Слезы душили Клио, но она не дала им воли.
5
В то утро дядя Стелиос стоял за прилавком и читал своей жене по счетной книге, кто ему сколько должен.
- Петридис - двадцать семь девяносто… Эвталия - пятьдесят девять шестьдесят. Тьфу ты, этакая дрянь!
- И не совестно этой нахалке! - добавила лавочница.
Дядя Стелиос сердито отбросил в сторону книгу и проворчал:
- Весь квартал задолжал мне!
Очки сползли у него на кончик носа. Склонив к правому плечу свою морщинистую крысиную мордочку с хитрыми глазками, он о чем-то усиленно думал, поглядывая искоса на свою толстую супругу.
- Я извожусь, покоя не имею, а ты и твоя дочь заладили одно: английский язык, консерватория и прочие глупости… Откуда мне деньги на это брать? Что, они мне на голову сыплются? Кончила девчонка школу и пусть идет сюда, в лавку, - не слишком решительно присовокупил он.
Но лавочница, дочь министерского регистратора, придерживалась иной точки зрения на этот счет. Она выпрямилась и сложила на животе свои толстые руки.
- Евангелия будет учиться, - сухо сказала она. - Смирись с этим раз и навсегда.
- Матерь божья, - перекрестился дядя Стелиос. - Что ты болтаешь!
- В теперешнее время хорошие женихи требуют знания языков, музыки… Ты, может, воображаешь, что наша Евангелия пойдет замуж за кого-нибудь из соседей?
- Дочку Саккаса знаешь? - отдуваясь, спросил лавочник. - Клио! Ничему она не училась, да к тому же голодранка… Знаешь, кто к ней посватался?
Лицо лавочницы вытянулось от любопытства.
- Ну, кто?
Дядя Стелиос лукаво улыбнулся одними глазами. Он указал пальцем на ближайшую лавку; на свежевыкрашенной вывеске было написано: "Торговля мясом. Толстяк Яннис".
- Говорят, у него состояние больше миллиона, - сказал он, со значением покачав головой.
Жена его недовольно поморщилась.
- Кто это говорит?
- Да он сам. Он поручил Урании посватать его. Лавочник пытался прощупать, что думает его жена по поводу такого брака. У него на примете было несколько женихов из торговцев, которые согласились бы получить за Евангелией в приданое небольшую сумму наличными. Может быть, образумится наконец его зазнавшаяся дочка, которая в школе объявила всем, что отец ее "коммерсант".
Вдруг дядя Стелиос увидел в дверях лавки какого-то паренька с котомкой.
- Тебе чего, мальчик? - спросил он.
Тимиос робко переступил порог.
- Я сын Спиридулы, дядюшка. Мамка умерла…
Лавочник и его жена буквально окаменели.
- Вот тебе на! Что нам с ним делать? - проворчал себе под нос лавочник.
Мальчик молча осматривал лавку. Супруги тихо переговаривались, отойдя в сторону. До Тимиоса долетали только отдельные слова:
- Твоей сестры сын?
- Да.
- Той беспутной, что…
Подперев рукой подбородок, лавочник раздумывал, что ему делать. Он уехал из деревни почти тридцать лет назад. Смутно помнил он девочку с пухленьким личиком, которой покойница мать кричала из коровника: "Эй, Спиридула, скотина ждет! А ну, лентяйка, поворачивайся живей!" Как-то раз получил он от сестры письмо, где она жаловалась на свои беды и просила помочь ей вырастить сына. Он послал в деревню пятьдесят драхм, о чем не забывал упомянуть при каждом удобном случае, чтобы все знали о его великодушии. И больше вот уже много лет он не интересовался сестрой.
Крысиная мордочка дяди Стелиоса вытянулась.
- То, что мог, я сделал. И даже более того… Имею я право лишить теперь куска хлеба собственных дочерей? - с несчастным видом протянул он, покосившись на супругу. Та сосредоточенно что-то обдумывала, и это очень беспокоило дядю Стелиоса. - Пойду отведу его в полицию, - сказал он, подойдя к мальчику. - Гм! Сын Спиридулы… Ты говоришь, она умерла? - обратился он к Тимиосу.
