Лавочница поручила всем свахам в квартале подыскать для старшей дочери жениха "с положением". Но адвокат так же, как врач, прежний жених, посмотрев на Евангелию, предъявил такие требования, что родители невесты в ужас пришли.
- Мошенники! Грабители! - рычал дядя Стелиос.
И, воспользовавшись очередной неудачей, он вносил свои предложения. Но ни жена, ни дочь и слушать не хотели о торговцах сырами и оливковым маслом.
В полдень Тимиоса сажали обедать на кухне. Потом, пока лавка была закрыта, он мыл посуду, мел пол и помогал хозяйке в домашней работе, потому что ее дочери не считали нужным и пальцем пошевелить. Редко оставалось у него хоть полчаса, чтобы погулять на улице.
Вечером, перед тем как запереть лавку, дядя оставлял ему несколько маслин, а изредка тощую селедку. За последние полтора года лавочник потерял сон и покой, он то и дело пересчитывал и перевешивал товар; ему все казалось, что продукты убывают, и он грозил племяннику полицией.
Дядя Стелиос в последний раз окинул взглядом лавку.
- Гм! Как только поешь, ложись спать. Крутишься, как волчок, вот в животе у тебя и урчит.
- Хорошо, дядя.
- Если услышишь, что лезет вор, сразу кричи.
- Хорошо, - повторил Тимиос.
- Смотри, как бы не забралась сюда кошка… Последние наставления он сделал, уже выйдя на улицу.
Потом решетка с грохотом опустилась на дверь и щелкнул замок. Вскоре донеслись шаги дяди Стелиоса, неторопливо идущего домой.
30
Как только Тимиос остался один, он сел на подстилку, поджав под себя ноги. Маслины были с жадностью проглочены в одну секунду. Он чувствовал, что лишь раздразнил аппетит…
Жаль, что это священнодействие окончилось так быстро! У него оставалась теперь всего одна косточка, с которой он не собирался так быстро расставаться. Бережно, боясь выронить, держал он ее во рту, обсасывал со всех сторон, осторожно прикусывая зубами.
Немного погодя Тимиос встал, подошел к стеклянной витрине и прижался к ней лбом.
Перед ним лежало полголовки сыра. Тимиос так долго не спускал с него глаз, что его стало клонить ко сну, и мысли его унеслись в прошлое. Ему вспомнилась родная хижина, глиняный горшок с кукурузной похлебкой; вспомнилось ему, как он прятал голову на груди матери. Все это казалось ему теперь таким далеким, невозвратимым.
Его уже не поражал город, он привык к его гулу, бесконечно длинным улицам, конца края которым не видно. Но может быть, из-за мучившего его голода, а может быть, из-за душевной ранимости его не покидало чувство, что с ним поступили несправедливо; и это отравляло ему все ребяческие радости.
Последнее время у него появились какие-то странные повадки. Так, однажды в полдень Фросо позвала его в переднюю - обычно, когда его окликала эта девчонка, он в ответ испускал пронзительный крик. На этот раз он ей понадобился вот для чего: у входной двери на стене был гвоздь, куда лавочник, переступив порог, вешал свой колпак. Дочери сто рал отчитывали его за то, что он оставляет у всех на виду "эту грязную тряпку". Им было стыдно перед гостями.
Фросо бросила колпак на пол и, наступив на него ногой, сказала Тимиосу:
- Найди клещи и вытащи гвоздь из стены. Парнишка, не раздумывая ни секунды, прыгнул с ловкостью пантеры на стул и зубами ухватил гвоздь.
- Не смей! Не смей! - закричала девочка, закрыв в испуге глаза.
Но Тимиос и не думал слушать ее! Он упрямо сжал челюсти, мотнул головой, и гвоздь остался у него во рту. Обливаясь потом от напряжения, он повернулся к Фросо.
- Ты дикий зверь! - бросила она, убегая.
Тимиос поднял с полу колпак лавочника. У него страшно болели зубы, но ужасней всего было то, что он и сам не знал, зачем он это сделал!..
