Пообещав обо всем этом доложить по команде, члены комиссии добавили, что сделают все от них зависящее, чтобы отметить старания лейтенанта. Может, его наградят крестом, повысят в должности. Теперь, правда, не до этого, но все же они приложат усилия, замолвят о нем, где надо, словечко. Теперь, когда у немцев ничего не ладится, все рушится, труд во имя рейха ценится выше всего…
Мужики и пленные тем временем посматривали на клятый дом, где веселилась комиссия. С нетерпением ждали, чтобы они уже поскорее убрались. Все промокли до нитки, но терпели. Пусть уж, гады, разъедутся. Надо держать марку до конца.
Часа два спустя оживленная ватага офицеров в черных накидках, смеясь и тараторя, спустилась с крыльца дома лейтенанта и направилась к машинам; громко и горячо благодарили за отличное угощение и шнапс. Они уж в долгу не останутся.
Только машины скрылись за углом крайней хаты, все побросали работу и разбежались по домам.
Оказывается, не только комиссия осталась чрезвычайно довольна тем, что здесь увидела. Был рад и сам лейтенант, - невольно посматривал на свой лацкан, примеряя, куда прицепит медаль. Он благодарил своего переводчика за старания. Не подвел! Молодчина!
Неделю спустя прибыл пакет с сургучными печатями, лейтенант не без волнения и душевного трепета вскрыл его. За отличную организацию труда на стройке железнодорожной ветки в районе Ружавка - Христиновка ему объявляли благодарность, представляли к повышению в звании до обер-лейтенанта, а также к медали.
В этот день начальника трудно было узнать. А что касается переводчика, то он вырос в его глазах. Стал доверять ему еще больше.
Правда, Петр Лазутин тем временем был занят более важными делами, чем выслушивать похвалы. Он уже сколотил значительную группу военнопленных, которые согласились перейти с ним к партизанам. Такое же сообщение получил от своего друга Григория Товченко, работавшего в соседней колонне. В эти дни Петру Лазутину удалось отправить в лес, где находились партизаны, подводы с мясом, медикаментами и взрывчаткой. В заброшенном подвале на краю села он припрятал немного оружия, продовольствия, перевязочного материала. Все это будет им необходимо, когда они покинут вотчину лейтенанта, отличившегося на строительстве железнодорожной ветки…
В эти дни, откуда ни возьмись, прибыли какие-то немецкие интенданты, забрали у крестьян весь хлеб, овощи, собранные на полях и огородах, свезли в помещение школы, поставили часового.
Люди впали в отчаяние - снова останутся на зиму без хлеба.
В одну из дождливых ночей, когда вокруг было пусто и безлюдно, Петр Лазутин решил провести, вернее, повторить прежнюю операцию. Он вызвал к себе охранника - знакомого ему солдата, хорошенько угостил самогоном. Зная, что в такую дождливую погоду с хлебом ничего страшного не произойдет, охранник выпил с переводчиком. А он, Лазутин, заранее предупредил жителей: когда стемнеет, отправляйтесь в школу и забирайте то, что принадлежит вам по праву. И в то время, как солдат-охранник развлекался, позабыв обо всем на свете, крестьяне несли домой мешки, тащили тачки с зерном.
Только поздней ночью распрощался Лазутин со своим повеселевшим гостем, проводил его до самой школы.
Все признательно смотрели на скромного молодого человека в немецкой куртке, преклоняясь перед его добротой, бесстрашием. Ведь он рисковал жизнью. Но переводчик сердился - не любил благодарности. Просто это его долг, и он был счастлив, когда удавалось приносить людям пользу. День, когда мог помочь своим или сообщить добрые вести с фронта, он считал для себя счастливым.
Однажды Петр Лазутин проходил мимо мельницы и увидел большую гурьбу крестьян. Мужчины, женщины, дети с мешками, котомками толпились у входа, чтобы смолоть немного зерна. Стояли шум, толчея. В самом хвосте очереди жались женщины-солдатки, старухи, дети. Их, оказывается, оттеснили мужики.