- Да, дядюшка…
- А кто послал тебя сюда?
- Отец Герасимос, - ответил мальчик, глядя голодными глазами на головки сыра. - Ба, дядюшка, сколько у тебя сыра! - прошептал мальчик, глотая слюну от голода.
6
Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Выдвинув ящик комода, Мариго достала чистое полотенце и дала его Илиасу вытереть лицо.
Пока он причесывался, она молча наблюдала за ним. Илиас сначала провел расческой по волосам, потом рукой слегка пригладил их, придав форму прическе. Это он проделал несколько раз, прежде чем добился желаемого результата. Волосы, смазанные бриллиантином, поблескивали на свету.
От взгляда матери ничего не ускользнуло. Ее поразило, что сын не торопится.
- Разве ты не идешь на работу? - спросила она.
- Нет.
- Почему?
- Я вчера взял расчет. Думаю немного проветриться. Послезавтра мне идти в армию.
- Скажи лучше, что тебе охота погулять с этой проклятой… - бросила Мариго, покачав головой.
Илиас с удивлением взглянул на ее лицо, отражавшееся в зеркале, и губы его сложились в едва заметную улыбку. Собственно, чему удивляться, ведь мать все знает. Она встает чуть свет, прибирает квартиру, чинит белье, готовит обед, стирает, но было бы ошибочно думать, что эта высокая худощавая женщина с легкой походкой и печальными глазами ничего не замечает вокруг, поглощенная домашними заботами. Мать, словно тень, всегда рядом с ним и другими своими детьми, и все ей о них известно.
Илиас пригладил волосы на затылке мокрой расческой и бросил ее на комод. Мать тотчас убрала расческу. "Ах! Какой он неаккуратный! Швыряет все куда попало!" - подумала она.
- Соседи не перестают судачить, - строго сказала Мариго. - Может, и к лучшему, что ты идешь в солдаты: кончится наконец эта история с Фани. Грешно путаться с замужней. - Илиас равнодушно пожал плечами и стал одеваться. - Пока ты будешь в армии, она наверняка найдет себе другого дружка.
Мариго взяла у Илиаса влажное полотенце и повесила его на спинку стула. "В доме все вверх дном, точно сегодня воскресенье", - подумала она. По воскресным дням ей приходилось с утра до вечера прибирать за всеми.
Зимнее солнце выглянуло из-за туч, свет его залил комнату. Мариго собрала разбросанное повсюду белье сына и, держа его в охапке, села на краешек стула. Илиас обернулся, посмотрел на нее.
- Да что с тобой, глупенькая? Ты плачешь? - со смехом воскликнул он.
- Как я буду без тебя, Илиас!
- Ну брось!
- Я и сама не знаю… - прошептала она, вытирая глаза его майкой.
Мариго глубоко вздохнула. Знакомый запах, исходящий от белья сына, немного успокоил ее. У каждого человека тело имеет свой запах. У Никоса оно пахнет совсем иначе. А от грязного белья Хараламбоса несет так, что хоть нос зажимай. Старость ли тут виновата или, может быть, просто умерла в ее душе прежняя любовь к нему?
- Страшно мне, Илиас, - продолжала она. - Все говорят о Гитлере…
- Ты уже и в политику лезешь? - перебил ее Илиас.
- Будет война… А ты, сынок, даже не знаешь, что это такое. В ту войну тебя еще на свете не было.
Последнее время Илиас работал в артели бетонщиков на стройках. Он переменил множество профессий с тех пор, как его отдали подмастерьем в слесарную мастерскую, но ни в одном деле не преуспел. Все было ему не по душе. Илиасу нравилось только бренчать на гитаре. В свободное время он часами сидел, перебирая струны, и даже сочинял что-то.
Целый год копил он деньги, чтобы купить гитару. Он сам научился играть, порой не расставался с гитарой даже ночью, словно надеясь открыть в ее звуках тайну жизни. А потом вдруг надумал уплыть на пароходе за границу. С тех пор он жил только этой мечтой, а гитара пылилась на шкафу. Фани подсмеивалась над Илиасом. Положив голову ей на грудь, он мог часами с увлечением рассказывать о своих планах.
- Ну и болтун ты, золотко мое. Никуда ты отсюда не уедешь! - как-то вечером сказала ему Фани.
Он вскочил, задетый за живое.
- Черт возьми! Я ни на одной работе не могу долго удержаться… А почему, как ты думаешь? Червь какой-то точит меня, Фани…
Илиас завязывал перед зеркалом галстук.
- Если бы мне не идти в армию, уехал бы я куда глаза глядят, - сказал он матери.
- Глупости. Ты еще не выкинул это из головы?
- А твое какое дело? Не суйся, когда тебя не спрашивают! - закричал он в ярости.
Мариго испуганно съежилась. Ей надо было кое-что сказать сыну, но она понимала, что сейчас для этого неподходящий момент. Стоило Илиасу выйти из себя, как он делался просто невменяем. Мариго открыла верхний ящик комода, чтобы достать ему чистый носовой платок, и увидела лежавшую там старую фотографию. На ее худом, морщинистом лице появилась печальная улыбка.
- Посмотри, сынок… - Илиас в это время приглаживал усики; видно было, что он еще не совсем отошел. - Вот вы, совсем маленькие… Вот отец… И я, - тихо добавила она.
- Тьфу! Оставь меня в покое. Сто раз видел я эту фотографию.
- Ты не все на ней разглядел, Илиас.
- Чего же это я не разглядел?
- Меня. - Илиас бросил на фотографию равнодушный взгляд. - Посмотри на меня. В то время я была счастлива. - Ей хотелось о многом сказать ему. - Боже мой, как глупо бежать на край света, точно ты бездомный пес! Что ты там хочешь найти? И счастье и беда ходят возле нас. - Она поспешно спрятала фотографию в карман и продолжала, стараясь скрыть волнение: - Ты теперь идешь в солдаты. Подумай серьезно о своем будущем. Может быть, тебе удастся потом обзавестись собственным делом. Тогда ты сможешь жениться.
Глаза сына опять сверкнули гневом.
- Прекрати свои поучения. Я не ребенок, - сказал он резко. - Я не буду сидеть в этих четырех стенах.
Последнее слово он произнес с ненавистью; ему сразу пришел на память один разговор с отцом, при воспоминании о котором ему всегда делалось не по себе, к горлу словно подступал ком.
Однажды вечером - это было давно, накануне банкротства, - Хараламбос почувствовал потребность поделиться с Илиасом. Он подсел к сыну на диван.
- Илиас, ты скоро станешь совсем взрослым, самостоятельным человеком. А я, кто знает, могу не сегодня-завтра умереть, - сказал Хараламбос.
Илиаса испугали не столько слова отца, сколько его тон.
Хараламбос сидел, откинув назад голову, и взгляд его блуждал по комнате. Он чувствовал себя дома как в стенах крепости. Крепости, защищавшей его от беды, от дельцов, от кредиторов, которых с каждым днем становилось все больше.
- За этими стенами ад, - продолжал отец каким-то странным голосом. - Что бы ни случилось, Илиас, нам надо сохранить наш уголок. Не так ли? В деловом мире все плюют Друг на друга, готовы задушить любого из-за какой-нибудь паршивой десятки. И только здесь, в нашем уголке, мы совсем другие. Вот видишь, я сейчас ласков с тобой! Помни об этом, сынок, помни: только здесь мы остаемся людьми.
Илиас не совсем понял смысл последних слов. Может быть, отец помешался? Но на другой день он присутствовал при сцене, которую не забудет, наверно, до конца жизни.
Уже стемнело. На улице было холодно. Мариго гладила белье, разложив его на столе. Вдруг дверь широко распахнулась. Все решили, что это от ветра.
- Закрой скорей! - крикнула Мариго Илиасу.
Он подбежал к двери и внезапно увидел отца. Хараламбос без пальто и даже без пиджака, весь какой-то взъерошенный, жалкий, стоял на пороге и смотрел на сына.
- Хараламбос! - вырвался крик из груди Мариго.
- Меня раздели! - запинаясь, пробормотал он.
Мальчик дотронулся рукой до разорванного жилета отца.
- А где твои часы? - прошептала Мариго. - Проклятые торговцы, не могли подождать немного!
Хараламбос упал перед женой на колени. Он обнимал ее ноги, целовал руки.
- Хараламбос, встань, дети смотрят на нас, - сказала смущенная Мариго.
Но муж еще крепче вцепился в нее.
- Я больше не хочу жить, Мариго! - душераздирающе закричал он и спрятал голову у нее в коленях.
Илиас подошел к отцу.
- Папа, встань. Встань. Здесь наш уголок! - весь дрожа, пролепетал он.
После банкротства Хараламбоса образ жизни его семьи, основанный на старых традициях, резко изменился. Все в доме пошло по-другому. Мариго понадобилось немало времени, чтобы снова заставить своих домочадцев хоть немного уважать неписаные законы семейной жизни. Но все уже делалось тут из-под палки. Радость, которую испытывала прежде эта семья, запершись в стенах своей квартиры, исчезла навсегда.
Долгое время Илиас возвращался домой очень поздно, и никто не решался сделать ему замечание…
Взгляд Илиаса остановился на матери.
- Клянусь, ты слепая, совсем слепая! Чего ты бьешься столько лет? Прошлого не воротишь… Мы уже отпочковались. Тебе хочется увидеть всех нас самостоятельными людьми, хорошо устроившимися в жизни. Об этом мечтаешь ты, об этом молишь бога. А зачем?
- Что же мне еще остается, Илиас, когда рухнуло все? Ведь у меня впереди только могила, - ответила она в раздумье.
- Глупая ты, - спокойно сказал Илиас. - В наше время в жизни есть лишь одна стоящая вещь - это деньги, много денег. Здесь у нас все трещит по швам. День работаешь, а три дня сидишь сложа руки. Есть такие страны, где человек со смекалкой легко может делать деньги. Черт подери эту военную службу, а то завтра же я бы отчалил отсюда, - закончил он, выходя из комнаты.
Когда Илиас ушел, она машинально достала из кармана старую фотографию. При взгляде на снимок Мариго охватило странное чувство, словно смерть стояла у нее за спиной. А на этой фотографии, дрожавшей в ее руке, было запечатлено надолго какое-то мгновение жизни.
"Какие милые, простодушные личики у ребят! - думала Мариго. - Бедный Хараламбос, как он следил когда-то за своей прической… Почему Никос совсем не похож на Илиаса? Никос ходит каждый день на работу, вовремя возвращается домой, не гуляет по ночам, заботится обо всех, не сорит деньгами. На фотографии запечатлен один краткий миг, а жизнь бежит своим чередом. Все меняется. К чему мы идем? Осколки незаметно не склеишь. Илиас прав…" - Она рассеянно посмотрела на потрескавшиеся стены.
7
Раздался стук в дверь. Мариго увидела, что Клио впустила в дом какого-то незнакомого человека, и подошла узнать, что ему надо.
Незнакомец сухо пробормотал "добрый день" и равнодушно оглядел комнату. Он был небольшого роста, круглолицый, с губ его почти не сходила неприятная усмешка. Толстые стекла очков, увеличивавшие зрачки, придавали какую-то отчужденность его взгляду.
- Кто вам нужен? - спросила Мариго.
- Я из асфалии, - ответил он. - Хотел бы получить кое-какие сведения.
Он сел на стул, достал из портфеля какие-то бумаги и некоторое время молча изучал их.
Мариго в недоумении переглянулась с дочерью. Они обе и не предполагали, что этот немолодой человек с усталым лицом был одним из лучших сыщиков асфалии.
Мужчина продолжал просматривать бумаги, делая в них пометки карандашом, и Клио готова была поклясться, что бедняга окончательно запутался.
Люди, прошедшие через руки этого сыщика в 1936 году, когда диктатор Метаксас распустил все рабочие организации, прозвали его Свистком за то, что он дышал иногда с легким присвистом. Это было, наверно, единственное проявление его гнева, потому что по непроницаемому лицу этого человека ничего нельзя было прочесть.
Свисток уставился на Мариго своими близорукими глазами.
