Над станцией Щекино редкие электрические лампы под алюминиевым козырьком раскачивались под колючим ветром. Они невольно придавали окружающему пейзажу зловещий вид: рассвет, злой конвой, слева и справа выплески пламени, грохот на недальнем полигоне, сутулые тени женщин, бредущих в черную неизвестность. И господин Мороз, лютый сибирский мороз, когда птицы замерзают на-лету и камешками падают на стылую землю. Мороз как бы пробует ссыльных на прочность. Эльза видела вокруг заиндевелые лица страдалиц, женщины походили на близнецов. А еще появилось ощущение голода. С тех пор, как выехали из Поволжья, все время хотелось есть. Часто вспоминала, как в их дом ворвались сотрудники НКВД, распахнули окна, двери, быстро осмотрели кладовые и сараи, затем приказали срочно собраться, прихватив с собой всего по сорок восемь килограммов вещей ли, продуктов ли. Мать, помнится, прежде всего подумала о еде, достала ключ, отомкнула кладовку, отсыпала из мешка с полпуда белой муки-крупчатки, затем по стремянке взобралась на чердак, отрезала от копченого окорока здоровенный кус, всю еду запихала в прочный мешок. Но… во время погрузки на подводы мешок куда-то исчез. Да и о теплых вещах мать почему-то не подумала. Только теперь Эльза поняла, какой они сделали промах. От холода она вся дрожала, коченели руки и ноги, яростно щипало щеки и нос. Трудно было дышать, мороз обжигал гортань. Над колонной стоял пар от прерывистого дыхания сотен людей. Чтобы хоть немного согреться, ссыльные убыстряли шаг, ломая строй. И тогда конвоиры, закутанные в длинные тулупы, начинали нервничать, угрожающе замахивались на женщин винтовками с тусклыми штыками, зло покрикивали, употребляя выражения, от которых Эльзу поташнивало, она сразу же закрывала глаза, будто щитом загораживаясь от происходящего.
Наконец колонна ссыльных остановилась перед очередными, четвертыми по счету воротами. И перед каждыми их пересчитывали, как скот, привезенный для убоя на мясокомбинат, считали, проводя руками по головам. Но на сей раз их почему-то долго держали на промороженной площадке, видимо, не в порядке оказались документы для входа в цех, а может, не сошелся счет у вохровцев и конвоя. Начальник режимной зоны капитан Кушак, с недавних пор появившийся в бараке, ни на минуту не оставлял ссыльных без внимания. И сейчас, ругнувшись на старшего вохровца, зло дернул наушники на резинке, длинно и замысловато выругался, ушел в бревенчатую контору, из трубы которой мирно курился дымок.
Эльза уже не чувствовала ни рук, ни ног, ни лица. Чтобы не упасть, прислонилась спиной к металлической будке с нарисованным черепом и скрещенными костями, принялась усиленно дуть на пальцы, как вдруг услышала странную команду старшины конвоя:
- Всем пособникам немецко-фашистских оккупантов встать лицом к стене! Не оборачиваться! Надо пропустить спецколонну! Живо! Живо! Чего закудахтали? Кто обернется - стреляю без предупреждения!
Женщины засуетились, не совсем понимая, что нужно делать. Да и кто из них мог считать себя пособником фашистов? Некоторые подумали, что это - ловушка. Кроме того, в колонне было много селян, они плохо говорили и понимали по-русски. Конвоиры принялись бесцеремонно толкать женщин прикладами в спины, освобождая проход в цех. Вскоре железные ворота распахнулись, правда, не для немок.
Эльза очутилась совсем близко от железной калитки перед самыми воротами. Некоторое время, как было приказано, стояла неподвижно, боясь повернуть голову. Слышала топот ног, выкрики конвоиров. Осмелела, расслышав за спиной, совсем рядом, прерывистое дыхание, рык собак, мужские насмешливые голоса:
- Эй, Марусеньки! Перебегай к нам!
- Волей клянусь, не пожалеете! Три года бабы не имел! Есть харч, чихирь есть!
