* * *
Илиас посмотрел на свою одежду, в беспорядке валявшуюся на стуле. Он аккуратно расправил смятый пиджак и стал одеваться. От внезапного отвращения тошнота подступила у него к горлу.
- Давай поужинаем вместе, - предложила Фани.
Ему было видно в зеркало, как она одевалась. Вот шелковая комбинация заскользила по ее телу, прикрыла голые бедра. До какого бесстыдства она дошла: принимает его у себя в доме!
- Нет, я ухожу, - резко сказал он.
- Почему?
- Мне надоело.
- Хочешь, я принаряжусь и пойдем куда-нибудь вместе?
- Сиди уж, не дразни меня.
- Ты сердишься, мой мальчик?
Фани еще раз поставила ту же самую пластинку. Ее красный халат закружился по комнате.
- Запрут тебя на сорок дней в казарме, вот будешь беситься! - Она захохотала и, подойдя к Илиасу, поправила ему галстук. - Я приду тебя проведать, золотко мое!.. Да что это с тобой?
- Не дразни меня, я же сказал тебе! - закричал разъяренный Илиас.
- Ну ладно, ладно. Все вы, мужчины, одинаковы…
Илиас бросился к двери, распахнул ее и остолбенел: перед ним на ступеньке стоял Бакас и смотрел на него своими глазами-бусинками.
- Там что, есть кто-нибудь? - спросила Фани.
"Значит, он не пошел в кофейню? Здесь, за дверью, простоял столько времени! Если он ждал, чтобы потребовать у меня объяснений, то это его право. Ах, к черту все! Так даже лучше!" - подумал Илиас, вынимая руки из карманов.
Пропуская его, Бакас испуганно посторонился. Втянув голову в плечи, Илиас проскользнул мимо него, как вор.
Патефон все играл и играл. Бакас вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он стоял, весь дрожа, не зная, что сказать.
- Ты все-таки заявился? - спросила равнодушно Фани, расчесывая волосы.
- Я не уходил.
- Что это значит?
Бакас мялся.
- Говори же! - приказывала Фани, и лицо ее стало жестоким.
Некоторое время он тупо смотрел на нее. Потом перевел взгляд на ободранный нос своего правого ботинка и вспомнил о соседских ребятишках, с которыми он играл иногда в футбол на лужайке. "Мальчишка, что живет напротив, Мимис, станет когда-нибудь первоклассным вратарем", - подумал он, продолжая молчать. Если она привела сюда Илиаса, значит, решила бросить его, своего мужа. Стоит ему сказать хоть слово, как она заявит: "Забирай свои штаны, грязные ботинки и проваливай отсюда! Проваливай!" А этого как раз он больше всего боялся. Его мучила мысль о том, что он может ее потерять.
Фани запустила в него щеткой. Удар пришелся по колену, и Бакасу стало больно.
- Если ты мужчина, раскрой рот! Ну, давай же, что ты уставился на меня? Я привожу его сюда, чтобы ты на него любовался. Ты слышишь? Раскрой же наконец рот…
Бакас прислонился лбом к спинке железной кровати. Он так страдал, что готов был в отчаянии биться головой об стену. Подняв глаза, он увидел на середине потолка рядом с электрическим проводом толстый крюк. "Любопытно, - мелькнуло у него в голове, - может ли этот крюк выдержать тяжесть человеческого тела?"
Фани сыпала словами, а он все стоял и ждал, пока она выговорится и успокоится.
Бакас поднял с полу щетку и отдал ее жене.
- Не сердись, Фани… - Помолчав, он пробормотал: - Угли догорели. - Опять сел на свое место и, взяв щипцы, стал разгребать золу.
- Ты, как пиявка, не отлипнешь от меня никогда, - сказала спокойно Фани, продолжая причесываться.
14
В то же утро Хараламбос узнал, что Толстяк Яннис хочет жениться на его дочери. Во дворе у калитки его догнала запыхавшаяся Урания.
- Хараламбос, остановись на минутку, ты мне нужен.
Торопливо вытирая мокрые руки о фартук, она распахнула локтем дверь своей комнаты. Там никогда не открывались ставни и стоял тяжелый запах нафталина. На стене висела увеличенная фотография покойного мужа Урании, сделанная перед свадьбой. Хозяйка впустила Хараламбоса в комнату и тотчас закрыла дверь.
