В книге известного военного писателя из ГДР показана жизнь и служба офицеров и солдат Национальной народной армии, в нем рассказывается о взаимоотношениях солдат и офицеров, о связи армии с народом, о становлении и воспитании воинов братской армии.
Содержание:
Ничейной земли не бывает (роман) 1
Глава 1 1
Глава 2 9
Глава 3 16
Глава 4 20
Глава 5 28
Глава 6 34
Глава 7 40
Глава 8 46
Глава 9 53
Глава 10 57
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ (рассказ) 66
СОВСЕМ НЕДАЛЕКО (рассказ) 74
Примечания 75
Вальтер Флегель
Ничейной земли не бывает (роман, рассказы)
Ничейной земли не бывает (роман)
Глава 1
Березка словно плакала. Дрожащими каплями-слезами дождинки скатывались по ее стволу. Фридерика Шанц стояла у деревца, лодочкой прижав руки к белой коре, и смотрела, как вода медленно текла по пальцам и собиралась в ладони. Девушка с жадностью выпила эту весеннюю влагу, которая уже не пахла ни холодом, ни снегом. Вот и пролился нежданно-негаданно первый весенний дождь, пролился тихо и как-то по-доброму. Так же появляется весной в небе и первая ласточка.
Фридерика подняла голову и почувствовала, как косынка соскользнула назад. Резко тряхнув головой, девушка сбросила ее на плечи. Волосы сразу же намокли, а дождевые капли побежали за уши и на лоб. Девушке показалось, что дождь проникает внутрь, вымывая из нее все запахи вечернего кафе, которые годами сопровождают ее: табачный дым, кухонные испарения и терпкий пот, каким обычно бывает пропитана военная форма.
Каждый вечер солдаты заполняли танцевальный зал, и каждая белая блузка, каждое пестрое девичье или женское платье выделялись на их одноцветном фоне, как вот эта одиноко стоящая березка среди множества сосен. Едва музыканты из оркестра брали инструменты в руки, солдаты устремлялись к этим немногим женщинам и девушкам, стараясь первыми дойти до столов, за которыми те сидели, отбивая друг у друга партнерш кто хитростью, кто комплиментом, а кто и силой.
Некоторые солдаты иногда подолгу искали возможности потанцевать с девушкой хотя бы один раз. Это им никак не удавалось, однако они с завидным упорством продолжали свои попытки, как азартные игроки, которые не теряли надежды, что рано или поздно и им в руки придут лучшие карты.
Такое повторялось каждый вечер вот уже четыре года, но Фридерика до сих пор не смогла привыкнуть к этому. Обслуживала она столики или сидела в зале как посетительница, ее эти вечера никогда не интересовали. Другие находили в них какое-то удовольствие или, по крайней мере, делали вид, что это приятное занятие. Она же относилась к такому времяпровождению несколько иначе.
Фридерика часто улавливала печаль, которая вдруг появлялась в глазах танцующих. У многих она замечала даже тоску. Эта тоска длилась лишь какое-то мгновение, и уловить ее можно было только во время короткой паузы, после которой снова начинался обычный шум: люди смеялись, что-то выкрикивали, барабанили пальцами по столу в такт музыке, отбивали ритм ногой. Не прекращалось нестройное пение и звон бокалов. Но все это было как бы на поверхности, а в душу тем временем закрадывалось огорчение, увеличивая уже имеющуюся печаль.
Вполне возможно, что солдаты и не воспринимали свои несбывшиеся желания как огорчения. Их свободное время всегда было ограничено строгими рамками. Поздно вечером все они уходили отсюда. Целые дни они проводили на занятиях, где делали свое важное дело, а вечерами, получив увольнительные, приходили в кафе маленького гарнизона. Поэтому здесь постоянно появлялись новые люди.
Фридерика давно заметила, что на свои неудачи на танцах люди реагировали примерно одинаково. Лишь немногие унтер-офицеры и солдаты покидали зал раньше времени. Большинство же искало утешения в лишней кружке пива.
