"В ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации в количестве до 150 самолетов пытались бомбить Берлин. Действиями истребителей и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника рассеяны. Из прорвавшихся к городу 13 самолетов 9 сбито".
Эта фальшивка ошеломила англичан. Спустя сутки лондонские газеты недоуменно заявили, что в ту ночь вследствие крайне неблагоприятных погодных условий ни один из английских самолетов в воздух не поднимался.
Сомнения немцев и англичан рассеяло сообщение газеты "Правда". Она писала:
"В ночь с 7 на 8 августа группа советских самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои базы без потерь".
Второй налет на Берлин
Получив срочное сообщение от командующего военно-воздушными силами ВМФ об успешном налете на Берлин, нарком ВМФ адмирал Кузнецов тут же позвонил в приемную Верховного Главнокомандующего и попросил записать его на прием к Сталину.
- Вопрос касается бомбардировки Берлина, - сказал он Поскребышеву.
Минут через пять раздался ответный звонок. Кузнецов снял трубку.
- Товарищ Сталин вас примет, Николай Герасимович, - раздался голос секретаря. - Приезжайте.
Сталин выглядел усталым и утомленным, видимо, опять трудился всю ночь. Он поздоровался с наркомом ВМФ за руку, предложил сесть.
- По вашим глазам вижу, что принесли хорошую весть, товарищ Кузнецов.
- Да, весть действительно хорошая. Очень хорошая. Сегодня ночью дальние бомбардировщики под командованием полковника Преображенского бомбили Берлин, доложил Кузнецов.
Сталин поднял голову, в его глазах блеснул радостный огонек.
- Значит, свершилось первое возмездие немецким фашистам за Москву!
- Так точно. В Берлине вспыхнули десятки пожаров. Летчики наблюдали много взрывов.
Кузнецов рассказал о подробностях налета, сообщенных Жаворонковым. Из тринадцати дальних бомбардировщиков лишь часть достигла Берлина, а остальные сбросили бомбы на запасную цель - морской порт Штеттин и подожгли его. Первый налет надо считать разведывательным.
- Для начала вполне было достаточно и одной эскадрильи дальних бомбардировщиков, - согласился Верховный Главнокомандующий.
- Все наши самолеты благополучно вернулись на свой аэродром. Однако, Кузнецов не в силах был скрыть довольную усмешку, - министр пропаганды Германии Геббельс в первой утренней радиопередаче поведал миру, что немецкие истребители и зенитная артиллерия сбили на подходах к Берлину девять… английских самолетов. А нам точно известно, что англичане в эту ночь на Берлин не летали.
- Англичане и немцы разберутся во всем сами, - Сталин встал из-за стола и прошелся вдоль стены. - А ваши морские летчики достойны самых больших похвал, он остановился возле наркома ВМФ. - Самых больших! Они первыми, пусть и по воздуху, проложили путь в Берлин. Исторический путь!
Сталин вызвал своего секретаря.
- Подготовьте приветственную телеграмму летчикам-балтийцам, бомбившим столицу фашистской Германии город Берлин. Телеграмма пойдет за моей подписью.
- Хорошо, товарищ Сталин, - ответил секретарь и вышел.
Сталин вновь прошелся вдоль стены.
- Теперь наши удары по Берлину надо наращивать, товарищ Кузнецов, заговорил он. - Пусть гитлеровцы в своей столице на себе почувствуют мощь советской авиации. Я уже дал распоряжение командующему Военно-Воздушными Силами Красной Армии товарищу Жигареву о выделении из состава дальнебом-бардировочной авиации еще двух эскадрилий. ДБ-три. Они на днях поступят в распоряжение генерала Жаворонкова.
- Второй островной аэродром в Асте готов к их приему, - сказал Кузнецов.
- Очень хорошо. Дальнебомбардировочную авиацию надо сразу же бросить на Берлин. Время не ждет.
- Так и сделаем. Дорожка уже проторена, - заверил Кузнецов.