- Поверишь ли? Я видела его во сне… - Она перекрестилась и указала на своего покойного супруга, который сердито смотрел на них с сильно отретушированной фотографии. - Будто Маркое заявляется ко мне живехонек и несет в руках только что зарезанного ягненка…
Хараламбос сжимал в кулаке смятую ассигнацию, которую дала ему Клио, и с раздражением ждал, когда у хозяйки иссякнет поток слов.
- Смотри, дорогая Урания, как бы нам с утра пораньше из-за всех этих снов не поскользнуться, наступив на какую-нибудь кожурку, да не расквасить нос, - пробормотал он, пытаясь сбежать от нее.
Но Урания схватила его за руку.
- Погоди, голубчик, не торопись. Выслушай меня сначала. - И она чуть ли не силой усадила его в старое кресло, на котором вздувались сломанные пружины.
Уранию прозвали Христовой вонючкой, потому что она не вылезала из церкви. То обедня, то поминовение, то отпевание, то крещение, то соборование - вечно путалась она под ногами у отца Николаса. И у Хараламбоса, утонувшего в кресле, невольно вырвалось:
- Тьфу ты! Христова вонючка!
Но Урания пела свое. Она жужжала, не умолкая ни на секунду, и подступала к нему все ближе и ближе, своим толстым телом отрезая путь к бегству. Вдруг на секунду она замолчала, так и не закрыв своего огромного рта, а потом дрожащим от возбуждения голосом изложила дело во всех подробностях.
- Какое счастье! Какое счастье! - то и дело восклицала она.
Услышав о сватовстве, Хараламбос заволновался. Мясника прекрасно знал весь квартал. У него был собственный дом с лавкой на первом этаже, он занимался оптовой торговлей мясом, и все говорили, что у него немало денег наличными. Хараламбос не мог спокойно сидеть в кресле, он беспрестанно вертелся, и пружины впивались ему в зад.
- Ну и ну! - твердил он. - Вот так чудо! Значит, сон в руку! - И он крестился, обдумывая со всех сторон предложение мясника. - Ты сказала Клио?
- А как же! А как же!
- Ну и что она? - с живейшим интересом спросил он.
- Думаешь, у теперешних девушек есть хоть капля ума? Она и слушать не захотела. Поэтому я позвала тебя, Хараламбос… ведь ты же отец.
- Ты правильно поступила, - сказал Хараламбос, почесывая в затылке. - Разрази меня бог, если я не желаю счастья своей дочке. Но мы живем в скверное время. Деньги - эта все. Есть теперь что-нибудь надежнее денег? Что поделаешь, девушки растут, витая в облаках, жди, пока ума наберутся.
- Такое счастье редко выпадает. Покойный Маркое любил тебя и заботится о тебе до сих пор даже оттуда… Но ты мне теперь чем-то напоминаешь его. Ну скажи, разве можно не полюбить такого молодца, прекрасного хозяина, щедрого человека, как Яннис? А то, что она будет жить с ним припеваючи, об этом и говорить нечего…
Урания трещала без умолку. Лишь на секунду она остановилась, чтобы проглотить слюну, и тут же затрещала опять. Хараламбос вертел в руке ракушку, красовавшуюся на столике. Он смотрел то на фотографию покойного Маркоса с лихо закрученными усами, то на Уранию, беспрерывно открывавшую и закрывавшую рот.
Вдруг он почувствовал, что его мутит. За последние дни это случалось с ним уже в третий раз. У него закружилась голова, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Хараламбос попытался встать с кресла, но не смог. В глазах у него потемнело. Как и во время предыдущих припадков, у него начинались галлюцинации. Ему померещилось, что он в своей лавке в роковой день банкротства. Хараламбос сразу переменился в лице, в ушах его зазвучал голос судебного исполнителя.
- Седьмое: четыре аршина полотна ценой…
- Обрезки, одни обрезки! - кричали кредиторы, шаря по полкам.
Низенький толстый торговец по имени Петридис, подойдя к Хараламбосу, громко сказал:
- Что же будет, дорогой? Мы этим не покроем даже расхода на адвокатов.