- Так что же, значит, мы сочувствуем большевикам, а? - спросил он внезапно.
- Господи помилуй! Да что вы говорите! - воскликнула перепуганная Мариго.
На губах сыщика опять заиграла неприятная усмешка. Он не придал никакого значения словам Мариго, у него и так не было оснований сомневаться в благонамеренности семьи Саккасов. Он явился сюда с другой целью. Ему надо было получить сведения о рабочем, жившем в том же дворе.
Эти женщины, безусловно, кое-что знают, рассуждал он. Некоторые ничтожные детали могут навести асфалию на след, хотя из-за дружеских связей, ссор, симпатии и антипатий, возникающих между соседями, дело подчас получает одностороннее освещение и следствие сбивается с верного пути.
Поэтому Свисток любил застать людей врасплох, чтобы вырвать у них нужные сведения.
Мариго стояла совершенно растерянная и испуганно крестилась.
- Вы давно живете в этом доме? - спросил сыщик.
- Пятнадцать лет, с двадцать четвертого года…
Свисток не спешил. Дело было серьезное. Всю асфалию подняли на ноги, как только стало известно, что рабочие фармацевтического завода собираются объявить забастовку. Забастовка эта не была стихийной, ее подготовляли заранее.
Близорукие глаза сыщика впились в Мариго. Только теперь она заметила, какая неприятная у него усмешка, и невольно вздрогнула.
- А что случилось? - прошептала она.
- Ничего особенного. Разные дела, ходишь туда-сюда, ловишь блох в соломе. Значит, вы не сочувствуете большевикам? Странно, с чего это я взял? - Он записал что-то на листке бумаги. - У вас есть сын? - спросил он, не поднимая головы.
У Мариго задрожали колени.
- Двое сыновей. Боже мой, неужели с ними что-нибудь стряслось? - с трудом проговорила она.
- Сядьте, пожалуйста, чего вы стоите?
Свисток водил толстыми стеклами очков чуть ли не по самой бумаге. В асфалии на основании различных донесений, поступавших с завода, составили список неблагонадежных людей. Что из себя представляют эти люди, надо было выяснить до начала забастовки. Проглядев список до середины, сыщик остановился на фамилии Сарантиса и, прищурившись, прочел ее про себя. Рядом красным карандашом было помечено: "Никаких улик". Он задышал с легким присвистом. Его всегда возмущало нерадение помощников, не способных толково составить досье. Если сам он не приложит стараний, то дело не сдвинется с мертвой точки.
- Ну, а где же работает ваш сын? - задал он опять вопрос.
- На фармацевтическом заводе.
Свисток стал расспрашивать Мариго о соседях по дому. С равнодушным видом выслушал он все, что она рассказала о Сарантисе.
- И часто к вам заходит этот Сарантис? - безразличным тоном спросил он.
- Чуть ли не каждый день.
- Прекрасно. - Он почертил немного карандашом по бумаге и продолжал: - Так о чем мы говорили? Ах да, что ваш сын впутался в прескверную историю…
- Матерь божья! Во что он впутался? - воскликнула она.
Свисток сделал вид, что не слышал последних слов Мариго. Он молчал для того, чтобы у старухи создалось впечатление, будто сын ее в опасности. По сути дела, все эти приемы допроса давно устарели. Ему было смертельно скучно. Чувствуя, что ноги его затекли от неподвижности, он устроился поудобней на стуле. Потом вспомнил вдруг, что у него в портфеле среди бумаг лежит кусок мяса, который он купил для жены.
- Где же раньше жил этот Сарантис?
- Не знаю, - ответила Мариго дрожащим голосом.
- У него в комнате собираются рабочие?
- В такой клетушке и одному-то человеку повернуться негде!
"С этими старухами каши не сваришь, - подумал Свисток, - замучаешься вконец, а толку от них все равно не добьешься".
Глаза, скрытые толстыми стеклами очков, уставились теперь на Клио. Сыщик невольно улыбнулся. Девушка стояла, прислонившись к стене, и была в эту минуту удивительно похожа на его дочь, когда та хотела что-нибудь попросить у него. Но сейчас на работе надо взвешивать каждый вопрос, не время отвлекаться.