День прошел, в сборах.. Первым делом надо было дома порядок навести, продукты детям запасти, особенно хлеб. У меня была огромная печь, прямо посредине хаты стояла. Заходишь в прихожую - перед тобою печь с загнеточкой, с печурками. Справа от нее отгорожена одна комнатка с двумя окнами, слева - другая, а уж там за печью и за этими комнатками - большая светёлка. В нее можно было попасть из любой комнатки. Печь обогревала весь дом. Я в ней пекла для колхоза в посевную и в уборочную страду по двадцать булок хлеба. В стужу мы на ней всей семьей спали и не знали простуды. Так вот я в этой печи за день наварила и напекла детям и себе снеди на целую неделю. Старшему сыну Пете наказ дала:
- Смотри, сын, ты остаешься за хозяина. Тебе уже двенадцать лет. За курами, гусями доглядывай, корову вовремя встречай и провожай на пастбище, с братишек не спускай глаз. Где я - никому ни слова.
Я знала, что ему повторять свой наказ не надо.
Ночью, как было условлено, все мы собрались за фермой. Пять оседланных лошадей были привязаны к пряслу, другие запряжены в пароконные брички, на которых стояли фляги под молоко, лежали лопаты, грабли, косы, топоры, веревки, ведра и всякое другое имущество. Передняя бричка, обтянутая сверху брезентом от дождя и солнца, походила на цыганскую кибитку. В ней мы дорогой поочередно по два-три человека отдыхали. Всем этим имуществом распоряжался Андрей Глухарь. А возглавлял наш отряд Трошин. Он предупредил нас, чтобы со случайными встречными не вступали в разговор, занимались своим делом. В полночь Трошин приказал трогаться. Жалко было беспокоить коровушек. Они лежали, разморенные дневной пастьбой. Андрей взмахнул над головой бичом, похожим на огромного живого змея, и резко хлопнул им, как будто выстрелил. Коровы начали подниматься лениво, неохотно. Они привыкли к окрику и хлопанью пастушьего бича. Пошло стадо. Впереди катились брички, за ними тянулся гурт, а по бокам и сзади - мы, конные. Гнать в темень скот по лесным и болотистым урочищам - не только нелегкое, но, я скажу, трудное дело: можно порастерять коров, тем более, что они за день уже находились вдоволь, уморились, набили животы травой, отяжелели и теперь пытались юркнуть куда-нибудь за придорожные кусты и прилечь. А наказ такой: сохранить все стадо до единой головы. Коровушек покупали за границей, золотом за них платили. Двести голов. Их трудно пересчитать в загоне, а уж ночью среди кустов не надо даже пытаться пересчитывать. Тут нужен глаз да глаз. Мы с Ульяшей догадались взять с собой своих овчарок. Они очень помогли нам. В одном месте мы не заметили, как корова зашла за стожок и отстала. Мы отошли от нее метров пятьсот. Вдруг Шарик навострил уши, наверное, услышал рев коровы и бросился назад. Я тоже за ним пришпорила лошадь. А он уже около стога и тревожно лает. Подъезжаю, вижу: корова телится. Пес на нее смотрит, тихонечко скулит, как будто понимает, в чем дело. Пришлось подождать. Вернули бричку с палаткой, положили туда сена, а на сено теленочка и поехали догонять гурт, следом, не отставая, шла корова, пытаясь дотянуться мордой до теленка и лизнуть его. Подскакал Трошин, улыбается:
- Ну что, у тебя, говорят, прибавка в семье?
- Телушка. Назовем ее Найденкой. Красивая такая, на лбу звездочка…
- Согласен. Ты крестная мать. Смотри, как тучи нависли. Гроза будет.
- Еще не хватало… Вымокнем до нитки.
- А куда денешься? Уже светать начинает. Тут километрах в пяти должен стоять ток, крытое соломой гумно, может, доберемся. Там озерко есть. Сделаем привал, позавтракаем и отдохнем.
Небо вдали начало осторожно посверкивать, усилился ветер, подгоняя в нашу сторону тучи, а потом сердито ахнул гром. Животные, показалось мне, прибавили шаг.
- Подтягивайтесь, - прокричал Трошин.