Петр Лазутин возмутился. Долго присматривался и, укоризненно покачав головой, пристыдил мужчин.
- Что это, люди добрые? - произнес он громко, чтобы услышали все. - Стало быть, у кого плечи покрепче, кто сильнее, тот отталкивает слабых?.. Тот первый сват на свадьбе? Красиво, нечего сказать! Выходит, человек человеку волк? По правилам фашистов, что ли? Значит, женщины, дети, солдатки будут без конца стоять здесь в хвосте очереди, мокнуть под дождем, а мужчины прорвутся вперед?.. А вы, люди добрые, не забыли часом, что мужья этих женщин, сыновья этих матерей кровь свою проливают, чтобы принести вам освобождение…
Мужчины стали что-то бормотать, испытывая стыд, неловкость, и понемногу отступали в сторону, давая место солдаткам и детям…
Лазутин позвал растерявшегося мельника:
- Вот что, служивый, в первую очередь молоть зерно женщинам, старикам, детям. Остальные пусть подождут. Понятно?
- Конечно, понятно, сынок… - обрадовался старик. - А разве я мог этих мужиков сдержать?.. Конечно, ваша правда!
- Ну вот, только так, батя… А если нарушат порядок, скажите мне… Нехорошо так, товарищи! Непорядочно!
- Спасибо, сынок! - закричали ожившие солдатки.
- За что тут спасибо. Надо, чтобы все было по-людски…
Все молча смотрели ему вслед. Пристыженные мужчины медленно отходили в сторону от исхлестанной дождями и ветрами, открытой всем ветрам маленькой мельницы.
СНОВА В ПУТИ
Новоиспеченный обер-лейтенант Эмиль Айнциге был доволен собой и своей судьбой. B самом деле, кто б мог пожелать себе во время такой страшной войны более теплого местечка? Далеко от начальства - сюда редко кто заглядывал. Пули и снаряды не визжали над головой. Слава богу, и перерабатываешься ты не так уж сильно. Жрать и пить - от пуза. Так можно воевать хоть еще лет двадцать!
И писал своей женушке, чтобы она там не беспокоилась о нем и не лила напрасно слез. Если ему так будет везти и дальше, он с божьей помощью вернется к ней цел и невредим. К тому же привезет ей немало дорогих подарков, которые ему удалось захватить в России. К своему огорчению, он не имеет никакой возможности переслать их ей, да и опасно отправлять такие драгоценные вещи.
Да, пока он чувствует себя здесь неплохо, дай бог и дальше не хуже!
Еще он писал жене, что старается не очень задираться ни с солдатами, ни с мирным населением, то есть поступает точнехонько так, как она ему советовала. Чтоб и волки были сыты и овцы целы… Чего доброго, заспоришь с этими дикарями, они тебе и нож в спину, и пулю в затылок… Лояльное отношение к окружающим, как он сам убедился, весьма помогает в жизни.
Солдат он не обижает, предоставляет им относительную свободу, с переводчиком - веселым и деловым парнем - тоже ладит. Правда, ему доносили уже несколько раз, что Петр Лазутин слишком дружит с крестьянами и делает для них поблажки, слушает московское радио и сообщает все не только ему, обер-лейтенанту, но и этим же гражданским, ведет с ними крамольные разговоры… Но обер-лейтенант не верит этой болтовне льстецов, которые готовы отца родного продать за три пфеннига…
Переводчиком он доволен. Тем более, что его рекомендовал сам капитан - высокий начальник. А тот какого-нибудь замухрышку не пришлет…
И вообще, в его обязанности не входит слежка за людьми, - сообщал он милой фрау. Наоборот, благодаря этому парню ее мужа повысили в звании и вынесли благодарность. Медаль скоро пришлют.
