- Так что же говорил он вам о беспорядках на заводе? - спросил он неожиданно Клио.
Сердце девушки так сильно забилось, словно готово было выскочить из груди.
- Кто?
- Этот… Сарантис…
- Мы с ним не разговариваем.
- А вы никогда не слыхали, как он беседует с вашим братом?
- Нет, - отрезала она.
"Девчонка, конечно, лжет", - решил Свисток и встал.
Стекла очков приблизились к лицу Клио.
- Он большевик?
- Нет, - сказала она.
- Это неправда…
Дыхание его стало частым, прерывистым. Легкий присвист напоминал пение птицы. Клио чувствовала, что она вот-вот упадет в обморок. Но почему мать стоит рядом с ней и молчит, не хочет вмешаться, помочь ей? Что с ней такое? Она точно онемела.
Свисток продолжал задавать вопросы, но он уже понял, что ему не удалось застать врасплох этих женщин. Несомненно, нужно ослиное упрямство, чтобы довести дело до конца. Впрочем, речь шла о его карьере, и поэтому он мог вести расспросы часами, а если бы понадобилось, то и несколько дней подряд. Но сегодня эти устаревшие приемы наводили на него смертельную скуку.
Сыщик убрал бумаги в портфель и подумал с тоской, что астма все больше его донимает, а люди рта не желают раскрыть и определенно вгонят скоро его в могилу…
Он переложил бумагой мясо в портфеле - если мясник дал ему слишком жирный кусок, жена опять будет ворчать.
- Ну ладно. Поговорим об этом в другой раз, - сказал он и направился к выходу.
Мариго осторожно закрыла за ним дверь. Тут только пришла она в себя после первого испуга, обрела присущее ей хладнокровие и могла теперь обдумать случившееся. Нет, она нисколько не обольщалась. Приход этого человека не сулил ничего хорошего. И все-таки она не могла осуждать Никоса за его взгляды и поступки. Юноша трудился не покладая рук, главным образом на его плечи ложились заботы о семье, и в глазах матери он стал уже настоящим хозяином в доме.
- Я очень боялась, как бы ты не проговорилась, какие книги Никос читает, - сказала Мариго дочери. Обернувшись, она увидела, что Клио, страшно бледная, продолжает стоять, прижавшись к стене. У Мариго вырвалось невольно: - Ты что, любишь Сарантиса?
Девушка не сразу ответила. Тяжело дыша, подошла она к матери, губы ее дрожали, казалось, она сейчас закричит.
- Ты с ума сошла, - злобно прошипела Клио.
8
Химико-фармацевтический завод "Аспис А. Э." был построен на окраине города.
В прежние годы здесь не было жилых домов. Виноградники, огороды, сады тянулись за рабочим предместьем столицы до самого холма. Но город расплывался, как чернильная клякса на промокательной бумаге. Его облик, ритм жизни менялись. На месте огородов вырастали заводы; пустыри застраивались, оглашались криками детворы. С каждым днем прибывало рабочего люда. Наступила новая пора.
Теперь, лепясь друг к другу, до холма уже доходили домишки рабочего предместья. Площади, улицы, переулки наводнило новое поколение людей, порожденных любовью, нищетой и фабричной копотью.
Лишь кое-где попадались случайно забытые агава, старое миндальное дерево, обмазанная глиной ограда, и, глядя на них, заводской сторож дед Параскевас вспоминал свои молодые годы, когда его осел, нагруженный цветной капустой, упирался головой в экипаж Трикуписа {}, не желая идти дальше.
Стоя у ворот фармацевтического завода и дрожа от холода, дед Параскевас думал о том, как погано жить на свете.
- Чуть не десять лет обещают поставить тебя у дверей директорского кабинета, чтобы ты не трясся от холода, да все забывают. Забывчивый народ! Теперь народ такой забывчивый! Поэтому и бог показал нам кукиш, - ворчал он себе под нос и искоса поглядывал на полицейских, застывших против ворот. - Гм! Расплодилось их, что муравьев, - пробормотал он.