Вошел секретарь с бланком правительственной телеграммы. Сталин взял бланк, сел за стол и внимательно стал читать текст. Что-то зачеркнув и поправив, он подписал телеграмму, вернул секретарю.
- Товарищ Кузнецов, представьте к наградам тех, кто бомбил Берлин и активно участвовал в подготовке этой ответственной операции, - распорядился Сталин. - Особо отличившихся представьте к званию Героя Советского Союза.
- Есть! - ответил Кузнецов, радуясь за своих летчиков и гордясь их мужеством и отвагой.
Второй налет на Берлин Жаворонков решил произвести в ночь на 9 августа. Пока немецкое верховное главнокомандование опомнится, пока вражеская агентура будет разыскивать советские самолеты, бомбы снова посыплются на их столицу.
Измученные экипажи безмятежно спали, в то время как техники, мотористы и оружейники готовили бомбардировщики к новому вылету.
Жаворонков и Комаров сидели в штабной землянке и прикидывали возможные варианты нового удара по фашистской столице. Неожиданно приехал комендант Береговой обороны Балтийского района.
- Поздравляю с первым успешным налетом, Семен Федорович, - пожал Елисеев руку Жаворонкову. - Моонзундцы гордятся: с нашей земли бомбили Берлин!
Жаворонков был рад, что комендант, несмотря на занятость, приехал поздравить морских летчиков с успешным выполнением задания Ставки Верховного Главнокомандования - так она стала называться с 8 августа.
- Только что нами получена телеграмма от товарища Сталина, - сказал Елисеев. - Приказано мне лично доставить ее героям-летчикам.
Авиагруппа особого назначения имела на вооружении радиостанцию, предназначенную лишь для связи с самолетами, находящимися в воздухе. Специальный транспорт с радиооборудованием, вышедший из Кронштадта, не дошел до Сааремаа, немцы потопили его в Финском заливе. Поэтому радиосвязь с Большой землей авиагруппа осуществляла через Береговую оборону Балтийского района. Нарком ВМФ все указания Жаворонкову давал через генерала Елисеева, соответственно и донесения авиагруппы шли через него.
- Надо немедленно довести содержание телеграммы до всего личного состава, сказал Жаворонков.
- Экипажи спят, товарищ генерал, - осторожно напомнил Комаров.
- Ведь такое радостное событие, капитан! От самого товарища Сталина поздравление. Будите людей, - разрешил Жаворонков.
Комаров разбудил экипажи и построил их на спортивной площадке возле сельской школы. Летчики, штурманы, стрелки недоумевали: проспали всего лишь несколько часов, усталость все еще давала себя знать. Значит, что-нибудь случилось, если подняли их раньше намеченного срока. К тому же приехал начальник гарнизона островов Моонзундского архипелага.
Преображенский с заспанным, чуть припухшим лицом доложил Жаворонкову о построении экипажей.
Жаворонков вышел на середину строя.
- Товарищи! К нам пришла радостная весть, - сказал он. - Ее привез комендант Береговой обороны Балтийского района генерал-майор Елисеев. Пожалуйста, Алексей Борисович…
Елисеев достал бланк, развернул его и торжественно, чеканя каждое слово, начал читать:
"Телеграмма. Правительственная! Москва. Кремль. 8 августа.
Поздравляю летчиков Краснознаменной Балтики с успешным выполнением задания Ставки - ответным ударом по военным объектам Берлина. Своим беспримерным полетом вы доказали всему миру крепнущую мощь советской авиации, способной громить захватчика на его собственной территории. Уверен, вы и впредь будете достойно бить немецко-фашистских оккупантов как на нашей советской земле, так и на земле агрессора. Желаю летчикам новых боевых успехов в деле окончательного разгрома врага всех свободолюбивых народов мира - германского фашизма.
Сталин".