И в эту минуту впереди нас над лесом игривыми зигзагами проплясала молния, ослепив землю и небо. И снова загрохотал гром. И началось: молния - гром, молния - гром, а потом хлынул дождь, густой и холодный, зашлепали крупные градины. Мужики привязали лошадей в березняке, мы все забрались на бричку под брезент, к теленку. Стадо скучилось. В такой ливень ни одна корова никуда не уйдет. И тут оказалось, что Андрея Глухаря нет с нами. Трошин пошел его разыскивать. Беспокойный человек!
- Ты куда? - крикнул Андрей из-под брички. - Я здесь не промокну, слежу за стадом.
Ливень прошел быстро, и мы отправились дальше. Через час были около гумна, на берегу небольшого озера. Коровы легли. Мы развели костер, решили сварить картофельный суп, отдохнуть, а потом доить коров. Доили все. Этому ремеслу наши мужики научены с детства. Оставить коров недоенными никак нельзя было. Они заболели бы. Мы наполнили молоком двадцать фляг, поставили в озерную воду охлаждать.
- Что будем делать с ними? - спросила Ульяша у Трошина.
- Сейчас отвезем в ближайший колхоз и сдадим под расписку. Посуду сразу вернут нам.
Только начали грузить на брички фляги, как услышали высоко над собой нарастающий гул, все враз задрали головы и увидели черные самолеты. Один, два, три, пять… десять, насчитала я. Черные кресты…
- Немецкие бомбардировщики, - сказал Давыдов. - Стервятники появились.
Они летели в том направлении, куда мы гнали стадо.
- Это пока что цветочки, - проговорил Трошин.
Вдруг собаки залаяли и бросились к лесу, откуда выскочил всадник. Он резал прямо на нас, пересекая большую поляну. Полы пиджака раздувались от ветра, волосы были всклочены.
- Настоящий печенег, - усмехнулся агроном Антонов. - Кого несет нечистая?
- Да это же Карп прется, пастух, - недобрым голосом крикнула Ульяша.
- Точно, он, - подтвердил Давыдов. - Смотри-ка, с ружьем за спиной!
- Скачет, как будто мы убегаем от него. Хочет страху нагнать.
Карп на скаку снял с плеча ружье, лихо осадил у самого костра жеребца, обдал нас грязью.
- Здорово, угонщики! - крикнул он, приподнявшись на стременах.
- Похоже, ты в царской кавалерии служил. Не знал, - проговорил Трошин.
Карп не ответил на эту реплику.
- Вон вас сколько здесь. Семеро! Целая банда. Кто позволил угнать стадо? Оно за мной числится. Вас судить будут.
- Накричался? - спросил Трошин. - Передохни. Успокойся.
- Да тут у них и сударки: Ариша, Ульяша!
- Замолкни, слизняк. Слазь с чужого коня, кулацкая морда, - спокойно сказал Давыдов, засунув кулаки в карманы. Он любил подраться.
- Я не лишен прав, работаю честно. Не тот я человек.
- Именно: не тот. - К нему бросился Трошин. Карп лязгнул затвором и навел ружье на Трошина.
- Не подходи!
Я перепугалась: застрелит мужика.
- Карп! - закричала я.
Он зло обматерил меня:
- Молчи, стерва! Я еще вчера смекнул… Да только не раскусил вашу затею.
Трошин выхватил из-за пазухи наган.
- Бросай, собака, ружье, уложу на месте.
В этот миг Давыдов сзади накинул на Карпа веревочную петлю и стянул его на землю. Падая, пастух, наверное, невзначай выстрелил, к счастью, никого не задел. Мужики навалились на него, связали, а чтоб он не матерился, заткнули кляпом его гнилозубый рот. Он выкатил от злобы и натуги кровяные глаза, что-то мычал. Ульяша подошла, сунула ему в нос кукиш. Я махнула рукой: зачем связываешься.
- Не надо изгаляться, - спокойно сказал Трошин. - Вытащите кляп, послушаем, что он станет брехать.
- Куда гоните скот?
- На мясокомбинат. А ты что за спрос? Немцев почуял?
- А ты не чуешь? Дурак! Так я и поверил вам… Какой в этих краях мясокомбинат? С меня колхозники спросят, где стадо?
- Смотри-ка, как он беспокоится о нашем добре. И цену знает буренкам.
- Еще бы. Забочусь. И не только о добре, но и о себе. Приедет ГПУ и за шкирку возьмут: куда коровушек дел? Время военное: сразу шлепнут.
- Ишь, какой ловкий, гад. Ты же в душе наш враг.
- Ты заглядывал в мою душу? Подойди, я плюну тебе в глаза.
- Смотрите, как обнаглел. Вражья шкура! - горячился Антонов.
- Да что с ним церемониться, - вспылил Давыдов, подскочил к Карпу и начал его волтузить кулаками по голове. Трошин и Антонов оттянули Давыдова.
- Ты что? Сдурел! Убьешь!
- Его нельзя отпускать домой. Выследил.
- Всю жизнь рядом с вами, работаю честно, а вы вот не доверяете. Боль душу проела, как ржавчина.
Карпа, связанного по рукам и ногам, положили на бричку, и Трошин отвез его вместе с флягами в ближайшее село, сдал под расписку председателю сельского Совета, объяснив суть дела. Впоследствии стало известно следующее: Карпа не сумели сразу отправить в районную милицию, на ночь заперли в комнате с решетками на окнах - в колхозной кассе. Там стоял немудреный сейф. Ночью пастух сбежал.
Мы гнали скот почти без передышки день и ночь. И вот на вторые сутки ближе к полудню над нами закружил небольшой легкий самолет. Стадо шло вдоль опушки леса. Немецкий стервятник сбросил несколько бомб, но все они разорвалась в стороне от нас, много наделали страху. "Ну, пришла гибель, - подумала я. - Как-то там мои детушки? Поди, в живых уже нет". И слышу знакомый голос:
- Гоните коров в лес. Быстро, быстро гоните. Фашист опять вернулся…
Я оглянулась: Карп. Мужики тоже были удивлены его появлению. Но сейчас было не до Карпа. Мы успели-таки спрятать животных в сосновом лесу. Немец и лес начал бомбить. Вспыхнул пожар. Хорошо, что островок, где загорелись сосны, был окружен болотом и пламя не перебросилось на сосновый массив леса. Дымом застлало бор, и, может быть, этот дым нам помог спастись. Решили ждать в лесу сумерек. Сели передохнуть.
- Ну, рассказывай, - недружелюбно обратился Трошин к Карпу.
- Чего рассказывать?
- Как ты сбежал из-под ареста?
- А имел ли ты право арестовывать меня? Раз. Меня отпустили и даже лошадь вот эту дали.
- Кто отпустил?
- Кажется, конюх.
- Большой начальник, - усмехнулся Трошин.
Карп продолжал:
- Большой! Метра два роста. Такой чахоточный. Пришел он часов в двенадцать ночи, открыл дверь своим ключом, молча перешагнул порог. В руках ломик. Посмотрел на меня, прищурившись, молча сел на скамейку и закурил самокрутку. У меня мелькнула мысль: укокать хочет! Глаза у него были, как у голодного волка.
- Чего тебе надо? - спрашиваю.
- Одному здесь скучно? За что посадили? - спросил он, не отвечая на мой вопрос.
Я объяснил, что колхоз отправляет в тыл породистое стадо коров, видно, чтоб немец не захватил, почему-то делают это тайно, не спросив меня, а я пастух.
- И тебя не спросили? - с усмешкой проговорил угрюмый человек.
- Не доверяют. Мой отец был кулак.
- Правильно делают… Продолжай.
- Обидно стало. Я догнал стадо, скандал устроил, пригрозил ружьем, даже выстрелил вверх… когда они меня стаскивали с лошади.
- Ай-яй-яй. Худо дело. Пришьют политическую статью, - вздохнул конюх.
- За что, за коров?
- Сам говоришь: на партийного секретаря с ружьем напал, пытался помешать ему выполнять государственной важности дело. Сейчас война. Живо к стенке поставят. Бери ломик.
- А это зачем? - удивился я.
- Выворачивай плаху, чтоб увидели, что ты самостоятельно отсюда тягу дал, без чьей-то помощи. Иначе утром тебя в тюрьму увезут. А там - не курорт.
- Не буду выворачивать.
- Значит, жизнь надоела. Я-то зачем помогаю тебе, грех на душу беру? Ну, черт с тобой. Жалко мне тебя. Иди так. Под навесом привязана лошадь, садись, пока не поздно, и дуй. Километров десять отъедешь - брось коня, он сам вернется домой. А ты не вздумай…
Я боюсь тюрьмы. Нагнал он страху на меня. Кому хочется к стенке? И я дунул. Выехал я в чисто поле, не знаю, куда путь держать: домой, в деревню, в район? Решил с тобой встретиться.
- Сколько ты глупости наделал, Карп? Но тут что-то неладно. Никто не решится выпустить без умыслу чужого человека. Говоришь, пришел длинный и чахоточный, а ведь это у них кассир длинный, а конюх, наоборот, маленький, горбатый. Поехали обратно, Карп. Выясним все. Иначе там поднимут тревогу.
И что ты думаешь? Приехали они в контору, а там уже милиция… Пол взломан, сейф взломан…
- Вот он, грабитель, - закричал председатель. - Держите его!
Карп сразу все понял.
- Нечего меня держать, я…
- Ты ограбил кассу, десять тысяч тяпнул?
Карп присвистнул:
- Ого! Не знал даже, что у вас здесь деньги…
- А зачем бежал, зачем взломал сейф, плаху, угнал лошадь?
- Теперь мне все понятно. Это он… Ах ты, гадина, - кинулся Карп на чахоточного кассира. - Из меня грабителя решил сделать?
Его оттянули.
- Я его первый раз вижу, - кричал кассир.
- Первый? А кто в полночь сюда вошел? Кто советовал плаху вывернуть, чтоб подумали, что я через подполье удрал? Кто запугивал меня… тюрьмой? Ловко обдумал: я сбежал, я деньги украл. Не вышло. Ищите деньги у него.
- Я за Карпа ручаюсь, - сказал Трошин.
- А вы ручаетесь за своего кассира? - спросил следователь у председателя колхоза.
- Нет. Водились за ним грешки и прежде.
- Вот ведь как, гражданин кассир? - развел руками следователь. - Дело ясное. Пастух не мог выбраться отсюда наружу через замочную скважину, найти ломик и снова через эту скважину - сюда…
Следователь сказал Карпу:
- Спасибо, товарищ, что вернулся. Ты нам очень помог. И себе - тоже.
Кассир сознался, что он украл деньги. С тех пор наше отношение к Карпу изменилось. Он попросился у Трошина, чтоб ему разрешили гнать стадо, и ему разрешили. Нас с Ульяшей отправили домой. Спустя две недели наших коров погрузили в товарные вагоны и отправили в Сибирь. Их сопровождали Карп и Андрей Глухарь. Четыре года они провели в Сибири, пока не изгнали из наших мест немцев. Карп и сейчас живет по соседству, построил дом на том месте, где когда-то жили Кирюша и Праскута.
…Когда мы вернулись домой, немцы уже хозяйничали в нашей деревне. По шоссе, около моей хаты, громыхая, шли день и ночь танки, самоходные пушки, тягачи, цистерны с горючим, машины с солдатами. Смотрела я на все это и вспоминала страшную сказку, которую рассказывала мне в детстве бабушка. Сказку про гадов гремучих. Железные, многоголовые чудовища стадом ползли от села к селу, гремели и грохотали, наводили ужас на все живое. Все под ними горело: поля, луга, леса и даже земля. Вода превращалась в пар, камни плавились… Добравшись до деревни, они пожирали людей. Тогда я поняла, что фашисты - это те самые гады гремучие.
Без привычки жутко было смотреть на все это. Многие жители разбежались кто куда: в лес, в другие деревни… И я с ребятишками перебралась в Болотный поселок к брату. Может, помнишь дядю Колю? Прихрамывал на одну ногу. В первую германскую его ранило, в плену был, немножко научился по-немецки говорить. Вот я ему по наивности как-то говорю:
- Ну, братец, через месяц-два фашистов изгоним и тогда заживем на славу.
- Ты видишь, как они вооружены? Нелегко справиться. А надо…
- Я не сомневаюсь, что справимся. Иначе как же?
Дети через несколько дней запросились домой в родную хату. И я снова перебралась с ребятишками в Рябки. Дома всегда лучше. Но ведь мой дом стоял около шоссе. Здесь в любой час можно было ожидать от немцев что угодно: они могли расстрелять мой дом из пушки, могли снести его танками, растоптать, как картонную коробку, вместе со мной и ребятишками.
В нашей деревне поселился немецкий отряд. Солдаты были расквартированы в центре поселка, но ко мне, к счастью, никого не поставили. Может быть, потому, что я на отшибе жила. Километрах в пяти от нас в лесу они сразу же начали что-то строить. Проложили туда дорогу, большую территорию оцепили колючей проволокой, всюду была натыкана охрана. По шоссе ходил тракторный каток, дорогу выравнивал. На нем работал пожилой, с обвислыми щеками немец. Он иногда забегал в избу чайку попить. Быстро пообвык. По своей семье скучал. Боялся, что он погибнет в России и никогда не увидит свою фрау, и она не узнает, где его могила, и некому будет принести на эту могилу цветы и поплакать. Он был человек добрый, как я потом узнала, умел сочувствовать чужому горю, иногда качал головой и говорил, что захватить всю Россию (Ой! Ой! Какая она большая! Пробиться до Урала, пройти всю Сибирь, Дальний Восток и добраться до моря - неможно!) не удастся. Н-е-м-о-ж-н-о!
- Надо не быть глюпий, чтоб сделайт такое дело, - говорил Карл Шульц.
Я рассказала ему, что мой брат живет в Болотном поселке, что он когда-то был в плену, в Германии, жил в батраках у какого-то барона и научился там говорить по-ихнему. Карл обрадовался, вскочил со стула:
- Очень корошо. Тащийт его сюда, я взирайт на него. Это очень корошо!
Они познакомились. Через этого Карла брат узнал, что гитлеровцев все больше и больше беспокоят партизаны, и поэтому они решили согнать всех мужчин из деревень в одно место, за колючую проволоку, в концлагерь.
Недалеко от моей хаты был перекинут через речку деревянный мост. Его охранял постовой, поляк. В будке сидел. Смешной такой дядька: высокий, худой и сутулый. Усы длинные, как у таракана, и прокуренные, прокопченные табачным дымом. Не выпускал цигарку изо рта. И хоть он тоже по злой воле служил фашистам, подчинялся им, но был честный и умный человек. Заходил к нам еще чаще, чем Шульц. Встречаясь, они рассказывали друг другу, какие яблони растут в Германии и какие в Польше, где вкуснее картошка и как надо ухаживать за скотом.
Как-то Петя прибежал с речки, где он купался (а в это время во дворе на завалинке беседовали Шульц и Вишневский) и незаметно для гостей отозвал меня в сторону:
- Мам, в огороде под ракитой сидит незнакомый человек.
- Что ему надо?
- Просил меня узнать, есть ли у нас кто-нибудь посторонний?
- А ему какое дело?
- Прийти хочет сюда.
- Пусть идет.
- Наверное, боится.
- Пусть тогда сидит под ракитой. Волков бояться - в лес не ходить.
- Но, мам…
- Мне нет дела до незнакомых.
Наконец Шульц и Вишневский ушли. Я невольно подумывала о том человеке, который сидел под ракитой. Зачем я нужна ему? Вечером, когда я доила во дворе корову, меня кто-то позвал из-за угла землянки.
- Можно к вам?
- Тю, перепугал. Ты кто?
Это был невысокого роста, сутулый человек в сером, из грубого брезента плаще. Глаза пронзительные, колючие. Он остановился около меня и, наклонившись, сказал тихо:
- Я свой. Додаивай корову, я войду в дом. Здесь могут увидеть.
Я додоила, проверила запор в калитке и тоже вошла в дом.
- Ну, что тут за своячок объявился?
- Я, Ариша, от партизан. Тебе есть поручение.
Слишком откровенно он начал разговор.
- От каких партизан? - спрашиваю. - Какое поручение? Кто ты такой? У тебя на лбу не написано. Что ты за посол? Я не собираюсь идти в партизаны: у меня дети, я должна их уберечь и вырастить.
- Успокойся. Никуда не надо идти. Поглядывай, что на шоссе делается, какие танки идут, сколько? Мы будем поддерживать с тобой связь. От немцев не отворачивайся.
Поглядела я на него внимательно: страшно усталый, несимпатичный, силится скривить улыбку, чтоб как-то я смягчилась.
- Иди-ка ты, мил человек, туда, откуда пришел. У меня своей заботы хватит. Ты ошибся адресом. Иди к соседу Кирюше. Его жена Праскута целые дни сидит у окна, поджидает, когда полюбовничек вернется. Пусть заодно и танки считает. Ожирела баба от безделья.