Сейчас он с грустью смотрел на копченую колбасу. Косточка от маслины выпала у него изо рта, ему надоело ее сосать. От нечего делать он покрутился возле мешков с горохом и фасолью, погладил их рукой и потом сел опять на свою подстилку.
Тимиос перебирал в памяти события последних месяцев. Его радовало, что соседские ребятишки перестали наконец дразнить его "дубиной-бревном". Дети беженцев из Малой Азии, заселивших несколько кварталов предместья, составляли целую шайку, которая носилась до темной ночи у подножия холма. Их главарем был Панайотис по прозвищу Кролик. Ему недавно исполнилось тринадцать, но ростом он был со взрослого мужчину.
Кролик с наскоку налетал на противника и, навалившись на него всей тяжестью тела, опрокидывал его на землю, а потом избивал.
В сопровождении десятков двух мальчишек слонялся он обычно по предместью, от моста до рощицы. При его приближении малыши испуганно прятались по домам. Кролик со своей шайкой отнимал у ребят мячи, городки, воровал у продавцов фрукты, бил стекла, лампы. Все карманы у них были набиты камнями.
Вечером, забравшись в овраг за бараками, хулиганы делили свою добычу, и мать Кролика, Стаматия, выйдя на порог, кричала:
- Иди наконец домой! Чтоб тебе пусто было, бродяга!
- Отстань от меня! - отвечал Кролик.
- А ну, давай быстрей! Быстрей, а то попрошу парикмахера оттрепать тебя хорошенько!
Как-то Кролик, вооружившись доской, бросился на мать.
- Проваливай отсюда, потаскуха, а то убью тебя! - в бешенстве кричал он.
Стаматия приводила мужчин к себе в каморку, а сына укладывала спать на кухне за деревянной перегородкой. Когда он был еще совсем маленьким, то сидел там часами и вырезал перочинным ножом на дощечке какие-то странные рисунки, а за стеной ели, пили, ругались, хохотали…
Летом Стаматии было вечно жарко, и она сидела дома, раздевшись донага. Когда перед приходом парикмахера она шла во двор помочиться, то проходила голая возле постели сына.
- Потаскуха, потаскуха! - шипел ей вслед мальчик. Ребята постарше из шайки Кролика курили сигареты.
А сам Кролик еще в прошлом году попробовал гашиш и хвастался этим, как подвигом, - доказательством того, что он уже взрослый…
Однажды после полудня, когда Тимиос мыл пол, хозяйка прилегла у себя в комнате. Тогда парнишка задвинул ведро с водой подальше в угол и выскочил на улицу. Против дома на лужайке несколько ребят гоняли мяч.
Он робко подошел к ним.
- У-у-у, ты! Дубина-бревно! - заорали на него ребята.
- Дайте и мне ударить разок по мячу.
- А ты умеешь?
- Умею, - засмеявшись, ответил Тимиос.
Вдруг прискакал, запыхавшись, какой-то малыш.
- Эй вы! Кролик! Сматывайтесь быстрей! - закричал он.
Испуганные ребята бросились врассыпную. Подручный пекаря, задержавшись на минуту возле Тимиоса, крикнул ему:
- Сматывай удочки!
- С чего это?
- Изобьют тебя.
- С чего это?
- Потому что ты дубина-бревно.
- Кто меня изобьет? - продолжал недоумевать Тимиос.
Но мальчишки уже и след простыл.
Посреди лужайки валялся забытый мяч, сделанный из толстого полотна и набитый тряпками.
Тимиос поднял его. Мяч был смешной, кособокий. Парнишке вдруг стало не по себе, захотелось удрать побыстрей отсюда, но он преодолел страх. Слишком соблазнительно было ударить разок-другой по мячу: лужайка свободна, мяч в полном сто распоряжении. Тимиос стукнул раз, потом взял мяч в руки и пригорюнился. "А играть-то одному совсем не интересно", - подумал он.
На лужайке по-прежнему не было ни души. Но Тимиос боязливо оглядывался по сторонам. Кто его может избить, он же никого пальцем не тронул? Вот от дяди он привык получать затрещины, тот на них не скупится, но что поделать! Чудной народ! А он, раз уж уродился такой упрямый, не ударит лицом в грязь.