- Ура-а! Ура-а! - раздались дружные возгласы. Усталость сняло как рукой. Летчики, штурманы, стрелки поздравляли друг друга. Еще бы! Их благодарит сам Сталин! Верит, что они еще не раз принесут в фашистскую столицу на своих самолетах грозное возмездие. И они - летный состав авиагруппы особого назначения - оправдают высокое доверие Верховного Главнокомандующего!
Жаворонков пригласил Елисеева на праздничный обед. Елисеев отказался. Очень много срочных дел. Вчерашнее резкое изменение боевой обстановки на эстонском участке фронта в связи с выходом немецких войск к Финскому заливу заставило его бросить все силы и средства на строительство оборонительных сооружений восточного берега острова Муху. Именно там, согласно плану "Беовульф II", гитлеровцы намечают с Виртсу через семикилометровый пролив Муху-Вяйн высадить десант до дивизии включительно. "День X", к сожалению, не известен моонзундцам, но он может наступить быстрее, чем хотелось бы, ведь район Таллинна и Моонзундский архипелаг находятся уже в тылу немецких войск, и, видимо, захват их командование группы армий "Север" считает делом решенным. Елисеева очень беспокоили две немецкие резервные дивизии, находящиеся в Пярну. Уж не намереваются ли гитлеровцы использовать одну из них в качестве десанта на остров? Или бросят на штурм Таллинна?
Елисеев, направляясь на остров Муху, забрал с собой и начальника штаба подполковника Охтинского. Представителем Береговой обороны Балтийского района в авиагруппе остался начальник политотдела полковой комиссар Копнов.
- Прошу вас о любом изменении обстановки информировать меня, Алексей Борисович, - попросил Жаворонков. - Это очень много значит для наших налетов.
Праздничный обед прошел шумно и весело. Повара постарались на славу, официантки - девушки-эстонки с соседних хуторов едва успевали разносить по столикам всевозможные закуски и горячие блюда. Снабженцы раздобыли у рыбаков местные деликатесы: малосольного лосося, красную икру, копченого угря, маринованные миноги и сладкую копченую салаку. Были на столе домашнее жаркое из молодого поросенка и щи из свежей капусты по-флотски. Те, кто сегодня летал на боевое задание, выпили лишь по две маленькие рюмки коньяку: за успешное выполнение первого удара и за благополучное возвращение из второго полета.
Говорили все сразу, перебивая друг друга. Делились впечатлениями о налете на фашистскую столицу, рассказывали о злоключениях, выпавших на долю каждого летчика, штурмана, стрелка-радиста и воздушного стрелка.
Преображенский радовался, глядя на веселые, возбужденные лица боевых друзей. В их кругу он чувствовал себя словно в домашней обстановке, каждый ему был хорошо знаком, каждого он знал, каждому верил. Все вместе они празднуют сегодня свою первую победу и готовы опять вылететь на боевое задание.
Преображенский вдруг забеспокоился. Только сейчас он заметил, что среди них нет Фокина.
- Где старший лейтенант Фокин? - спросил он у Комарова.
- Не знаю, товарищ полковник. Вроде был здесь при построении.
- Товарищ Фокин в комнате отдыха, - сказала старшая официантка Элла. - Я приглашала его. Он отказался…
Преображенский не дослушал Эллу, встал из-за стола и пошел в спальное помещение.
Фокин лежал на койке прямо в обмундировании.
- Больны, Афанасий Иванович?
Фокин приподнял большую, чисто выбритую голову, увидел полковника и попытался закрыться подушкой.
- Больны, что ли? Я же вас спрашиваю!
- Нет. Не болен…
- Тогда в чем дело?
- Эх, товарищ полковник, товарищ полковник, - Фокин тяжко вздохнул, засопел.
- Спали?
- До сна ли тут!
- Почему не на обеде?
- Не хочу.
- Да что с вами? Боевой летчик и вдруг раскис! Афанасий Иванович, не узнаю вас, - Преображенский нарочно говорил с упреком, догадываясь о состоянии летчика.
