сумку, Марина за одну ручку, я - за другую. На берегу нас окружают, засыпают вопросами:
- Вы, наверное, забыли, что мы вас ждем?
- Да, забыли, - отвечает Марина. - И некому было напомнить.
В камышах я отыскиваю три лодки. Марина, Айжан и Хайдар садятся со мной. Плывем к острову, где я косил траву. За нами остальные. Сзади играет баян, поют: "Из-за острова на стрежень…"
Озеро поблескивает мелкими изломами волн. Дует робкий влажный ветерок. В небе тают белые невесомые облака. Мы разожгли костер и стали варить уху в большом ведре. Потом закопали в золу картошку. Марина рядом со мной. Мы бродим по острову, любуемся буйными зарослями, валяемся на траве под тенистыми соснами. Мы устаем и к вечеру возвращаемся к костру. Он давно погас, и пепел остыл. Картошку съели. Все уехали. Наша лодка одиноко стоит на отмели. Мы садимся в нее, плывем молча. Озеро совсем присмирело. Вечерняя заря улетает от нас, как огромная жар-птица. На пасеке сказал Марине:
- Подожди немного. Я сейчас запрягу Серка и отвезу тебя домой.
Она подошла и положила руки на мои плечи. В ее глазах что-то озорное.
- Я никогда не ночевала в шалаше. Я останусь…
Я привлекаю ее к себе. Адам вылезает из-под коряги, навострив уши, удивленно смотрит на нас.
24
…Прошло три года. Много воды утекло даже из неглубокой и медлительной Белоярки. А жизнь мчится так стремительно, так неудержимо, что порой робеешь перед ее могучим напором.
Все это время я не брался за свои записи. И конторская книга "Учет материальных ценностей", в которой вел их, куда-то запропастилась. Однажды, роясь в письменном столе, спросил у жены:
- Где моя книжка с записями?
Марина внимательно посмотрела на меня и, загадочно улыбаясь, ответила:
- Ты сейчас на новой работе и тебе надо вести новую книгу, а старая отыщется когда-нибудь…
Кстати, о новой работе. Когда я вернулся из Москвы, директор совхоза Рогачев лежал в больнице. Сильное нервное потрясение, или, как сейчас модно говорить, стресс, сбило его с ног. Не выдержал человек перипетий судьбы.
Меня вызвал первый секретарь райкома партии Григорий Ильич. Я шел и думал, как бы поинтереснее, поувлекательнее рассказать ему о своей поездке. Однако Григорий Ильич сразу предупредил, что разговор пойдет о моем назначении директором совхоза.
- Рогачев, - сказал он, - тяжело болен, ему надо основательно подлечиться. А совхозные дела, брат, не остановишь, наступила пора осенняя, серьезная, очень ответственная. Так что надо, Иван Петрович, засучивать рукава…
Я был ошеломлен: как же так, я год назад из тюрьмы… Наверное, секретарь не знает об этом. Будут неприятности.
- Все знаю! - успокоил меня Григорий Ильич. - Я звонил в институт, где вы учились и работали. О вас самые добрые отзывы. Институт готов взять вас на прежнее место. И мы верим вам, надеемся…
Спросил, как я намерен начать свою работу, с чего.
- Но я не дал согласия, Григорий Ильич.
Секретарь так выразительно жестко посмотрел на меня (что ты, мол, ломаешься, неужто не понимаешь всей серьезности дела), что я смутился:
- По-моему, Григорий Ильич, надо начинать с рабочей силы… Людей там мало, разбрелись…