Свита Кролика - несколько босоногих мальчишек с обритыми головами - появилась на лужайке и подошла к Тимиосу.
Один из ребят посмотрел на мяч.
- Цена ему грош, - сказал он.
- Сойдет! Дурак ты! - возразили его друзья.
Пока не подоспела вся шайка, они не решались отнять мяч и стояли, шмыгая носом.
Прижав к сердцу свое сокровище, Тимиос ждал, что будет.
Но вот из-за угла показалась бычья голова и широкие плечи Кролика. На шее у него был повязан зеленый платок, одну руку, отставив в сторону локоть, он держал за поясом в подражание лихим парням из предместья. Его команда рассыпалась по лужайке.
Завидев главаря, мальчишка, которому не понравился мяч, подскочил сзади к Тимиосу, огрел его по голове и понесся стрелой к Кролику.
Сделав несколько шагов навстречу Тимиосу, Кролик презрительно сплюнул.
- Дай его сюда, - процедил он.
- Что дать?
- Мяч, дубина-бревно.
- С чего это? - не сдавался Тимиос.
Их обступили грозно сопевшие ребята. Они подзадоривали своего главаря:
- Наподдай ему как следует, Кролик!
- Сделан ему нокаут, Джим Лондос {}!
- Эй ты, дубина-бревно!
Но главарь продолжал смотреть сверху вниз на своего низкорослого противника, не отступавшего перед ним.
- Ткну тебя рожей в землю, нажрешься грязи, - сказал Кролик.
- С чего это? - повторил тем же тоном Тимнос.
Это бесконечное "с чего это" могло вывести из себя кого угодно. Кролик готов был лопнуть от злости.
- А ну разойдись! - прикрикнул он на ребят, и те тотчас расступились.
Кролик наклонился слегка вперед и, сжав кулаки, приготовился к атаке.
- Не сме-е-ей! - испуганно протянул Тимиос.
Но мяч он прижал покрепче к животу. "Вот осел, упрямая башка! Раз не уступил, значит, надо как-то выпутываться", - подумал он.
Кролик, подпрыгнув, набросился на противника, чтобы подмять его под себя. Но не успел он этого сделать, как Тимиос, нагнув голову, со страшной силой боднул его в живот, словно козел. Кролик застонал, согнулся и упал замертво на траву.
Ребята растерялись; несколько минут стояли они молча, в нерешительности. Потом пар двадцать рук, после пережитого страха ставшие особенно безжалостными, принялись дружно дубасить Тимиоса. Его повалили на землю, порвали на нем куртку, избили его до крови, вымазали лицо грязью, и, если бы не сбежались люди и не подняли крик, кто знает, что бы еще с ним было. Он терпеливо сносил побои, не проронил ни звука. Вдобавок он считал, что бесчестно, подло бить его, победителя.
Когда Тимиос приплелся домой, хозяйка отвела его на кухню, посадила на табуретку и стала смывать ему кровь с лица. Тимиос молча смотрел на Фросо, стоявшую в дверях.
- За что тебя избили? - спросила лавочница.
- Они хотели отнять мяч. - И он показал ей комочек тряпок, который до сих пор крепко держал в руках.
- И ты из-за этой дряни ввязался в драку?
- Да, - ответил он.
- Тьфу! Пропади ты пропадом! - хозяйка, повернувшись к нему спиной, мыла руки.
- Ты дикий зверь, - прошипела Фросо негромко, так, чтобы не услышала мать.
О позорном поражении Кролика узнало все предместье. Ребята, приободрившись, стали задирать потихоньку подпевал Кролика, встречая их поодиночке. Главарь угрожал прибить мальчишку из бакалейной лавки, а сам обходил его стороной. Вот почему ребята в предместье перестали дразнить Тимиоса дубиной-бревном…
Поджав под себя ноги, Тимиос сидел на подстилке и не мог понять, отчего сегодня ему не хочется спать. На улице стемнело. Почувствовав холод, он закутался в какие-то лохмотья. Ему сразу вспомнилась мать, которая, забросав его соломой, ложилась рядом и согревала его теплом своего тела. Потом он стал припоминать дома родной деревни, все по очереди, от виноградника попадьи и до площади. В щели железной решетки проникал свет от электрического фонаря, который зажигался каждый вечер на углу улицы.