- Дайте мне еще срок. Что вам с того, что вы разоряете меня?
- Мошенник, я хочу получить свои деньги! - завопил толстый торговец тоненьким голосом и схватил его за лацкан пиджака.
- Руки, пожалуйста, уберите! - тщетно протестовал Хараламбос.
Судебный исполнитель снял с ноги ботинок и стал забивать в стельке гвоздь, впивавшийся ему в пятку. Хараламбос попытался мягко отстранить кредитора, толкавшего его локтем в грудь.
- Господин Петридис, ради бога! Человек летит в пропасть и сам не понимает, как оступился. Я стал вести дела в провинции, да не учел, что деревня сейчас все больше нищает… Я не пьяница, не гуляка, не игрок!
- Пустые слова! Мне нужны мои кровные денежки! - вопил толстый торговец.
- Не смейте! Вы порвете мне пиджак! - Вдруг Хараламбос увидел, что кредиторы наступают на него со всех сторон. - Не смейте! - испуганно кричал он.
- Этот преступник издевается над всеми, особенно над вами, господин Петридис, ведь вам он задолжал больше всех, - сказал один из кредиторов.
- Он издевается надо мной! Стащите с него пиджак. - Толстый торговец так покраснел, что все испугались, как бы его не хватил удар.
Кредиторы набросились на Хараламбоса. Из жилетного кармана у него выхватили часы с брелком. Сорвали с вешалки пальто. В клочья разорвали на нем пиджак.
После этой безобразной сцены все притихли, и судебный исполнитель продолжал опись имущества. Хараламбос, забившись в угол, спрятался за пустыми ящиками…
Когда он пришел в себя, то увидел Уранию, прикладывавшую мокрую тряпку к его лбу.
- Опомнился наконец, Хараламбос! А я-то переволновалась, боже мой!
По щекам старика текли слезы. Он встал, надвинул пониже кепку на лоб и, кивнув, молча пошел к двери.
- Ты уходишь? Как бы с тобой чего не случилось на улице…
Но он исчез, так и не сказав ни слова.
* * *
На площади Хараламбос сел в автобус. Он нашел свободное место у окна. На повороте автобус обогнал колонну фалангистов. Женщина в косынке вытрясала на балконе одеяла. Чем ближе к центру, тем гуще становилась толпа прохожих. "Осторожно, не раздави! Куда лезешь, недотепа!" В последнее время отдельные сценки уличной жизни странным образом отражались в сознании Хараламбоса: точно все, что он видел, происходило не вокруг него, а где-то далеко, в неведомом мире. Он сошел с автобуса и направился, как обычно, к хорошо знакомым ему текстильным складам, что возле кафедрального собора. Он спешил, и его шумное дыхание можно было принять за стон. Сегодня, несомненно, меняются цены на шерсть, подумал он и, боясь упустить возможность хоть немного заработать на этом, весь обратился в слух. Кто-то закричал:
- Отрежь ему образчик. Бегом. Цены растут.
Весь дрожа от волнения, Хараламбос зажал в кулаке кусочек ткани и, завернув в переулок, бросился со всех ног выполнять поручение.
Вот наконец и магазин. Огромная вывеска с крупными выпуклыми буквами: "А. Петридис".
Знакомый ему толстый торговец стоял, напыжившись, за прилавком. Хараламбос, низко поклонившись, поздоровался с ним.
- Я… Я… случайно… - забормотал Хараламбос, который никак не мог отдышаться.
Толстый торговец равнодушно пощупал образчик.
- Меня это не интересует.
Расстроенное лицо старика, подергивающееся от возбуждения и усталости, выразило бесконечное отчаяние.
- Хорошо, - прошептал он и, улыбаясь жалкой улыбкой, сел на скамью, чтобы хоть немного прийти в себя. - Вы угостите меня чашечкой кофе… за мои труды, господин Петридис?
- А ну проваливай отсюда, мне некогда. В другой раз.
- Хорошо, в другой раз, - покорно согласился Хараламбос.
Снова поклон, и снова он на улице. Что поделаешь! У Петридиса наличные деньги, и он платит за посредничество при выгодной сделке. А старые счеты… ведь тогда Петридис разорвал ему в клочья пиджак и плюнул в лицо, тогда… Но разве в торговых делах существуют старые счеты?