- Я же не дошел до Берлина! - вырвалось с болью у него из груди. - Не дошел! Мне… стыдно ребятам в глаза смотреть. Я, старший лейтенант Фокин, которого вы, товарищ командир, часто в пример ставили, и не дошел! Не дотянул…
- Знаете, Афанасий, а ведь и у меня при подходе к территории Германии появилась мысль отбомбиться над Штеттином. Когда в месиво попал, в сплошные кучевые облака, - просто сказал полковник.
- Но все-таки вы дошли до Берлина! - воскликнул Фокин. - И другие дошли.
- И вы сегодня дойдете, уверен.
- Я лечу?
- Конечно! Как же без вас?
Фокин встал, вытянулся во весь свой богатырский рост, расправил широкие плечи. Как клятву произнес:
- Сегодня я обязательно дойду до Берлина! Слово коммуниста, товарищ командир!
- Верю, Афанасий, верю, друг мой боевой, - полковник дружески подтолкнул Фокина к двери. - А сейчас быстро обедать. Красавица Элла вам такие блюда подаст - пальчики оближете!
В 20 часов построение у подземного командного пункта, последний инструктаж, получение метеосводки. И в 21 час - взлет.
Опять летели три звена: первое возглавлял Преображенский, второе - капитан Гречишников и третье - капитан Ефремов.
В состав звеньев вошли экипажи капитанов Плоткина и Есина, старших лейтенантов Фокина, Трычкова и Финягина, лейтенантов Кравченко, Александрова, Русакова и Мильгунова.
Увеличили калибр бомб. Кроме ФАБ-100 и ЗАБ-50 на самолетах, моторы которых были меньше изношены, на внешнюю подвеску поместили по одной или по две ФАБ-250.
Полет Преображенский опять определил как разведывательный. Действия над Берлином оставались прежними: каждый бомбардировщик выходит на цель и возвращается на аэродром самостоятельно. Высота бомбометания - до семи тысяч метров, ниже нельзя, так как гитлеровцы откроют ураганный огонь по советским самолетам.
Капитан Каспин, только что вернувшийся с капитаном Усачевым на Че-2 из полета по маршруту, предвещал ухудшение погоды. За сутки облачность стала гуще и выше, возможен дождь и на высоте даже изморозь.
- Погода - дрянь, - рассматривая метеосводку, проговорил Хохлов. - Тоже мне метеобогом называется, - покосился он на Каспина. - Не мог по-дружески получше погодку дать.
- Циклон бушует, - уклончиво ответил Каспин.
- Товарищи! Сегодня все должны долететь до Берлина. Это наш ответ на поздравительную телеграмму из Ставки, - сказал Оганезов. Он уже успел объехать все самолеты и вручить стрелкам объемистые пачки листовок.
Первым взлетел флагманский ДБ-3.
- Иду на Берлин! - сообщил на землю Преображенский.
Длинным темно-зеленым клином пронесся под крыльями полуостров Сырве. Его оконечность - мыс Церель с полосатым маяком - Преображенский так и не увидел: бомбардировщик врезался в стену облаков.
"Метеоролог оказался прав, - подумал он. - Попробуем пробить облака".
Моторы гудели натужно, самолет медленно набирал высоту. Три тысячи метров. Три тысячи пятьсот… Четыре тысячи… А сплошному мутному месиву, казалось, не будет и конца.
Пять тысяч метров. Над головой наконец открылась густая синева вечернего неба, а под фюзеляжем - горы облаков, устрашающе черных по курсу и красновато-рыжих справа, подсвеченных лучами заходящего солнца.
Левый мотор начал фыркать, задыхаться. Опять перегрев! Винить техника самолета Колесниченко тут не за что. Моторы заметно износились и при большой нагрузке греются. Преображенский сбавил обороты левого мотора, давая ему возможность несколько охладиться, благо за бортом минус 40.
- Что случилось, Евгений Николаевич? - спросил в микрофон Хохлов, заметив, что один двигатель работает с малой нагрузкой.
- Левый барахлит, штурман.
- Что с ним?
- Греется.
- На таком-то морозище!