Эти вечера всегда напоминали Фридерике о ее одиночестве. Ей было гораздо хуже, чем любому солдату, который, возможно, только раз в неделю, а то и в две испытывал то, с чем она жила уже давно, жила, не имея пока что никакой надежды на перемены в жизни.
Этот тихий весенний дождь был приятен девушке. Ей даже казалось, что она слышит его шепчущие, успокаивающие звуки. Фридерика ощущала, как тяжелеет ее намокший плащ, и под его все увеличивающейся тяжестью чувствовала себя спокойнее и увереннее. Березка, возле которой она остановилась, была еще совсем молодая. На высоте метров трех от земли ствол ее раздваивался и тянулся вверх, словно руки танцовщицы. Отягощенные каплями дождя тонкие ветки свисали низко к земле.
Фридерика часто проходила мимо этой березки, когда шла на работу или возвращалась домой. Она подружилась с деревцем. Возможно, так получилось потому, что молоденькая березка была так же одинока среди сосен, как Фридерика среди серых солдатских мундиров.
Мокрый плащ тем временем становился все тяжелее. Теперь девушка ощущала его тяжесть не только на плечах, но и на ногах. Она закрыла глаза. Ей хотелось стоять здесь долго-долго, пока ноги не врастут в землю, как корни дерева…
- Рике!..
Она не открыла глаз - не хотела никого видеть и слышать. Но знакомый голос позади нее снова тихо повторил:
- Рике!
Голос приблизился, и Фридерика почувствовала, что совсем рядом стоит Ульрих Фихтнер. Она крепко сжала пальцы в кулак в карманах плаща, борясь с желанием обернуться.
- Рике, зачем ты здесь стоишь?
- Уйди, - тихо проговорила она, - оставь меня в покое.
- Но ведь я люблю тебя, - так же тихо произнес Фихтнер, - и мне все равно, с кем ты была раньше… Ты меня понимаешь? Ты нужна мне, Рике.
- А ты мне не нужен.
- Но ты же… со мной…
- Переспала?! Да, но только ради тебя, понимаешь? А теперь уйди!
Однако солдат не тронулся с места. Он стоял как истукан, каким запомнился ей тогда в зале. Широко раскрытые, точно от страха, карие глаза, большой палец у нижней губы, беспомощно прижатые к бокам локти. Никем не замеченный и не способный вести борьбу за немногих танцующих девушек, он явно не знал, что ему делать, и был похож на наивного деревенского пастушка, который случайно попал в оживленный центр города.
- Уйди, пожалуйста, - тихо повторила Фридерика.
- Я рад, что наконец-то нашел тебя. Я ведь искал тебя. Уже несколько недель ты меня избегаешь! Я многое о тебе слышал. Выдумывают все или, быть может, все так и есть, как говорят?
- Мне безразлично, что обо мне говорят, - ответила она, - как безразличен и ты сам.
- Понимаю, - тяжело вздохнул Фихтнер. - Я ведь всего-навсего простой солдат, в недалеком прошлом пастух, от меня до сих пор пахнет баранами. Короче говоря, совсем не то, что надо офицерской дочке. Тебе, наверное, нужен майор, такой же, как тот, что уже десять дней садится за отдельный столик, вокруг которого ты кружишься, словно овечка весной.
Угадав движение солдата, Фридерика крикнула:
- Прочь руки!..
Ульрих продолжал стоять молча - она слышала только его дыхание. Это короткое, прерывистое дыхание Фридерика однажды уже слышала, но даже в ту ночь оно осталось для нее чужим, хотя Ульрих и лежал рядом.
