- Эля, опять ты о тюрьмах, - укоризненно сказал Борис, у него заболели уши от бравурной и торжествующей музыки, что гремела в душе, сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. Нахлынуло ужасно-дерзкое желание обнять Эльзу, но волнение и робость мешали сделать это. - Как только закончится война…
- Мы с тобой не доживем до светлого дня! - отрешенно и твердо, не по-детски серьезно проговорила Эльза, - я обязательно сгину в этой сибирской ссылке, чувствую погибель. И сгину, думаю, очень скоро. - Голос Эльзы был печально-трогателен, и эти слова рвали душу Бориса.
- У тебя голова набита глупостями! - он нашел ее податливую руку, притянул к своим губам, осторожно притронулся к ней. - Я не позволю обижать тебя, помогу выжить, дождаться победы. О, какая светлая жизнь наступит тогда! - Борис замолчал, внутренне вновь ужасаясь своим словам: "Трепач! Чем ты сможешь помочь ссыльной? Убежишь с ней из Сибири? Куда? На какие шиши? Ежели нет денег, то не велика беда, на них не больно-то чего купишь, а вот документы где взять? Без "корочек" нынче и ста метров не пройдешь - всюду военные патрули, на каждом углу. Хорошо хоть Эльза не знает, что в округе день и ночь проходят облавы, забирают каждого, у кого нет при себе "палочки-выручалочки" - заводского пропуска, даже паспорта не выручают". Помнишь, ты заикнулась о таинственных шпионах "ниндзю"? - Борис попытался переменить тему разговора. - Откуда они взялись?
- Спасибо тебе, Борис! Ты отогрел меня! - с щемящим чувством сказала Эльза, не приняв новую тему. И вдруг она притянула к себе лицо парня и сама поцеловала Бориса в губы.
- За что ты меня благодаришь? - Борис был оглушен счастьем, едва шевелил губами. Господи! Она поцеловала меня, а я…колебался, как флюгер, готов был прогнать девчонку, накричать, оскорбить.
- За доброе сочувствие. Отец, помню, всегда наставлял меня: "Желание помочь ближнему, - говорил он, - иногда бывает дороже самой помощи". Ой, смотри-ка, картошка подгорает.
Борис встал, пошатываясь, подошел к отверстию печи, поискал глазами железный прут, с помощью которого они всегда вытягивали. И вдруг от сильного удара опрокинулся навзничь. Услышав сдавленный крик Эльзы, Борис с трудом приподнялся, выплюнул кровь. В проеме двери увидел две быстро удаляющиеся фигуры в черных зековских фуфайках. Ни противня, ни испеченной картошки уже не было…
"СКОЛЬКО ВРАГОВ, СКОЛЬКО ВРАГОВ!"
Кремль был погружен в темноту. Светились только окна на третьем этаже, где находился рабочий кабинет "Отца всех народов", которого с недавних пор стали именовать по-новому: "Верховный Главнокомандующий". Здесь существовало незыблемое правило: пока Хозяин бодрствует, никому не было позволено оставлять служебные кабинеты. Сталин в этот поздний вечер тщательно изучал докладную записку Главного управления лагерей Советского Союза. Он специально затребовал эти сведения, готовясь к введению очередного новшества, которое, по его мнению, должно было еще больше напугать врагов, задумано это было им давным-давно - издать указ о введении смертной казни через повешение, заодно вновь открыть во всей полноте такое понятие, как "каторга". Почему-то слово "каторга" радовало слух, щекотало нервы. Сам бывал на каторге, знает, что там погорше тюрьмы.
Набросав схему будущего указа, Сталин налил в хрустальный бокал "боржоми", но пить не стал, внезапная мысль посетила его: обычно на каторгу ссылали после отбытия срока в тюрьме, а тут…можно сразу ссылать неугодных, как это он сделал с чеченцами, калмыками, крымскими татарами, с немцами Поволжья. Отныне под его твердой рукой не только многомиллионная армия, воющая с гитлеровцами, но и многомиллионная держава "Гулаг".