- Дал ему отдохнуть. А там посмотрим…
О возвращении Преображенский и думать не хотел, хотя в сложившейся ситуации имел на это полное право. Ведь все летчики дали клятву в ответ на поздравительную телеграмму из Ставки долететь сегодня до фашистской столицы. Так разве он, командир, может повернуть назад? В конце концов можно и на одном моторе идти.
Чистая полоса неба кончилась. Опять облака. Снова надо идти вверх, там и похолоднее будет для мотора, и облачность меньше.
Шесть тысяч метров. В кабинах минус 36 градусов. Холод пробивает теплую меховую одежду, проникает до костей.
- Кротенко, как вы там?
- Ничего, товарищ командир. Терпимо. Порядок у нас, - ответил Кротенко. Чтобы как-то согреться, он без конца крутил турельную установку и притопывал ногами, обутыми в унты. Его сектор наблюдения - верхняя полусфера, а Рудакова - нижняя. Старшего сержанта точно и мороз не брал; прижавшись к люковому пулемету, он внимательно смотрел вниз. Мучила лишь качка, когда самолет летел в облаках. Его хвост прыгал во все стороны точно на ухабах. А тут еще стало трудно дышать, воздуха в кислородной маске не хватало, хотя баллон открыт на полный доступ.
Холод при кислородном голодании как бы уходит на второй план. Руки и ноги становятся непомерно тяжелыми, тело словно чужое, непослушное, усталость страшная, и оттого появляется безразличие ко всему. Лицо покрывается холодным потом. Пот на спине, на шее, на груди. Все начинает кружиться перед глазами, и нет сил, чтобы удержаться, уцепиться за что-либо рукой. Огненные круги в глазах, к горлу подступает тошнота.
Если стрелки-радисты осуществляют лишь наблюдение, то каково летчику, ведущему машину в темноте, и штурману, определяющему курс?! Даже если будет еще хуже, еще тяжелее, ни Кротенко, ни Рудаков об этом не скажут.
- Штурман, Петр Ильич, как вы там? - поинтересовался Преображенский.
- Ни черта не вижу. Стекла очков покрываются пленкой льда. Не успеваю счищать, - ответил Хохлов. - А вы как?
- Глаза болят. Все прыгает… Придется опускаться ниже, - полковник отжал рукоятки штурвала от себя, и бомбардировщик послушно пошел на снижение.
Высота четыре тысячи пятьсот. Дышать легко, но вокруг темень. В густых облаках самолет словно все время на что-то натыкается, его трясет и бросает из стороны в сторону. На стеклах кабин появилась тонкая пленка льда.
- Петр Ильич, у меня не работает компас, - услышал в шлемофоне голос командира Хохлов. - Что с ним такое? Да и второй тоже… Вот беда. Замерзли они, что ли? Надежда теперь только на ваш компас.
Хохлов взглянул на штурманский компас и побледнел. В глаза бросился пузырь под стеклом котелка. Если он расширится, - конец главному аэронавигационному прибору. Видимо, то же самое произошло и с компасами в кабине летчика. А отчего бы? Вроде все в порядке? Только разве что холод…
- Командир, мой компас работает как часы! - не решаясь волновать Преображенского, ответил Хохлов.
Если выйдет из строя и штурманский компас, тогда наступит полная потеря ориентировки. И так ничего не видно в сплошном черном месиве, да еще приборы отказали. Все что угодно, но компас надо спасти.
Скрюченными от холода пальцами Хохлов снял унты и меховые чулки. Меховыми чулками он прикрыл компас, защищая его от пронизывающего холода, а закоченевшие ноги вновь сунул в унты.
Облака стали реже, появились просветы, над головой засверкали звезды. И тут сквозь гул моторов донеслись частые ухающие звуки. "Вражеские зенитки! безошибочно определил Преображенский. - Но откуда?!"
- Петр Ильич, слышишь? - спросил он.
- Слышу.
- Где мы?
- Над морем. На траверзе Свинемюнде.