- Рике, вот-вот начнутся учения - то ли сегодня, то ли завтра. Я хотел бы поговорить с тобой… Я ведь имею право на это, я намерен жениться на тебе, несмотря на то что ты…
- Ты с ума сошел, что ли? Неужели ты до сих пор не вонял, что мне тогда просто стало жалко тебя?! Была только одна жалость, и все. Пошла я с тобой для того, чтобы ты наконец узнал, что это такое! Какие у тебя на меня права? Ни у кого нет на меня прав! И тем более у тебя, такого простачка!..
Фридерика больше не сдерживалась. Они понимала, что не права, ведь все произошло совсем иначе. У нее были какие-то чувства, но сейчас она не могла ничего объяснить, да, наверное, и слов-то таких нет. Однако она хотела, чтобы все это скорее кончилось, хотела забыть обо всем, что у нее было с Фихтнером. Именно поэтому она и обижала его теперь, говорила неприятные вещи. В действительности же это относилось больше к другим, касалось, скорее, самой Фридерики, чем его. Она как бы восставала против тех обстоятельств, которые сложились отнюдь не по вине солдата, но и не по ее вине и которые они не могли изменить.
- Исчезни! - крикнула она. - Уйди же ты наконец! Обернувшись, она увидела, что солдата возле нее нет. Он уже вышел на просеку и медленно удалялся, глубоко засунув руки в карманы шинели, полы которой лениво бились о голенища сапог. Лопатки резко выделялись на спине Ульриха.
"Пастушья спина, - объяснил он ей в тот вечер. - Она появляется от того, что человек подолгу стоит, опираясь на посох". И Ульрих показал ей, как стоит пастух с палкой. Он взял из угла половую щетку и застыл перед кроватью.
Фридерика велела ему повернуться и, увидев его лопатки, встала и даже ощупала их. На них была только кожа, коричневая тугая кожа, немного прохладная и сухая. "Послушай, да ими действительно можно загребать воду!" - усмехнулась Фридерика.
Ульрих засмеялся, бросил щетку на пол, взял Фридерику на руки и положил на кровать. Она обхватила его лопатки и крепко прижала к себе…
Ульрих больше молчал. Он и это объяснил своей доармейской профессией. С овцами ведь не поговоришь, им выкрикивают лишь короткие приказания. Вот, пожалуй, с собакой иногда можно поговорить, потому что та хоть как-то реагирует на человеческую речь.
Все свои особенности Ульрих объяснял пастушеством, как будто оно еще тогда, когда он находился в чреве матери, определило его дальнейшее развитие. Высокий рост важен для лучшего обзора стада, узкий, слегка красноватый нос - от холодной погоды, хриплый голос - от частого покрикивания на овец, да еще при сильном ветре. Длинными сильными пальцами хорошо принимать родившегося ягненка, медленная походка как нельзя лучше подходит для пастуха. Черная шляпа с широкими полями спасает от сильного зноя и от проливных дождей, а с помощью посоха и двухколесной повозки легче передвигаться от одного пастбища к другому…
В ту январскую ночь от Ульриха веяло свежестью полей и лугов. Все, что он говорил о своей прежней работе, имело непосредственное отношение к лету, земле, касалось травы и цветов, многочисленных речек и дорог, вдоль которых он со стадом шел из сельхозкооператива в Потсдам. Он трижды проделал нелегкий дальний путь от своего села под Готой до парка и дворца Сан-Суси. Первый раз - с отцом, тогда Ульриху было неполных двенадцать лет. Обо всем этом он рассказывал Фридерике так красочно и убедительно, что все то, о чем он говорил, она не только воспринимала на слух, но и мысленно представляла себе. Она даже, как ей порой казалось, ощущала степные запахи. Как-то она спросила Ульриха, бывают ли в наши дни девушки-пастушки. И тот ответил, что знал таких, но их было мало. Он тут же представил себе, как одна из пастушек едет вместе с ним целую неделю в одной повозке. Он сумел это вообразить без особого труда.