Снова стал перечитывать докладную. "Спасские лагеря", "Экибастуз", "Дальстрой", "Севлаг", "Степлаг", "Сиблаг", всех не перечтешь. Потер ладони, сказал сам себе: "Чехов, кажется, писал, что на сахалинской каторге отбывали наказание 5905 арестантов, а у нас только на Колыме в несколько десятков раз больше. Сколько врагов! Сколько врагов!"
Осторожно в кабинет вошел его давний помощник Поскребышев. Он, как домашний пес, загодя чувствовал, когда нужен Хозяину. Встал в выжидательной позе за спиной.
- Товарищ Поскребышев, не дыши в затылок, сядь, и папку положи.
- Спасибо, Иосиф Виссарионович!
- Помнишь мои слова, сказанные давным-давно: "Сделаем из Сибири каторжной, кандальной, Сибирь советскую, социалистическую"?
- У меня, товарищ Сталин, хорошая память.
- Жизнь, понимаешь, товарищ Поскребышев, вносит свои коррективы. Пришлось теперь из Сибири социалистической делать снова Сибирь каторжную, ряды врагов множатся. Ну, что там срочного?
- Дополнение пришло к докладной о Гулаге, - Поскребышев осторожно протянул Сталину лист с штампиком "совершенно секретно", - о ЧП на Воркутинской шахте N 2.
- Читай!
- Группа заключенных женского лагпункта легла на рельсы под состав с рудой. Погибло 26 человек.
- Выбрали смерть, лишь бы не помогать стране в трудный час! - Сталин швырнул лист в сторону, взял еще одно последнее донесение. Прочел вслух: "Три комсомолки-доброволки, летчицы легкой бомбардировочной авиации, не выполнили боевого задания, сбросили бомбы в открытом поле, мол, пожалели мирных жителей. По-жа-лели! Солдат не должен иметь жалости к врагам, не должен!"
- Они просят отправить их на фронт для искупления вины, - осторожно вставил Поскребышев.
- А почему раньше жопой думали? - вскипел Сталин. - Натворят, а потом каются. Сколько им дали?
- По десять лет.
- Запиши: следует совершить пересуд. Предатели и трусы должны получить на полную катушку, по двадцать пять лет. - Поднял желтые глаза на помощника.
- Владимир Ильич еще в 1918 году требовал наказывать судей за слишком мягкие приговоры, - вовремя поддакнул Поскребышев, глянул на Сталина.
- Вот мы и продолжаем линию Ильича, - миролюбиво проговорил Сталин, - соедини-ка меня с Лаврентием.
Через пару секунд Сталин уже говорил с Берия.
- Я смотрел сводку по Сиблагу, там вполне хватает рабочих рук. Тебе это ни о чем не говорит? Зачем нам в Новосибирске "немецкий десант"? - рубанул воздух ребром ладони, явно досадуя на недогадливого наркома. - Миндальничаете с немками, потакаете врагам советской власти? Пошли толкового генерала с особыми полномочиями в Сибирь, пусть вплотную займется этой так называемой "трудармией", она для фронта ни богу свечка, ни черту кочерга.
- У меня хорошая новость из Колымских лагерей, - начал было Берия, но Сталин уже положил трубку…
"ВРЕДИТЕЛЕЙ - ЛИКВИДИРОВАТЬ!"
- Разрешите войти! - Капитан Кушак не расслышал ответа начальника горотдела, но шагнул за порог кабинета, ибо знал, что его здесь ждали. Наметанным глазом определил, что Имант Иванович в кабинете не один. Сразу приметил в затаенном углу человека в штатском.
- Проходите, капитан! Садитесь! Сюда, ближе к столу! - Имант Иванович был сегодня удивительно мягок и даже непривычно ласков. Таким Кушак начальника не видел еще никогда. Даже седые брови начальника не стояли торчком, как обычно, а были тщательно подстрижены и приглажены.
Капитан сел на указанный стул, спиной чувствуя холодный взгляд незнакомца.
- Ну, капитан, рассказывай, как подвигаются дела в зоне? - Имант Иванович, по обыкновению, встал, прошелся по мягкой ворсистой дорожке, затем о чем-то пошушукался с незнакомцем и поторопил Кушака.
- Говори, я внимательно слушаю. Ах, да! Понимаю. Товарища можешь не стесняться.
- Начну с того, - Кушак невольно встал, чувствовал: незнакомец, конечно, большая шишка, - что мною уже завербованы три женщины-ссыльные разного уровня, разных социальных слоев.
- Сядь, пожалуйста, не стоит маячить перед глазами, мы не на строевом плацу! - ворчливо проговорил Имант Иванович, положил перед собой красную папку. Всем сотрудникам было известно: если появилась на столе знакомая папка, готовься к разносу.
- С помощью новых агентов, - продолжал капитан, думая о том, что может означать сей условный сигнал бедствия, - я теперь имею полную информацию о том, что происходит в среде ссыльных, как в бараке, так и на рабочих местах.
- И что же там происходит интересного? - Имант Иванович подвигал красной папкой, чем еще больше насторожил Кушака. - Знаете, капитан, когда я по молодости охранял вождя революции вместе с другими латышскими стрелками, нас опекал Феликс Эдмундович. Он учил говорить четко, без предисловий, оперировать только цифрами и фактами, итогами наблюдений и кратко высказывать предложения.
- Виноват, Имант Иванович! Итак…
- Скажите, капитан, вами определен приблизительный состав преступной группы? - спросил из угла человек в штатском. Голос у него оказался мягким, завораживающим.
- Окончательно нет, но…то есть, можно сказать, "да", - смутился капитан, крутые скулы его заалели. - Я заканчиваю подготовку докладной и там… - Покосился в сторону Иманта Ивановича, призывая начальника на подмогу. Ведь он-то прекрасно знал, как шли дела: вредительская группа еще не закончила организационно оформляться, практических дел на счету покуда нет, но…
- Прошу вас, товарищи, поторопиться! - мягко пророкотал незнакомец, обращаясь к начальнику горотдела - Иначе вас ждут крупные неприятности.
- Слушаюсь! - Имант Иванович снова сорвался со своего кресла и, чтобы прийти в себя, заходил по кабинету.
- А вы, капитан, плохо работаете, проявляете недопустимую раскачку! - Незнакомец пересел в другое кресло, но опять умудрился устроиться так, что капитану не удавалось разглядеть его лица. - Вот, смотрите! - Он со спины протянул ему листовку, на тетрадном листе изменчивым почерком было написано следующее: "Если в твоих жилах осталась хоть капля немецкой крови, ты не пойдешь на сделку со своей совестью, не станешь собирать в цехах орудия убийства твоих братьев на фронте, твоих единоверцев - стариков и детей в немецком тылу! Победа грядет! Скоро и сюда придет фюрер! Зиг хайль! Зиг хайль!" - Кушак осторожно, будто гремучую змею, опустил листовку на стол, спина его занемела, так хотелось обернуться и посмотреть в глаза этому ловкачу, который, наверное, сам не видел ни единой немки, а вот является обладателем явно немецкой листовки. - У вас под носом вовсю действует вредительская группа, ведущая саботаж, а вы…смешно сказать, завербовали трех человек. Одного агента остроумно, купили за кусок хозяйственного мыла. А ежели немецкое подполье предложит вашей толстой Маргарите, простите, "Волжской", три куска? Она переметнется к ним и будет пересказывать ваши задания. Вы что, хотите дождаться, когда последуют более серьезные диверсии?
- Это исключено! - нарочито бодрым тоном произнес Имант Иванович. - Мы полностью контролируем ситуацию. К концу марта мы завершим разработку операции под кодовым названием "Расчистка". Сейчас среди немецких ссыльных, помимо трех агентов, действуют еще двое, отлично владеющие немецким языком.
- Будем предельно точны, Имант Иванович, - беззлобно укорил таинственный незнакомец, - этих агентов, еще там, в Поволжье, заслали мы. Не будем считаться, ведь дело-то общее, государственное. Нарком торопит, завершайте "расчистку".
- Все возможное будет нами сделано! - привстал Имант Иванович. - Так и доложите руководству.
По невольно подмеченным деталям, по заискивающему тону начальника, капитан Кушак понял: незнакомец близок к высшим кругам органов, посему и старательно уходит в тень. И ему стало холодно и неуютно, ибо капитан прекрасно знал: вредительской группы среди ссыльных не существует. А возможно, он ошибается. Ведь откуда-то появилась подстрекательская листовка. Почерк схож с неустоявшимся, детским. "А не Эльза ли Эренрайх?" - пронзила догадка капитана. Недаром все три агента, не сговариваясь, докладывают о долгих отлучках девчонки во время смены, о дополнительном питании, которое она получает.
- А теперь, товарищи, давайте вместе обсудим завершающий этап ликвидации группы вредителей в глубоком тылу. Капитан, пересядьте ближе к окну. Так, хорошо. Теперь, пожалуйста, пригласите сюда моего агента, которому поручено довести дело до конца. Да, учтите, отныне все приказания его исполняются без промедления.
Имант Иванович снял трубку внутреннего телефона и глухо сказал кому-то:
- Войдите, будьте так любезны!
Отворилась дверь, и капитан Кушак до боли стиснул кулаки. На пороге кабинета появилась Цецилия, агент Цецилия в рабочей робе ссыльных немецких женщин. Увидев Кушака, едва заметно улыбнулась краешками тонких губ…
"ПРИМИТЕ ПЕЧАЛЬНУЮ ВЕСТЬ"
Эта мартовская ночь выдалась не по-весеннему холодной. К бараку, в котором размещались ссыльные немки, забыли подвезти уголь, и стужа в продуваемом бараке сделалась такая, что пар валил изо рта, женщины улеглись на нары раньше отбоя, теснее сдвинулись друг к другу, пытаясь согреться. Эльза долго не могла прийти в себя, дрожала будто в лихорадке, тяжко вздыхала, вспоминая с непомерной горечью, как зеки украли у них с Борисом печеную картошку. Просвета в занудной жизни никак не наступало. Да и в бараке ей житья совсем не стало. Вчера, подождав, когда уйдет в свою каморку капитан Кушак, три незнакомые Эльзе бабы накинули ей на голову одеяло и долго зло били кулаками по голове и лицу, пинали ногами, приговаривая: "Это тебе за опоздания! Это тебе за гвардейские обеды! Это тебе за гнусные доносы!". Да и на работе сгущаются тучи. Сегодня она опять пропустила без осмотра две болванки. Старичок-военпред заставил написать докладную записку, намекнул, что ее якобы отвлекла фрау Ряшке, которая, действительно, на минутку подходила к ней.
Эльза осторожно потрогала правый глаз, он сильно затек, глухая боль засела глубоко под грудиной, отзывалась при любом движении. Да, теперь Эльза больше не сомневалась: божьи ангелы отрешились от нее, отдали в руки сатаны. Бесовская злая сила отныне правит ее судьбой. Эльза постоянно держала глаза на мокром месте, веки покраснели, она больше не сомневалась, что Люцифер играет с ее душой, как с куклой, дергает за ниточку в нужный момент. Как же иначе можно истолковать, что, одаривая гвардейскими обедами, он насылает злобу ссыльных. Хотя…женщины, наверное, по-своему правы: вкалывают до изнеможения, трое уже умерли от истощения, остальные едва тянут на жидком супчике, заправленном серой слежавшейся мукой, она же - Эльза Эренрайх, будто насмехаясь над ссыльными, хорошо питается.
Эльза сама не заметила, как задремала. Ее израненная душа давно подкарауливала, когда, наконец, девушка смежит веки. И ее душа или дух начал привычно выбираться из телесной оболочки. Эльза впала в знакомое состояние - спала и не спала, но отметила четко: прошлое, пережитое вчера и сегодня как бы отрезало разом сомнения, слезы, огорчения, которые более не томили девушку. Стало легко и немножко торжественно. Она уже привыкла к тому, что каждый полет был не похож на предыдущие, он словно бы заранее программировался небесными высшими силами. Сегодня у девушки возникло новое ощущение, будто бы движение вовсе прекратилось, создалось впечатление, что ее подвесили в межзвездном пространстве и забыли о ней. Она видела, как в немом кино, очертания городов и лесов. Как всегда, не испытывала робости. И тут словно сорвалась невидимая укрепа, прочно державшая Эльзу, она сорвалась с места и, подобно самолету, вошедшему в губительный штопор, стала стремительно падать вниз.
Спустя несколько мгновений яростное падение прекратилось. Эльза, к величайшему своему удивлению, зависла над плоской крышей красного кирпичного здания, сверху похожего на гигантские пчелиные соты, комнатки-соты были набиты людьми, очень схожими друг с другом. Эльза видела сквозь крышу, как через обыкновенное стекло. "Тюрьма!" - сразу пришла догадка, и с пугливым любопытством Эльза стала рассматривать все, что делалось в камерах-сотах. Отчетливо разглядела нары вдоль стен, параши в углах, стальные двери, длинные коридоры, по которым чинно расхаживали надзиратели. И вдруг Эльзе показалось, что остановилось сердце: по железным ступеням, заложив руки за спину, в сопровождении двух солдат, ссутулясь, шел отец. Эльза узнала его сразу, хотя волосы отца стали совсем седыми, как у ремесленника Бориса. Эльза хотела окрикнуть отца, броситься к нему в объятья, однако невидимый кто-то сжал ей рот. Она будто смотрела кино и лица героев были удивительно знакомыми. Отца привели в полупустую комнату без окон, приказали встать к стене. Человек в штатском стал что-то читать написанное на бумаге. Затем отца прикрутили к крюку, вбитому в стену. Один из военных вытащил из кобуры пистолет, вытянул руку. Звука выстрела Эльза не слышала, но ее любимый фатер - веселый и добрый, почему-то боком сполз на каменный пол и замер в отрешенной позе. Один из военных снял шинель, на нем оказался белый халат, склонился над распластанным телом, пощупал пульс у недвижимого отца, взял из рук второго военного чернильницу, ручку с перышком, расписался на той же бумаге. После этого вся троица вышла из комнаты без окон.
Таинственность и странность происходящего в тюрьме усугубляло и то, что Эльза, своими глазами увидев, как расстреляли отца, не закричала, не потеряла рассудок, не испытала даже горечи. И прежде чем ей было суждено покинуть сие страшное место, она увидела лицо умершей бабушки Луизы. Обычно приветливая и улыбчивая, бабушка казалась сегодня строгой и печально-торжественной, предупреждающе вытянула вперед иссохшую длань, останавливая внучку. Голос бабушки Эльза расслышала отчетливо: "Девочка моя! У нас, у немцев, есть хороший древний обычай: после смерти хозяина нужно сообщить печальную весть всему домашнему имуществу, скоту и птице. Лишь после этого успокоится навечно мятущаяся душа праведника, моего сына Михеля".
Лицо бабушки стало быстро расплываться, как чернильное пятно на блеклой промокашке, однако наставление ее, строгий наказ Эльза запомнила хорошо. И едва подумала, как осуществить наказ, оказалась у излучины знакомой реки, на знакомом развилке двух дорог. Перед въездом на центральную усадьбу раньше стоял столб и доска с надписями на русском и немецком языках: "Колхоз имени Вагнера". Теперь столба на месте не оказалось. Да и ухоженную прежде улицу Эльза признала с великим трудом: всюду были грязь и запустение, будто по хуторам и флигелям прошла разрушительная война. Возле распахнутых ворот животноводческой фермы, где прежде помещались коровы-рекордистки, гордость всей Республики, сейчас громоздились горы неубранного навоза вперемешку со снегом. И нигде не слышалось людской речи, будто полностью вымер их знаменитый колхоз.