Правда, совсем недавно случилась тут неприятность: неизвестные злоумышленники похитили много зерна. Но это тоже не беда. А вот из его склада пропало четыре ящика с гранатами, два десятка винтовок, несколько автоматов, медикаменты, вата, бинты и прочие вещи… Это уже похуже… Но что поделаешь, война. Первое время, правда, переживал, потом прошло. Этого добра на фронте - хоть отбавляй. Долго думал: доложить начальству о пропаже или нет? Решил молчать. И, слава всевышнему, пронесло. Рейх нынче теряет не ящики с гранатами и автоматами, а целые армии, города, тысячи пушек и танков, горы оружия и много солдат и офицеров. Стало быть, то, что потерял он, - мелочишки…
Тихое пристанище нашел себе обер-лейтенант Эмиль Айнциге, жил припеваючи и мог бы спокойно сидеть здесь до конца войны. Но грянула беда. Опять "выравнивали" фронт, и было приказано отвести команду еще дальше. Оказывается, здесь уже не нужна железнодорожная ветка. Немцы смогут улепетывать на запад своим ходом…
Обер-лейтенант быстро поднял команду, русских плен-пых, все свое хозяйство и двинул дальше. Несколько дней колонна брела по развезенным дорогам. Тут Петр встретился-таки со своим другом Товченко. В пути обо всем точно договорились. Сколотили порядочную группу военнопленных, готовых перейти к партизанам.
Колонна остановилась в большом селе. Отсюда уже недалеко до чижовских лесов. Это было на руку, тем более, что там действовал боевой отряд, которому Петр передавал оружие, медикаменты. Обер-лейтенант Эмиль Айнциге боялся леса пуще смерти, но пленные были рады этому. Более ста человек уже готовы уйти в лес, к партизанам. И не с пустыми руками.
В это самое время у обер-лейтенанта все переменилось: кончилась его удачливость. Начальство решило, что такого расторопного обера, патриота и храбреца, награжденного медалью, нечего держать где-то на задворках. Его, исполнительного работягу, надо отправить на фронт.
Не успел Эмиль Айнциге обжаловать свое назначение, поплакать в жилетку, толком козырнуть своими болячками, глухотой и заиканием, как на его место прислали нового начальника - тоже тыловика, пожилого, круглолицого человека с солидным брюшком и какой-то квадратной головой, длинными усами, напоминавшими рыжие усы покойного фельдмаршала Гинденбурга. Правда, он был чином пониже - всего лишь лейтенант. И звали его Фрицом Шмульке.
Ходил покачиваясь, как жирный гусь, старался выглядеть этаким бравым бодрячком, хотя всем своим видом, а особенно нелепой походкой вызывал только смех.
Он оказался очень строгим и бескомпромиссным, начал устанавливать строжайшую дисциплину и порядок. Сразу предупредил, что не допустит вольностей и расхлябанности, как прежний начальник. Жизнью поплатятся, если заметит что-то неладное. Разве они, разгильдяи, сами не видят, что Германия и ее мудрый фюрер, весь рейх находятся на краю гибели. Только честной работой и преданностью можно спасти дело, за которое сложили головы лучшие солдаты и офицеры фатерлянда.
Этот не был заикой, хорошо слышал. Он прежде всего болтливый оратор.
- Распустил здесь Эмиль военнопленных, - повторял он. - Откормлено это быдло не плохо, обленились и в ус не дуют! Недаром у них такой здоровый вид! Я посажу их на овсянку и похлебку! Пусть знают, кто они есть, сукины дети, враги Германии!
Фриц Шмульке попал на фронт совсем недавно, пришел с таким видом, словно до него не было ни Сталинграда, ни Курской дуги, а только один "блицкриг"… Все эти годы он служил фюреру в концлагере Дахау как старший надзиратель. Отец его и дед - оба были тюремщиками. Имея дело с арестантами-узниками, он неплохо служил, поддерживал дисциплину. А когда ему стукнуло шестьдесят, начальство вспомнило, что он потомственный тюремщик, присобачили и ему воинское звание лейтенанта, отправили на фронт.
- Черт возьми, - возмущался он, - тут все плохо. А как здорово было в Дахау! Бывало, только появится он в бараках, в лагере, как все вскакивали и громко, хором приветствовали его. А эти русские швайны увидят его и прыскают, смеются над ним. В строю болтают по-своему, черт их разберет что!