Засунув руки в карманы, Хараламбос сновал по магазинам. Но всюду его ждала неудача, всюду его успели опередить другие. Сегодня несчастливый день, он не выручил ни гроша. Наконец он зашел в кофейню, расположенную в галерее. Посидел там, чтобы убить время…
В полдень, возвращаясь домой, он остановился перед лавкой Толстяка Янниса и стал рассматривать и ощупывать туши, висевшие на крюках. Мясник тотчас вышел к нему.
- Добро пожаловать, добро пожаловать. Заходи, угощу, у меня кое-что припасено в холодильнике, - сказал он.
Никто в квартале не знал фамилии Толстяка Янниса, и сам он, наверно, давно уже ее позабыл. Поэтому он распорядился, чтобы на новой вывеске нарисовали гирлянду цветов, по птице с обеих сторон, а в середине красной краской написали его прозвище. У Толстяка Янниса была круглая, как луна, физиономия, он страдал плоскостопием и колитом.
Отведя Хараламбоса в сторону, он завел разговор о своих матримониальных планах.
- А что говорит Клио? - с волнением спросил он.
- Ах, девушки… Они такие стыдливые и неразумные… Что они понимают в жизни?.. На отцов ложится вся ответственность и заботы. - Хараламбос вздохнул и виновато опустил голову. "Какие огромные башмаки он носит! Какого же, интересно, размера?" - подумал он.
Лунообразная физиономия мясника расплылась от радости.
- Не хочу я, чтобы у тебя были лишние огорчения и хлопоты из-за приданого и всякой чепухи… Я дам тебе денег и распоряжайся ими как знаешь. Вот, бери хоть сейчас! - Он достал из кассы пачку ассигнаций и вручил Хараламбосу.
Старик весь задрожал. Он стал бормотать что-то бессвязное о своей дочке и в конце концов расплакался. Когда они прощались, мясник так крепко пожал ему руку, что чуть не сломал ее.
15
Хараламбос вернулся домой около пяти часов вечера, держа под мышкой радиоприемник.
Он был очень оживлен и повторял без конца, коверкая марку приемника.
- "Тенефулькен", "Тенефулькен"…
- Откуда ты взял деньги? - спросила испуганно Мариго.
Этот вопрос несколько смутил Хараламбоса. Он отошел от жены подальше, поставил приемник на стол и принялся вертеть в руках шнур.
- Где же розетка?.. Давайте включим радио… Что вы на меня уставились? Я купил его, не украл. "Тенефулькен" написано здесь, вот, прочитайте!
- Господи! Чудо какое-то! - Мариго перекрестилась. - Неужели ты заключил выгодную сделку? Да, Хараламбос? Отчего ты молчишь? Скажи мне все откровенно. Нам так нужна хоть капелька радости… - Она вспомнила прежние годы, когда муж любил удивить ее неожиданным подарком или веселой шуткой. - Ах! Сроду ты не был бережливым, - продолжала она. - У нас в доме пусто, а ты швыряешь деньги на приемник. - Вдруг она замолчала, с подозрением поглядев на него.
- Я купил его для Клио. - Хараламбос неловко погладил по щеке старшую дочь и улыбнулся ей. - Видишь, какой красивый "Тенефулькен"!
- "Телефункен"! - поправила его Элени.
- А, все равно! Включи-ка его, дочка. Музыка! Хе-хе, музыка! Знаете, что сказал мне продавец в магазине? "Сударь, вы покупаете счастье для своего дома". А я ему в ответ: "Вы попали в точку, нечто в этом роде и хотел я приобрести". Хе-хе! Разве это не смешно? - Элени нервно теребила пуговицы на своем жакете. - Сейчас мы послушаем радио!
И вдруг с Клио произошло что-то странное. До сих пор она стояла молча, словно ничего ее не касалось, а теперь бросилась внезапно к отцу и крепко обняла его.
- Я никогда не была безжалостной, - прошептала она. - Не была фантазеркой. Я верила в тебя, папа!
- "Тенефулькен"! "Тенефулькен"! - Хараламбос достал из кармана носовой платок и вытер слезы.