Как ни странно, слова Фросо вызвали у него много недоуменных вопросов. Что такое зверь и что такое человек? Что увидела в нем эта девчонка? Почему решила, что он зверь? Почему?
Сегодня голод особенно жестоко мучил его.
Он встал, закутанный в лохмотья, и, подойдя к соленой рыбе, стал нюхать ее. Рот его наполнился слюной. Из глаз полились слезы. Он погладил рукой лежавший сверху кусок вяленой трески и стал лизать его. От соли у него защипало язык.
Вдруг он заметил мышь, проворную мышку, которая проскочила у него между ног и исчезла.
- Эй ты, фью-фыо! - позвал он ее и упал ничком на пол, чтобы тут же схватить, как только она покажется.
Но мышки нигде не было видно. Куда, черт побери, спряталась эта шельма? Тимиос искал ее за мешками, отодвигал ящики с селедкой, смотрел под прилавком.
Нигде ее не было.
И вдруг он увидел ее в витрине.
Как этот чертенок залез туда? Тимиос прижался лицом к стеклу. Мышка, выставив мордочку, лукаво поглядывала на него.
- Пошла вон! Пошла вон! Не трогай сыр! - кричал он.
Чтобы прогнать мышь, он размахивал руками, колотил по витрине, стучал ногами по полу.
Сначала мышка испугалась и спряталась. Но вскоре она опять появилась. Вот она, шевелит усами! Плутовка словно поняла, что ее надежно защищает стекло и что никому до нее не добраться. Казалось, она нарочно дразнит Тимиоса. "Неужто вдобавок она еще смеется надо мной?" - подумал он.
Мышка больше не обращала внимания на огромную физиономию, выражавшую отчаяние. Она впилась зубами в сыр и стала проворно его уничтожать. Лишь изредка поворачивала она мордочку и посматривала на своего странного приятеля. "Да, конечно, она смеется надо мной", - решил Тимиос.
Он почувствовал, что его мутит от голода, и опять уставился на сыр.
- Ох, мамочка! - жалобно прошептал он, теряя внезапно сознание.
31
Мышка повернула мордочку и дружелюбно улыбнулась Тимиосу.
"Вот шельма, теперь она подмазывается ко мне", - подумал он, впадая в забытье.
- Это нечестно с твоей стороны! - крикнул он.
Послышался тонкий писк.
- Пи-пи, господин упрямец!
- Ба! Ты и говорить умеешь? - воскликнул пораженный Тимиос.
- Гм! А ты за кого меня принимал?
- Сам не знаю.
- Ты еще многого не знаешь, дружок, - сказала мышка, деликатно откусывая малюсенький кусочек сыра.
- Ой! Ты все-таки не трогай сыр! - взмолился Тимиос.
- Поешь, пожалуйста, вместе со мной, - сказала мышка.
- Да я не могу.
- Вот как! Тебе мешает стекло? Стукни разок по нему, от него останутся одни осколки. Ты ведь мастер бодаться. А ну давай!
- Не могу. Ну пожалуйста, не трогай сыр!
- Ты боишься дядю?
- Нет.
- Полицейского?
- Нет.
Мордочка у мышки вытянулась от удивления.
- Чудак ты! Клянусь костями моей матери. Она была мудрая мышь, золотая душа! Попала бедняжка в мышеловку к молочнику. Ты знаешь, что она мне говорила? Самое глупое животное на свете, еще глупей, чем лягушка, - это человек.
- Ты мне не друг. Подбиваешь меня на кражу, - возражал Тимиос.
Мышка засмеялась.
- Так говорила моя матушка. Но тебе тут, вижу, не до смеха. Вы, люди, чего только не создали на земле! Ты сам человек, и тебя этим не поразишь, а ты спроси-ка лучше меня. Какие дома, какие удобства, какая роскошь! А разные вкусные вещи, взгляни-ка сам! - Мышка опять громко засмеялась.