Ничего, они еще у него запляшут! Он их еще научит дисциплине. Хоть это не Дахау, но все равно он установит здесь такой порядок, как там. Дайте только ему развернуться!
Новый начальник строго запретил кому бы то ни было, даже своим помощникам, жить в домах у мужиков. Не хватает бараков, где бы все разместились. Ничего, есть колхозные коровники. Обнести колючей проволокой, поставить вышки, на них - автоматчиков! Пусть почувствуют себя как в Дахау! Быстро поумнеют. Что, коровники без окон и дверей, без крыш? Ничего, не подохнут! Главное, чтобы колючая проволока была! Это великое изобретение Адольфа Гитлера и Генриха Гиммлера. Отлично действует на нервы, исцеляет от всех болезней. Главное - психических и нервных. Все должны быть вместе, как скот. Тогда легче ими командовать!
Он был разъярен, этот новый начальник, не мог прийти в себя от злости. Бегал по деревне и искал… колючую проволоку. Но, как назло, нигде не мог ее найти. Что это за страна такая, Россия? Зря говорили, что она богатейшая в Европе. Здесь не найдешь паршивенького мотка колючей проволоки! Там, в Германии, этого добра хоть отбавляй! А тут! Да, но как же быть без колючей проволоки? Где держать людей? Нет, это черт знает что! Уму непостижимо!
Переводчик с первой минуты ему не понравился. Что-то слишком он веселый, разговорчивый. Кроме того, с его лица не сходит хитроватая, лукавая усмешка. Ради чего он смеется? Почему ему так весело, когда плакать надо? Может быть, он над ним смеется? Ему не нравятся его усы? Ничего, он у него еще заплачет! На четвереньках будет перед ним ползать!
Почему все дрыхнут в коровниках на соломе? Еще не получены инструкции, что и как строить? Тогда пусть переносят камни с места на место, только не сидят без дела. Сидеть без дела - значит начинать думать. А о чем пленные могут теперь думать, если не о крамоле! Что, камней нет? Камни пошли на ремонт дороги? Так пусть разбирают брусчатку и строят ее наново! Как там, в лагере Дахау!.. Или вот еще: пусть маршируют. Людей надо муштровать! Они будут маршировать до одурения. Тогда мозги у них перестанут работать и легче будет ими командовать: "Айн, цвай! Айн, цвай!"
Лазутин и Товченко понимали, что с приходом этого кретина дело их усложнилось. Если самодур найдет проволоку и ею опутают лагерь, тогда нелегко будет вывести в лес людей. К тому же надо ускорить побег. Этот дьявол всюду и везде сует нос, может обнаружить тайник, где сии спрятали свое добро: оружие, гранаты, медикаменты.
Фриц Шмульке рехнулся, не иначе, ночами не спит, видит только колючую проволоку. Поехал в окрестные села, но и оттуда вернулся с пустыми руками.
Тогда он написал начальству рапорт, чтобы срочно выслали ему колючую проволоку. Без проволоки он как без рук и не может выполнять свою задачу.
Там прочитали его бумагу и решили, что тюремщик с ума сошел. Что себе думает? Все вокруг горит, они сами не знают, на каком свете находятся и что будет с ними через день. Да что день - через час! А тот идиот морочит голову с колючей проволокой! И ответили: если он, эдакий кретин, пришлет хоть еще один подобный рапорт, его немедленно направят в линейную часть, на передовую. Там он получит и колючую проволоку и кое-что похлеще!
Он был обескуражен. Как же так? Неужели эти остолопы не знают, что мыслит фюрер о колючей проволоке? Ведь это не его, Фрица, теория. О колючей проволоке давным-давно говорил фюрер, еще на заре своей карьеры в Мюнхене… Он ясно сказал: если хочешь человеку вправить мозги, пусть он у тебя посидит за колючей проволокой!.. Неужели они забыли эти золотые слова?