- Душу выну за одну ночку!
- Молчать, сукины дети! - рявкнул на мужиков конвоир.
Эльза осторожно обернулась. Она была пониже соседок, и конвойные ее не могли заметить. Оказывается, по той же дороге, что и они, трусцой двигалась ходко и весело еще одна мужская колонна. Видимо, это были заключенные, потому что с двух сторон их окружал более плотный конвой, да еще шли проводники с немецкими овчарками, собаки так и рвались с поводков. Еще Эльза разглядела у заключенных на фуфайках белые квадратики.
- Кого там ведут? - прошептала длинноногая Анна, легонько тронула девушку за локоть. После потери матери Эльзы она постоянно находилась с девушкой рядом.
- Обернись, не бойся! - тихо сказала Эльза. - За нами никто не смотрит.
- Чо, баб что ли не видели? Пшел живей! - ревели конвоиры. - Счас собак спустим!
После прохода колонны заключенных ссыльные еще с полчаса мерзли у ворот. Прошла еше одна большая группа странно одетых пожилых людей. На их головах в лютый мороз, словно в насмешку над здравым смыслом, красовались тюбетейки, у некоторых поверх тюбетеек громоздилось нечто невообразимое - сооружения из тряпок и грязных полотенец. Экзотичным и жутким была верхняя одежда - стеганые длинные халаты, какие Эльза видела в Средней Азии, когда перед войной она с отцом ездила в гости к знакомым. Халаты, видимо, были "утеплены" одеялами. Этих среднеазиатов не конвоировали, только впереди и позади колонны шли два вохровца.
- Узбеки или казахи, - шепнула подруге Эльза, - взгляни, как они легко одеты.
- Неужели тоже - выгнанцы? - удивилась Анна. - Эти- то чем провинились? Может быть… Она поперхнулась, увидев низкорослого капитана Кушака в неизменной фуражке с наушниками и вальяжного мужчину в длинном тулупе, с суковатой палкой в руке.
- Вот он, мой спецконтингент! - Начальник режимной зоны почему-то ткнул пальцем в сторону Эльзы и Анны. - А ну, слушай мою команду. Всем повернуться лицом к прожектору! Старший вахтер, в чье распоряжение вы поступаете в цехе, желает убедиться, что вы настоящие немецкие бабы, а не фашистский десант в юбках.
- Это верно! - засмеялся старший вохровец. - Первый раз немецкую наживу вижу в натуре. - Он, похохатывая в висячие казацкие усы, пошел вдоль строя, без стеснения рассматривал лица съежившихся от холода женщин, заглядывал в рот, брал за руки, щупал груди, подсвечивая себе фонарем, хотя на дворе уже стало светло. Наконец толстяк утомленно вздохнул. - Н-да, мать-честная, много я тут всяких-яких в Сибири видывал, а фрицеву родню не доводилось. Что ж, гутен морген! Добро пожаловать! - Голос у старшего вохровца был противный, скрипучий, будто по засохшей от жары дороге катила несмазанная телега. - Эй, фрау! Как тебе матушка-Сибирь? - Схватил Анну за рукав, она резко отдернула руку. - Ишь ты, немчура, а с характером. Ничо, в горячем цехе окалину с вас живо собьют. - Обернулся к капитану Кушаку. - А бабенки-то, капитан, так себе, третий сорт. - Плотоядно улыбнулся и крикнул. - Эй, Матрена! Пропускай в цех немецко-фашистских захватчиков!
Старший вохровец, а за ним и капитан звонко рассмеялись. Ворота отворились, и женщин повели в цех, где, вероятно, им предстояло трудиться до конца жизни, ибо никто их не судил, не допрашивал, сроков ссылки не определял. Они становились пожизненными заложниками. Вчера вечером бойкая ссыльная Цецилия шепнула Анне и Эльзе, мол, их специально размещают на военных объектах, чтобы, как щитом, закрыться от возможной бомбежки дальних бомбардировщиков фашистов. Эльза вчера же поинтересовалась у всезнающей Цецилии: "Почему их водят под стражей, держат под замками? Неужто опасаются, что мы сбежим? А куда можно убежать без документов?" В ответ на это Цецилия странно улыбнулась и ответила вопросом на вопрос: "А если достанем документы?"