Чтобы согреться, он стал маршировать вдоль ограды. "Когда тебе перевалило за восемьдесят, и в шерстяных носках зябнут ноги, сколько пар ни напяль", - думал сторож.
- Эй, паренек, не найдется у тебя хоть чинарик? - обратился он к проходившему мимо Никосу.
Тот дал старику сигарету.
- Ветреный денек, - сказал дед Параскевас.
- Здорово пробирает, дед.
- Мы, старые люди, знаешь, что говорим? Если ты не можешь впиться зубами в руку, поцелуй ее. Как-то в двадцать третьем году…
Он только тут заметил, что Никоса и след простыл. И сторож принялся опять маршировать вдоль ограды…
Рабочие разошлись по цехам, и во дворе уже почти никого не было. Перед складом стояло несколько грузовиков. Вот-вот должен был раздаться привычный гул машин. Остановившись под навесом, Сарантис разговаривал с одним пожилым рабочим. Ветер шевелил волосы на голове Сарантиса.
- Ты что, заложил, что ли, свою кепку? - весело крикнул ему Никос.
- Эй! Поди-ка сюда, дело есть, - подозвал его Сарантис.
- Штраф боюсь заработать, уже времени много!
Но Никос все же подошел к навесу.
- …раз и другие, как ты сказал, согласны… - услышал он слова пожилого рабочего.
- Мы все обсудим подробно, дядя Антонис…
- Тогда учти и меня… Ну ладно, я пошел. Будь здоров. - И пожилой рабочий поспешил в цех.
У Сарантиса сейчас было необыкновенно энергичное лицо. Без кепки он выглядел гораздо моложе. Несколько секунд стоял он молча, точно обдумывал что-то, а потом, взяв Никоса под руку, обратился к нему:
- Послушай, ты сейчас увидишься с дядей Костасом, так спроси его, что он решил.
- По поводу чего? - осведомился Никос.
- Вчера вечером я говорил с ним об одном деле. - Сарантис немного помолчал, продолжая сосредоточенно обдумывать что-то. - Замок в двери главного здания должен быть надежным. Иногда рабочим приходится запираться изнутри, - прибавил он загадочно.
Никос побледнел. Последние дни после волнений на заводе он жил в постоянном напряжении, а теперь почувствовал, что близится час его боевого крещения. Чтобы скрыть свое возбуждение, он напустил на себя необычайную серьезность.
Сарантис улыбнулся, сделав вид, что не понимает переживаний приятеля.
- Вы с дядей Костасом целый день ходите по цехам. Поэтому вам легче это проверить.
- А что он тебе сказал?
- Да тянет чего-то. Странный человек: ему говоришь о деле, а он тары-бары разводит. Прежде, мол… И пойдет болтать. Так вот, потолкуй с ним, а если он не захочет… - Сарантис похлопал Никоса по спине. - Я думаю, в таком случае ты и сам справишься.
Не успел Никос и рта раскрыть, как друг его уже испарился.
Никос обогнал старшего мастера Симоса. шедшего по двору, и завернул в расфасовочный цех. "Ни минуты не теряет Сарантис, ходит по всему заводу, налаживает связь с людьми, сплачивает их", - думал он, и перед ним вырисовывался его собственный путь в будущем.
Загудели машины в цехах. Дед Параскевас запер железные ворота и подошел к грузовику, чтобы погреть у мотора руки. Со склада доносился сердитый голос старшего мастера. Он подгонял рабочих, разгружавших с машин ящики.
- Чтоб вас… А ну поворачивайтесь, дохлые крысы! Тут вам не богадельня!
Пятеро рабочих были заняты разгрузкой. С трудом сняв с машины тяжелый ящик, слегка подпирая его снизу бедром, они, один за другим, согнувшись в три погибели, двигались каждый со своей ношей к дверям склада.
- Эй ты, старая развалина, шевели ногами! - закричал Симос на пожилого рабочего, отстававшего от других.
Грузчик, шедший первым, с презрением сплюнул.