Ничего, он им об этом когда-нибудь напомнит! А пока что надо заставить своих подчиненных заниматься делом. И он приказал переводчику каждый вечер после работы выводить колонну на плац и заставлять маршировать. Строевым шагом! Люди должны что-то делать, чем-то заниматься. Иначе они начнут думать! А ему не нужно, чтобы эти русские швайны думали, да еще в такое тяжелое для рейха время!
И люди маршировали. Есть приказ, стало быть, надо шагать.
Фриц Шмульке вышел на плац и выразил недовольство. Как они идут? Крепче шаг! Надо прусским, ногу выше поднимать!
Он спохватился: маршировка получается у них так коряво потому, что они не поют. В строю надо песни петь. Но тут оказалось, что никто не знает ни немецкого языка, ни немецких песен… Новый начальник разрешил петь те песни, которые они помнят.
На другой день после работы, когда все вышли на площадь, Петр Лазутин во весь голос запел любимую песню, по которой истосковалась душа. И люди хором подхватили:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!
Глаза пленных просияли. Никогда, кажется, не пели они с таким наслаждением, как теперь.
Знакомая песня прозвучала, как призыв. Будто солнечный луч пробился сквозь черный мрак. Сбежались жители со всех концов села. Они не могли понять, что произошло. Неужели пришло время для таких песен?
Слушали, затаив дыхание, как поют военнопленные, и сами, стоя в стороне, тихонько стали подпевать.
Каждый день, когда колонна выстраивалась на площади возле церкви, стар и млад бросали работу и спешили туда. Песни ласкали слух и душу, напоминали лучшие годы жизни, вселяли веру в то, что скоро кончится кошмар и можно будет наконец свободно петь, свободно жить и трудиться.
А Петр Лазутин и Товченко тем временем внимательно присматривались к местным жителям. Понимали, что среди них есть и такие, которые могли бы связать их с партизанами, действовавшими в соседних лесах. Нужен был только надежный человек. Как никак, более ста узников готовятся к побегу!
И такой смельчак вскоре нашелся. Его отрядили в лес с медикаментами и продуктами. Надлежало договориться о месте встречи, о переходе к партизанам.
Спустя два дня состоялся разговор с представителями партизанского отряда за дальней околицей села, в глубокой балке. Узнав, что более ста человек полностью готовы прийти в отряд, обрадовались. Там как никогда нужны были люди. За время последних операций ряды сильно поредели.
Затерянными тропками, густым лесом, вслед за двумя молчаливыми партизанами, шел Петр Лазутин. Долго петляли они меж деревьев, по болотам, пока не остановились среди густых зарослей. Вскоре Лазутин спустился в глубокое обжитое подземелье, где в трепетном свете коптилки виднелись нары, оружие в пирамидах.
Навстречу ему поднялся пожилой невысокого роста человек в подпоясанной солдатским ремнем ватной куртке. Его выразительное, поросшее густой седоватой щетиной лицо было внимательное и сосредоточенное. Человек долгим изучающим взглядом смотрел на вошедшего, будто желая узнать в нем старого знакомого. Люди, лежавшие на нарах, поднялись и не спускали глаз со своего командира и молодого человека, стоявшего перед ним.
Командир усмехнулся, протянул пришедшему руку и сказал:
- Ну, что ж, здравствуй, товарищ Лазутин!.. Значит, нашего полка прибыло? В добрый час! Так вот ты какой. А я думал, богатырь. По твоим делам ты должен быть богатырем!
Смущенная усмешка промелькнула по лицу гостя.
- Да… Это я, Петр Лазутин… Пока можете меня так называть, а там будет видно…
Все рассмеялись. Улыбнулся и командир.
- Ну, это понятно… А я - дядя Коля… Будем знакомы… А эти ребята - мои помощники, - кивнул он на стоявших у стены парней в разной одежде.
- Чего ж мы стоим, как непрошенные гости на чужой свадьбе, - сказал "дядя Коля", опускаясь на лавочку у небольшого, сколоченного из нетесанных досок стола. - Коли свататься, то надо сидя…
Он закурил трубку и предложил гостю коробочку с табаком, с аккуратно сложенными газетными бумажками, посмотрел на ребят, потянувшихся к табаку.