Эльза вспомнила о вчерашнем разговоре, и ей стало страшно за Цецилию. Капитан Кушак два дня назад проводил в бараке политинформацию. Он прямо намекнул, что сбежать отсюда невозможно. Легче было уйти из-под стражи с острова Сахалин в царское время, чем выйти за пределы станции Щекино. Каждые два часа, по словам капитана, на станции проходят облавы, любого может остановить военный патруль и потребовать документы. Все пригородные поезда тут "прочесывают" наряды милиции и органов…
Анна вслед за Эльзой с величайшей опаской шагнула в черный зев цехового пролета, который разом поглотил, наверное, половину колонны. Она невольно зажмурилась. Из четырех стоящих в ряду прессов вырывались языки пламени, косо стелились по-над землей. Черный дым, сквозь который смутно просматривались снующие взад-вперед фигурки людей в черных робах, густо обволакивал очертания громадных прессов и печей. Гарь, густая копоть буквально окутывали пролеты, оседали на лицах, на стальных поручнях, лестничных маршах, затрудняли дыхание. Эльза машинально тронула указательным пальцем перила, и палец стал густо-черным. Кто-то всхлипнул за спиной девушки, кто-то принялся творить молитву, кто-то заплакал в голос. Анна, всегда веселая, невозмутимая Анна, прижалась к Эльзе и прошептала:
- О, Майн Готт!
Страшный грохот, а за ним вспыхнувшее яркое пламя, заставили женщин испуганно вздрогнуть, теснее прижаться друг к другу. Затем, из-под ближайшего пресса взметнулись мириады искр, вспыхнул яркий огонь, пролет заволокло дымом. Ссыльные стояли будто завороженные. Тяжелый пресс вторично ударил по ярко-малиновой заготовке раскаленного металла, сплющил ее, как картонную коробку. Прошло всего лишь мгновение, и мимо ссыльных проплыла болванка будущего снаряда, обдав их жаром.
- К стене! Всем держаться ближе к стене! - Капитан Кушак - маленький, яростный, забегал перед изумленными женщинами, размахивал руками. - Не путайтесь под ногами! Да и вверх чаще поглядывайте, опасайтесь магнитных кранов. Сорвется с крюка болванка и… мне же потом за вас отвечать! - Капитан, погрозив кому-то кулаком, убежал в конторку мастера, предварительно наказав старшине конвоя "не церемониться" с немками в случае малейшего неповиновения.
- Маргарита, милая, у тебя, кажется, во фляжке оставалось немного воды? - обернулась к соседке Анна. Несколько минут назад она дрожала от холода, а в цехе у нее сразу пересохло в горле.
- Ты же первая смеялась над моими странностями, - мстительно выговорила подруге толстая Маргарита. - Куда, мол, дура, волжскую воду везешь? А теперь просишь. Ни глотка не дам. - Маргарита судорожными движениями вывинтила крышку и выплеснула остатки воды прямо на земляной пол.
- Скотина! - не сдержалась Анна. Ей вдруг нестерпимо захотелось ударить толстую Маргариту, но удержала себя. - О, Господь милосердный! - взмолилась Анна. - Прости нас. От здешнего ужаса все мы, видно, потеряли рассудок. Не после смерти, при жизни угодили в ад кромешный, в преисподнюю. За что такая кара? Вся моя семья была примерной и доброй, все ходили в кирху.
- Как ты не понимаешь, - Цецилия оказалась тут как тут, - большевики хотят отыграться на нас за успехи наших братьев-германцев.
На голове Цецилии была смешная довоенная шапочка с белым пятном, на этом месте, видимо, когда-то красовалось перо. - Ну, ничего, мы им многое припомним.