"Он притворяется. Боже мой! Он же не умеет плакать", - подумала Мариго. В сердце она почувствовала такую боль, словно в него нож всадили.
- Ты сделал что-то ужасное, Хараламбос, - прошептала она, охваченная мрачным предчувствием.
Радио заиграло так громко, что все заткнули уши…
16
Симос вошел в кабинет господина Маноглу.
Хозяин завода сидел откинувшись в кожаном кресле и вертел в руке нож для разрезания бумаги. Индийская богиня из слоновой кости украшала рукоятку этого ножа. Подперев рукой голову, он печально смотрел на богиню. "Удивительное сходство с лицом Анны, - с волнением подумал он. - Вот такая лежала она в гробу". Он не хотел забывать свою жену, хотя воспоминания о ней причиняли ему боль.
Маноглу поднял голову - его лицо напоминало холодную застывшую маску - и посмотрел на старшего мастера.
- Что тебе надо, Симос? - спросил он.
- Хозяин, сегодня у нас опять что-нибудь стрясется. Они стоят под навесом и совещаются.
- Кто?
- Члены рабочего комитета.
Некоторое время Маноглу прислушивался к однообразному гулу машин, прижимая к щеке рукоятку ножа. Вчерашние события на заводе несколько взволновали его, но он старался рассуждать хладнокровно. В прежнее время его отношения с рабочими представлялись ему чем-то вроде шахматной партии. Он обстоятельно обдумывал каждый ход, план обороны, атаку, старался разгадать маневры противника и нанести ему решительный удар. Но после прихода к власти диктатора Метаксаса шахматная доска за ненадобностью была выброшена на помойку. Сама по себе вчерашняя двухчасовая стачка, по его мнению, не представляла никакой опасности. Но его крайне поразило, что рабочие заперлись в цехах и никого туда не пускают. Узнав об этом, он тотчас вышел во двор, несколько раз постучал своим перстнем в дверь главного здания, назвался, но ему ответили, не открыв засова, что он может повидать членов рабочего комитета. И вот тогда он понял, что старый враг жив, почувствовал себя страшно оскорбленным и, потеряв обычное хладнокровие, побежал звонить по телефону в асфалию…
- Разве их не арестовали? - спросил Маноглу.
- Этих, вчерашних? Пену-то сняли, а курица варится преспокойно в бульоне.
Маноглу так сильно прижал рукоятку ножа к щеке, что на его белой коже выступило красное пятно и не сразу исчезло.
- Послушай, - сказал он. - Работа ни в коем случае не должна прекращаться. Не отходи от людей ни на шаг. Постарайся держать в руках хотя бы несколько цехов.
Старший мастер вышел из кабинета. Иоаннис Маноглу сидел, откинув голову на спинку кресла, и его плоское лицо, удивительно бледное, слегка вздрагивало при каждом вдохе и выдохе. Он сам чувствовал, что сердце у него пошаливает, но избегал думать об этом, хотя одышка, упадок сил часто сами напоминали ему о том, что здоровье его сильно пошатнулось и что скоро ему стукнет шестьдесят.
Отец его, живя в Константинополе, разбогател на торговле с Востоком. Он родился и вырос в атталийской деревне и, оставаясь до конца своих дней простым, необразованным человеком, каждый вечер ходил в кофейню греческого квартала, чтобы покурить наргиле в обществе своих соотечественников. Его старший сын умер молодым от какой-то болезни, и старый Маноглу долгое время не хотел расставаться с Иоаннисом, своим младшим сыном. Но в конце концов упорство Иоанниса победило отцовский страх, и юноша уехал учиться в Англию, где прожил чуть ли не десять лет.
После смерти отца Иоаннис обосновался в Греции, получив в наследство огромное состояние. Торговля не могла удовлетворить его честолюбие, и он вложил капиталы в промышленность, открыв в конце первой мировой войны небольшой фармацевтический завод. Малоазиатская катастрофа помешала осуществлению его честолюбивых планов. Рынок сбыта сузился, и конкуренция с иностранными фирмами грозила разорить Маноглу. Для того чтобы выжить, греческим промышленникам необходимо было захватить власть в стране, установить свои порядки.