Лицо у Симоса было усыпано прыщами, которые багровели и становились похожими на отвратительные язвы, когда он напивался. За глаза все звали его Проказой. Он вышел из склада и окинул взглядом оставшиеся на машине ящики. Целый поток брани вылетел из его рта. Своими толстыми пальцами он растирал лицо, чтобы унять зуд. Это вошло уже у него в привычку так же, как ругань, без которой он не мог обойтись: выпустив очередной залп, он сразу чувствовал облегчение.
Старший мастер был сейчас не столько занят работой, сколько тем, что пытался разгадать, какую пилюлю
готовят у него за спиной рабочие. "Что-то они уж больно присмирели, надо быть начеку", - подумал он. Его действительно поражало и в то же время злило настроение людей на заводе. Даже всякие подонки, которые обычно старались выслужиться перед ним, теперь у него на глазах не проявляли никакого усердия. "Точно сонные мухи", - негодовал он. Симос мог поклясться, что с тридцать шестого года, с тех пор как распустили профсоюзы, среди рабочих не было такого настроения.
Он посмотрел на грузчиков, и глаза его засверкали гневом.
- Пошевеливайтесь, чтоб вас… сволочи! А то как бы я с утра пораньше не проломил здесь кому-нибудь башку! - взревел он, чтобы хоть немного отвести Душу.
Старший мастер присел на бампер грузовика возле деда Параскеваса. Сторож, пригревшись, закрыл глаза; его пышные усы были обсыпаны пеплом от сигареты. Полицейские за воротами собрались уходить.
- Ступайте с богом, - пробормотал старик, открыв глаза.
- Ты, дед, ничего не слыхал? - спросил Симос, почесывая физиономию. - Подозреваю я, что готовится какой-то бунт.
- Бунт? Ясно. Чего еще можно ждать! - Он покачал головой. - Я так в обиде только на бога. Иной раз говорю ему: "Эй ты, всесильный, погляди-ка получше в своей тетрадочке. Сдается мне, что ты позабыл о старом Параскевасе… Я ведь…"
Симос раздраженно перебил разболтавшегося старикашку:
- А ну, сморчок, прекрати-ка свое брюзжание!
Но дед Параскевас клевал носом и ничего уже не слышал.
- В восемнадцатом году открылся завод, - забормотал он снова. - Иди, говорят мне. Параскевас, сторожем будешь… А сына моего, беднягу, убили на войне, понимаешь ты это?.. - Он открыл глаза и увидел, что Симоса уже нет рядом. Ничуть не смутившись, старик продолжал: - Сиди, Параскевас, сторожи! Эх! А жизнь у людей собачья. Чем брюхо себе набивать? Маслинами да фасолью?
Свист ветра заглушил бессвязное бормотание старика.
9
Симос с одним рабочим пошел в заводоуправление.
В задней части здания, выходившего во двор, было помещение, где хранились бидоны с машинным маслом, пакля и прочее. Это и был "кабинет" старшего мастера. На маленьком столике, задвинутом в угол, валялись в беспорядке расчетные ведомости, которые каждую субботу, прежде чем попасть к управляющему, проходили через руки Симоса. Старший мастер обладал безграничной властью, распространявшейся не только на рабочих, но и на конторских служащих. Даже сотрудники лаборатории боялись его. За исключением лиц, в которых была особо заинтересована администрация, а также врачей, химиков и некоторых старых работников бухгалтерии, он мог уволить кого угодно, ни перед кем не отчитываясь. Владелец завода Маноглу считал, что ему удобно держать при себе цепного пса, нагонявшего на всех страх.
Симос отпер дверь своего "кабинета" и распорядился, чтобы рабочий навел там порядок. А сам вытащил бутылку раки, запрятанную в пакле.
- Ты что там делаешь, подонок? - закричал он на рабочего.
- Разве ты не велел мне прибрать здесь?
- Брось все! К черту! Я задохнусь от пыли! Запри-ка дверь.
Рабочий тотчас бросил метлу. Это был маленький, невзрачный человечек с острова Кефаллиния, по имени Маркатос, правая рука Симоса.
- Клянусь всеми святыми, ну и приспичило ж тебе выпить, если мы притащились сюда вроде как для уборки! - с вожделением поглядев на раки и прищелкнув языком, воскликнул Маркатос.
- Катись ты… - И старший мастер, усевшись на бидон, поднес бутылку к губам. Прежде чем сделать первый глоток, он прополоскал немного рот.
- Дай отхлебнуть чуточку!
- Катись! - повторил Симос.
Но Маркатос знал все повадки старшего мастера. Устроившись на куче пакли, он ждал. Чертово раки усмиряет даже вола, и тогда слепням раздолье - кусай сколько хочешь.
- Тебя за нос водят, - с хитрой улыбкой сказал Маркатос.
- Кто?
- Все.
- Пошел к черту!
- Знаешь, что сказал вчера один тип? Если будет забастовка, Симос в штаны наложит. Клянусь всеми святыми!.. Дай и мне отхлебнуть, эй, ты!
- Сучье отродье… Ты сам слыхал? Втравят они меня в беду. А потом хозяин будет кричать, что я во всем виноват.
- Они потребуют, чтобы тебя выгнали.
- Меня? Меня любит хозяин.
- Ой, насмешил! Вы что, породнились с ним? Старший мастер опять приложился к бутылке; после каждого глотка он вздыхал с облегчением, утирая кулаком свои толстые губы.
- Ничего ты не знаешь. Хозяин меня любит, - твердил он. - О Симосе он и слушать никого не станет. - Помолчав немного, он продолжал: - В двадцать восьмом году я ему жизнь спас. Один глупый пастух из Эпира приехал в Афины работу искать. Ну и взяли его на завод. На третий день машиной отрезало ему ногу. Он чуть не свихнулся. "Отправляйся-ка, парнишка, обратно к себе в деревню, чтобы не подохнуть здесь с голоду", - говорят ему. А он все ходит к хозяину и требует что-то, будто тот ему ногу может вернуть. Смех, да и только. А однажды притаскивает этот подлец в контору пистолет… - Симос отпил еще глоток. - Не окажись я рядом, не схвати его за руку, убил бы он хозяина. - Расстегнув рубаху, он поднял грязную шерстяную майку и показал у себя на груди под сердцем широкий рубец. - Прострелил он мне легкое, вот негодяй.
Маркатос засмеялся.
- Чего тебя разбирает?
- Не думал я, что ты такой герой! Ну и удивил ты меня… А хозяин все равно за грош продаст тебя.
- Меня? Меня? - закричал Симос, вскочив.
Силища у него была огромная, он мог одним ударом уложить на месте быка. - А ну повтори!
- За грош, и даже за ломаный!
- Повтори-ка еще! Дерьмо ты этакое! - завопил старший мастер в ярости, схватив Маркатоса за горло.
- Пусти! Ой! Когда-нибудь сам увидишь! Ой! - кричал Маркатос.
Симос встряхнул его хорошенько и опять сел на бидон. Раки в бутылке поубавилось сразу пальца на три. Потом он поставил бутылку на пол и принялся расчесывать спои прыщи. Но чем дальше, тем больше донимал его зуд. Ноя от боли, Симос раздирал ногтями лицо, по щекам уже текла кровь. Наконец он немного успокоился, хотя чувствовал себя совершенно разбитым.
- Вот проклятье! Жизнь сволочная! - проворчал он. - Лучше бы человеку вовсе не родиться на свет.
Маркатос тихонько подкрался к нему и, схватив бутылку, забился подальше в угол.
- У-у-у, Проказа, за твое здоровье! - радостно бросил он.
Если бы в другое время он осмелился назвать так в лицо старшего мастера, то жестоко поплатился бы за это. Но сейчас Симос сидел молча, совсем осоловев.
10
Дней десять назад, в четверг вечером, гудок часом позже обычного возвестил об окончании работы. Это вызвало на заводе целый переполох. Рабочие и работницы столпились по дворе и не хотели расходиться, пока им не дадут разъяснения. Распространялись разные слухи, то и дело разгорались споры.
- С завтрашнего дня мы будем работать на два часа больше. Говорят, получены большие заказы, - сказал один из рабочих.
- Это, братец, так не пройдет. Два часа будут считаться сверхурочными, - возразил ему другой.
- Эх дурень! Разве хозяину можно верить? - вмешался третий.
- Да не галдите вы!
- Ой ты, нечего нам указывать. Не успеешь сосчитать до трех, как получишь по шее.
- А когда арестовывали рабочий комитет, чего ты молчал?
Симос набросился на рабочих:
- А ну! Расходись по домам! Чтоб я на ночь глядя не послал вас куда подальше.
Рабочие разошлись, но на другой день им официально объявили, что восьмичасовой рабочий день отменяется и администрация завода будет устанавливать продолжительность рабочего времени в соответствии с нуждами производства. И все это "во имя промышленного прогресса страны", и так далее и тому подобное. Рабочие, собравшись перед заводоуправлением, тотчас стали протестовать. Даже самые консервативные, которые обычно предпочитали не высказывать своего недовольства, громко возмущались.
Маноглу выслал к ним управляющего, высоченного мужчину в очках, который коротко объявил:
- Кто не согласен, будет уволен.
В такой момент подобное заявление могло лишь подогреть страсти. Но Маноглу, абсолютно уверенный в своей силе, считал унизительным прибегать к разным уверткам.
Тотчас раздались голоса:
- Пошли в контору! Чего ждать! В контору!
Рабочие, стоявшие в первых рядах, под напором других прижали к стене управляющего. Толпа ринулась к конторе. В окна полетели камни. В этой свалке, шуме и гаме трудно было попять, что происходит. Управляющему разбили очки, и он стоял мертвенно-бледный, в разорванном пиджаке, крича от страха что-то нечленораздельное.
Некоторые рабочие, в том числе и Сарантис, пытались успокоить толпу, стихийное возмущение которой с каждой минутой становилось все более опасным. Полиция подоспела в то время, когда, взломав двери, рабочие устремились в контору. Полицейские быстро навели порядок, потому что незадолго до этого в толпе был брошен кем-то клич всем вместе идти в центральную профсоюзную организацию, и большая группа рабочих, выйдя на улицу, ждала там остальных. Полиция тут же арестовала несколько человек.
Профсоюзные руководители обещали уладить вопрос о продолжительности рабочего дня. Они обращались к министру, и в бухгалтерии возле кассы было вывешено сообщение об этом. Всю неделю на заводе работали ежедневно по десять часов и больше. То и дело возникали небольшие стычки. В общем, царил хаос.
11
В понедельник в полдень Бакас, немолодой рабочий, невзрачный и щуплый, покончив с едой, завернул бидончик в газету и поплелся в свой излюбленный уголок. Оставался еще целый час до конца обеденного перерыва.
После женитьбы Бакас растерял приятелей и предпочитал держаться в стороне от людей.
Он открыл дверь, ведущую в подвал. Там был давно заброшенный темный чуланчик, где пахло нечистотами. Запирали его, чтобы им не пользовались вместо уборной. Но Бакас обнаружил, что висячий замок легко снять, вывернув кольцо, едва державшееся в прогнившем дереве, и каждый день приходил туда отдыхать. В чуланчик как раз против двери выходило окошко из соседнего помещения, занимаемого электромонтером. Внизу по стене шли трубы, снабжавшие завод горячей водой.
Бакас садился обычно на пол, прижавшись спиной к трубам, и наслаждался теплом. Он шарил по карманам, разыскивая недокуренную сигарету. Потом глубоко затягивался. Он радовался одиночеству. Вина Бакас в рот не брал, вернее сказать, старался этого не делать, хотя какой-то червь точил его душу. В прошлом году он чуть не повесился, когда его жена Фани умирала от воспаления легких. Курение успокаивало его, приходило минутное ощущение блаженства. Он забывал о синяках на теле Фани, о следах зубов, которые оставлял на ее красивой груди Илиас. Снедавшая его тоска, все страдания отступали куда-то…
Пробравшись потихоньку в чуланчик, Бакас закрылся там. И тут же услышал голоса, доносившиеся из соседнего помещения. Странно, кто там мог быть? Обычно электромонтер в обеденный перерыв уходил куда-нибудь.