- Замолчи! - истерически крикнула Анна. Эльза с испугом посмотрела на подругу. - Лучше оглянись вокруг. Разве что сможем им пальчиком погрозить из могилы.
И впрямь прессовый цех был адом кромешным, настоящей преисподней. Эльза даже представить не могла, что собственными глазами увидит такое скопление скверны в едином месте - грязь, огонь, дым, угарный газ. Когда-то бабушка - чистенькая, опрятная, в домашней шерстяной кофточке, сидя в прибранном доме Эренрайхов, с воодушевлением рассказывала о лютеранской религии, о священных книгах древних немцев, о страшной доле грешников, коим предстоит в наказание за грехи тысячи и тысячи лет гореть в огненной геенне, не сгорая. Эльзе тогда было, конечно страшновато, однако она прекрасно понимала: бабушка рассказывала сказки. Сейчас же Эльза угодила прямо в ад. От этой догадки Эльзу затрясло. Да, да, они в аду. И все, что прежде казалось самым страшным, что жгло душу - внезапное выселение из родных мест, дальняя дорога под унизительным присмотром конвоиров, утрата матери, показались не столь уж великими перед черным цехом, где люди не имели лиц: черная одежда, черные маски, черная копоть, черные машины. Словно в гипнотическом сне люди вяло проделывали заученные движения перед зевами разверзшихся печей.
Эльза, будто во сне, следила за тем, что происходило прямо перед ее глазами. Вот у входного отверстия печи отошла заслонка, полыхнул огонь, одежда на людях задымилась, от сильного жара движения их убыстрились. Два черных существа смело приблизились к огненному отверстию, принялись стальными пиками с крюками на концах цеплять раскаленную болванку. Третий подручный подошел сзади, окатил их водой из ведра. И от черной одежды людей повалил едкий пар.
Выдвинув пиками дымящуюся болванку из печи на стальной рольганг, рабочие обхватили ее клещами с двух сторон. Клещи были особенными: они висели на цепях, верхняя часть которых крепилась к колесикам, что катили по рельсам высоко над головами людей. Эльза не знала, что же они будут делать дальше, куда черные люди покатили болванку. Она так увлеклась наблюдением, что не заметила, как над собственной головой появился проволочный крюк. Почувствовала лишь легкий удар по голове. Эльза вскинула голову и… закричала. Нет, не от боли, от обиды. Ее черная шерстяная шапочка - единственная нужная тут вещь, стремительно уплывала в дымную высоту и через мгновение исчезла из глаз. Попросту говоря, шапочку украли. Как же теперь она сможет добраться по морозу до барака? Как будет ходит без головного убора? Эльза заплакала. Белокурые ее волосы остались в мрачном предбаннике барака. Эльза провела ладонью по бритой голове и зарыдала еще громче. Плач девчонки никого из женщин не тронул, людям было не до нее, да и потери Эльзы ни один человек не заметил, кроме Анны. И недавняя зазнайка, форсунья, словно невзначай, ласково погладила девушку, шепнула: "Не реви! Шапочку я тебе новую свяжу, придет время. Вспомни лучше про наш колхоз, полегчает". Эльза благодарно кивнула. Пока колонна, сбившись в беспорядочную толпу, топталась на литейном дворе, ожидая дальнейших команд, Эльза не теряла времени. Прикрыв глаза, стала вспоминать дом. В их колхозе имени композитора Вагнера дни, помнится, летели стремительно - люди работали весело, испытывали от труда удовольствие. Прогулов и тем более пьянства и в помине не было. Вечерами на лужайке перед школой танцевали и пели немецкие и русские песни, по субботам всем классом шли на танцы в Народный Дом. Отрешившись от воспоминаний, Эльза оглянулась. Тут вроде бы и рассвет никогда не наступает. Догадалась: грязь и копоть на окнах были столь густыми что белого света в цехе почти не видно.
Да, в прессовом все-таки царил какой-то сатанинский, странный порядок: невидимые команды словно направляли действия людей и машин, хотя люди не выражали никаких чувств, будто из них вынули души, выпотрошили внутренности, заменив их движущими деталями.