Был момент, когда Фридерике захотелось сказать, что и она нуждается в чем-то подобном, что она завидует его должности и тому, что его окружают такие же, как он, люди, жизнь которых невозможна без крепкой привязанности к земле и постоянного движения. Но Фрпдерика не успела высказать все это, так как Ульрих обрушил на нее более бурный порыв любви, чем перед этим. Вероятно, только в то мгновение он начал понимать всю значимость происшедшего с ним: он впервые познал женщину.
В то утро, когда Ульрих Фихтнер подпоясывал шинель скрипучим ремнем и надевал шапку, Фридерика уже знала, что никогда больше не пригласит его к себе…
Ульрих Фихтнер дошел до пересечения просек. Так и не обернувшись, он свернул налево. В промежутках между редкими соснами на опушке она видела его удаляющуюся фигуру, слышала, как полы шинели хлопали о голенища сапог. Когда коричневые стволы деревьев полностью скрыли солдата, Фридерика с облегчением вздохнула.
Она была благодарна ему за то, что он ушел, и признательна за то, что в их первую ночь он очень мало говорил, оставив многое недосказанным. Тогда им владели неосознанные чувства и желания, и если бы он попытался выразить все это словами, то они невольно могли быть восприняты ею как обещания.
…После той январской ночи Фридерика не видела Фихтнера почти шесть недель. Он опоздал из увольнения на четыре часа и был за это наказан. Их вторая встреча произошла в комнате Фридерики, которую ей выделили, чтобы она могла не ходить домой, в поселок, в плохую погоду или после вечерней смены. Ульрих неожиданно вопиял в комнату, когда она умывалась. Не говоря ни слова, на ходу сбросил с себя шапку и шинель. От него пахло снегом. На этот раз он показался ей более уверенным в себе и взрослым, чем шесть недель назад. Фридерика в тот день очень устала после работы и, глядя на Ульриха, который стоял перед ней, свежий и подтянутый, чувствовала себя вялой и сердитой.
- Выйди отсюда. В дверь полагается стучать, - сказала она ему.
Ульрих засмеялся, положил руки на голые плечи девушки, а затем крепко обхватил ее за талию. И тут в ней заговорила строптивость. Если бы Ульрих немного подождал, проявил бы нежность, как в первый раз, она, возможно, не оттолкнула бы его. А он… Фридерика терпеть не могла, когда кто-то пытался навязывать ей свою волю и обращался с ней как с собственностью.
- Сейчас же прекрати! Оставь меня в покое!.. - Она оторвала его руки от своего тела.
Ульрих принял эти слова за шутку, за игривую отсрочку и начал расстегивать китель.
- Тебе сейчас лучше уйти! - произнесла она более резко.
- Рике, ведь прошло шесть недель, я…
- Уйди же наконец!
- Не понимаю. Что это с тобой?..
- Не понимаешь! Ты, видимо, никогда и не поймешь этого. Твои бараны и то умнее. Уходи!
Ульрих сразу же замолчал. Его подтянутость и свежесть вдруг куда-то исчезли, плечи опустились, лицо побледнело от огорчения, и весь он, несмотря на высокий рост, показался ей хилым. Стоя перед ней, он выглядел теперь точно так же, как тогда в зале, - слегка испуганный, безмолвный и потерянный среди общей толчеи и шума. В кафе он появлялся в основном по средам, когда ему давали увольнение. Она видела его трижды, и каждый раз Фридерику трогали его беспомощность и растерянность. На четвертый вечер Фридерика, отказав всем другим, кто приглашал ее, стала танцевать только с Ульрихом и постепенно вернула парню его уверенность. На какое-то время она забыла при этом о своем одиночестве, настроение у нее улучшилось…
Но сейчас разрыв между ними стал фактом. Фридерику уже нисколько не интересовало, что она пробудила в душе Ульриха Фихтнера. Почувствовав облегчение, она отошла от березки. Прямо перед ней виднелась просека с тропинкой, которая вела к поселку и терялась в туманной дымке. Отправляясь в поселок этим путем, Фридерика редко встречала кого-нибудь. Эта тропинка была близка и мила ей, как березка, ветки которой стали теперь уже не серыми, а светло-фиолетовыми. По календарю через несколько дней начнется весна.
Пока девушка шла к поселку, дождь прекратился. Облегчение, наступившее после окончательного разрыва с Фихтнером, и царящая вокруг тишина успокоили ее. Неожиданно тишину нарушил громкий гул танковых моторов. Фридерика давно жила по соседству с военным городком и потому научилась различать шумы. По многим, иногда казалось бы, совсем незаметным признакам она догадывалась о том, что предстояли крупные учения. Перед этим в кафе обычно появлялись незнакомые офицеры, которые всегда куда-то спешили и редко задерживались после обеда. Чем меньше времени оставалось до начала учений, тем меньше было видно вокруг людей в форме. Если солдат совсем не было, это означало, что учения начнутся не сегодня завтра.
Для официанток наступала пора отдыха. Но уже на следующий день, едва заслышав чьи-то шаги, они с нетерпением смотрели на входную дверь. На третий день отдых для них становился настолько скучен, что они с большим нетерпением ожидали окончания учений.
Фридерике же такие дни нравились больше всего. У нее появлялось много свободного времени, которое она использовала для того, чтобы побыть одной. Она брала отгулы и уезжала на побережье Балтийского моря или в областной центр, где отдыхала и обедала в хороших ресторанах.
Первый вечер в кафе после окончания учений всегда бывал особенно шумным. Никогда не танцевали здесь так много, не смеялись и не пели так громко, как в эти вечера. Официанткам требовались сила и ловкость спортсменок, чтобы успевать подносить на столы еду и напитки. И все же подвыпивших в такие дни бывало меньше, учения как будто делали солдат более стойкими. В зале царило удивительное чувство общности и заразительное веселье. То и другое, по-видимому, они обретали на только что закончившихся учениях.
Фридерика знала, что в этот период с мужчинами происходит что-то такое, что их заметно меняет, сближает. Сама она никогда не чувствовала себя в кафе так хорошо, как в этот вечер. Никогда она не бывала так снисходительна к ухаживаниям мужчин и к их остротам, никогда все эти чужие мужчины не становились ей так близки, как в эти часы. С ними что-то происходило там, вдали от городов и селений, где они в течение нескольких дней находились на учениях, где посторонние не видели и не слышали их, откуда лишь иногда доносилось эхо взрывов. А когда они возвращались и длинные колонны машин медленно двигались через поселок к казармам, их встречали жены и дети. В такие минуты Фридерика невольно вспоминала старые советские кинофильмы про войну, в которых советские солдаты победителями торжественно вступали в освобожденные ими города и села. Ее трогали такие сцены, и это чувство возникало в ее душе каждый раз, когда воинские подразделения возвращались с учений домой. Возможно, всех солдат менял их общий успех, в котором всегда есть что-то от победы. Наверное, они потому и бывали так веселы и общительны, что вернулись сюда, в казарму, которая временно заменяла им родной дом.
Отец довольно часто выезжал на учения - когда в лес со множеством разъезженных песчаных просек, когда в поле, изрезанное траншеями и ходами сообщения. Ему были хорошо знакомы эти перемены в солдатах, они происходили и в нем самом. Но отец, так же как и Фридерика, не умел объяснить их. Он внимательно выслушал, когда дочка однажды рассказала ему о том, что бывает в зале кафе после возвращения с учений, как улучшается настроение гостей. И отец очень сожалел о том, что, за исключением немногих холостых офицеров и молодых лейтенантов, жены которых по той или иной причине еще не приехали к своим мужьям, командиры не принимали участия в таких вечерах. Семейные отправлялись домой к своим женам и детям. Так, разумеется, и должно быть, и никто не мог их упрекнуть за это, но радостного подъема они, видимо, не переживали.