- Что тут смешного?
- Да ведь вы ходите голые, босые, голодные, жизнь у вас собачья… И слезы проливаете при виде всех богатств. Хи-хи! И преклоняетесь перед теми, у кого они в руках. А стоит вам до чего-нибудь дотронуться, и вас хватают, как последних воров!
- Так нам наказывали наши родители.
Мышка откусила еще капельку сыра и пошевелила усиками.
- Жаль мне тебя, дружок! Искренне жаль! - пропищала она.
Потом, зажав кусочек сыра в зубах, мышка вылезла из-под витрины. Она по руке взобралась на плечо к Тимиосу и, встав на задние лапки, уперлась передними ему в подбородок. Кусочек сыра она сунула мальчику в рот.
- Пожалуйста, господин упрямец. Тимиос улыбнулся во сне.
Но тут раздался вой сирены.
32
Тимиос испуганно вскочил. Он весь трясся от холода. Подбежав к двери, он приник к щели в решетке.
Уже рассвело. Не умолкая ни на секунду, оглушительно выла сирена. Теперь к ней присоединился звон колоколов. Мужчины, женщины высыпали из ворот на улицу. Люди выглядывали из окон. И повсюду уста повторяли страшное слово:
- Война! Война!
Тимиос растерялся. Его первым побуждением было выбраться во что бы то ни стало из клетки, куда его заперли. Он стал колотить кулаками по железной решетке. Но среди уличного шума никто не слышал его. Чем дальше, тем больше рос его страх. Он чувствовал настоятельную потребность в такую минуту быть среди людей.
Мрачные разговоры взрослых о войне, о сопутствующих ей бедах, бомбардировках, разрушениях возбудили его детское воображение. Паника на улице, вой сирены все больше подогревали в нем страх, повергали мальчика в ужас. Ему казалось, вот-вот произойдет что-то кошмарное! Нечто подобное буре, разыгрывающейся зимой в поле, когда грохочет гром, сверкает молния, сжигая дотла деревья. Да, нечто такое, что можно сравнить лишь с диким буйством природы, но в тысячу раз более опасное для людей. Большой город будет стерт с лица земли… Мальчик так сильно колотил по решетке, что на руках его появилась кровь. Наконец он отчаялся и измученный, разбитый отступил от двери…
Вдруг взгляд Тимиоса упал на сыр. Лицо его приняло животное выражение. Точно дикий зверь, бросился он к витрине и разбил ее кулаками, даже не подумав о том, что может порезаться осколками стекла. Он жадно схватил целую головку сыра.
Тут жалобный старческий голос донесся из-за двери:
- Стаматис! Стаматис! Они пришли за тобой, Стаматис!
Это тетя Заферина оплакивала своего сына. Она потеряла его еще в первую мировую войну, и после этого бедняжка совсем помешалась. До сих пор продолжала она ждать возвращения сына, держала для него наготове смену белья, начищенные ботинки и каждую весну клала листья лаванды в шкаф, чтобы моль не съела его коричневый выходной костюм. Соседи посмеивались над ее чудачествами.
Тетя Заферина заглянула в щель решетки.
- Ты стучал, Тимиос? - спросила она.
Парнишка оцепенел. Он стоял молча, прижимая к себе головку сыра. Тетя Зеферина отошла от двери.
- Стаматис! Они пришли за тобой, Стаматис! - тихо причитала она.
Уличный гул почти заглушил надрывно звучавший плач безумной. Тимиос с жадностью набросился на сыр.
Внезапно он перестал есть и замер, потрясенный: ему вспомнились подзатыльники, звериный голод, люди, без конца снующие по шумным улицам. На него нахлынули разом все его детские мечты, так грубо попранные здесь, в большом городе.
- Нет, я не дикий зверь, - упрямо прошептал он.
Во рту мальчик ощутил привкус горечи. Он потрогал пальцами объеденную головку сыра и содрогнулся от отвращения. Насколько стало бы ему легче, если бы его сейчас вырвало… Сыр выпал из его рук на цементный пол. Тимиос присел на мешок с фасолью. Его трясло как в лихорадке.