После двухчасового безделия в литейном пролете ссыльных вывели на морозный воздух, буквально втиснули в свободное пространство между прессовым отделением и двором доменного цеха. Здесь намного светлее, хотя очень сильно сквозило. Впервые в жизни Эльза увидела черный ветер, он, словно живое существо, бешено кружился по пролету, подгоняемый, как девушка узнала позже, волнами тепла от воздуходувных машин доменного цеха. В этом пространстве ссыльных, казалось, оставили вобще без внимания конвоя. Капитан Кушак приказал не разбредаться. Ждали какого-то начальника. Женщины сбились в кучки - городские к городским, деревенские - к деревенским, вполголоса переговаривались, гадали, какую работу их заставят выполнять. В одном не сомневались: на их плечи взвалят самый тяжкий груз. Эльза и Анна опасались больше всего подземных цехов, о которых им под секретом рассказала всезнающая Цецилия. Будто бы в тех подземельях наполняют взрывчаткой снаряды и бомбы. Оттуда живым вообще нет выхода. На поверхность выносят под покровом темноты только мертвых. Там вроде бы даже лошади и те слепые. И работают со взрывчаткой в основном убийцы и бандиты, приговоренные к расстрелу, но не расстрелянные. В эти ужасы верили и не верили. Явная чушь, но… Цецилия, единственная из ссыльных, которую часто вызывали, как опытную медсестру, оказывать помощь начальству, она и узнавала хорошие и худые сведения. Вот и вчера, сообщив о подземных цехах, Цецилия утешила: "Терпите, скоро и сюда доберутся наши, и тогда…" Хорошо, что разговор шел на немецком языке, который, конечно же, не мог знать капитан, некстати оказавшийся поблизости.
Эльза и сама не заметила, когда успела отойти от подруг по несчастью. Задрав голову, стала наблюдать, как плывут под смрадным потолком огромные кабины кранов. И ей вдруг вспомнились строки из стихотворения забытого немецкого автора:
"Кто стучит у ворот? Кто под ветром дрожит?
Попрошайка бродячий? Слуга? Или жид?
Нет, смотрите-ка, властитель Тирольский".
Похоже, поэт имел в виду такую же попрошайку, как она. Конечно, это о ней написано. Недавняя отличница учебы, признанная красавица в классе, теперь она вынуждена по чьей-то злой воле ходить под конвоем, дрожать под чужим ветром, быть попрошайкой. И горькие слезы сами по себе вновь потекли по щекам.
Наконец-то по оживлению конвоиров ссыльные безошибочно угадали появление долгожданного начальства. Старший вохровец, расталкивая женщин, пробежал к трапу, перескочил пяток ступеней, заорал во все горло:
- Всем построиться! Грудь вперед! Равнение на середину! Не будьте мокрыми курицами!
Начальство предстало в виде невысокого узкоглазого человека в командирской шинели, без знаков различия. На кривоватых ногах были белые бурки, на голове - огромная шапка из волчьего меха. Лицо начальника - оплывшее, надменно-барское, осматривало женщин с безразличным видом.
Эльза тотчас про себя окрестила его "бухарским эмиром". Позади "эмира", чуть отставая, шла свита из трех человек, в совершенно одинаковых белых полушубках, удивительным образом сохранивших относительную белизну в этом черном пространстве.
Капитан Кушак словно оторвался от стены, даже слегка подпрыгнул, взбадривая себя, печатая шаг, подошел к начальству, громко отчеканил:
- Товарищ третий! Группа ссыльно-переселенцев немецкой национальности женского пола в количестве пятьсот одного человека поступила в ваше распоряжение! Докладывает начальник зоны капитан Кушак! - Прищелкнул воображаемыми каблуками, протянул было руку "эмиру", но тот, сделав брезгливую мину, демонстративно отвернулся. Заложив руку за борт шинели, как это делал товарищ Сталин, выпятил грудь и гортанным голосом, похожим на клекот беркута, проговорил: