Анерт посмотрел вслед солдату, который удалялся по просеке в направлении походной кухни. Такой человек, как Фихтнер, очень нужен в отделении или во взводе: он всегда дает пищу для разговоров, веселя этим других. Люди, подобные Литошу, потребуются для более важных дел. И еще одно усвоил Анерт за пять месяцев службы: в стрелковом взводе встречаются люди с такими разнообразными характерами, темпераментами и жизненным опытом, что дискуссии и споры всегда утихают сами по себе, без вмешательства командира. В разговорах, подобных только что закончившемуся, Анерт участвовал редко. Во всяком случае, до сих пор. Такие солдаты, как Айснер, сами внимательно следили за тем, чтобы дело не доходило до крайности. Анерту оставалось только наблюдать. Так он больше мог узнать о своих солдатах, чем если бы сидел с ними. Тут надо лишь в нужный момент слегка одернуть их.
Анерт был сторонником соблюдения дистанции. Он считал ненужным влезать в души солдат, пытаться переделать их, наверстать за полтора года службы в армии все упущенное за восемнадцать лет их жизни. Его мало интересовали радости и горести подчиненных, он не собирался постоянно навязывать им свои советы. Это, по его мнению, могло только избаловать их и привести в конце концов к тому, что они станут приходить к нему с каждым пустяком. И когда кто-либо из солдат пытался вынудить его на это, лейтенант направлял их к командиру отделения. Порядок в армии зиждется прежде всего на воинской дисциплине, есть писаные и неписаные законы, которые военнослужащие должны строго выполнять.
Еще во время учебы в офицерском училище Анерт убедился в том, что многие преподаватели и командиры не терпят никаких возражений или критики. Но Анерту было отнюдь не трудно вести себя так, чтобы не вызывать никаких нареканий. Почему же в полку должно быть иначе? Он знал, что многие солдаты думают и поступают точно так же, как он сам. Каких-то восемнадцать месяцев можно и потерпеть. Не надо только постоянно надоедать друг другу. Лейтенант Анерт хотел добиться успеха, продвинуться по службе, а сделать это без помощи солдат он вряд ли сумел бы.
И вдруг в сосновом лесу стало оживленнее. Из длинной, прикрытой маскировочной сеткой палатки, в которой командир полка проводил совещания, вышли командиры подразделений. Среди других Анерт узнал Пульмейера: из всех командиров рот майор был единственным, кто курил трубку. Вот он взял в рот одну из своих походных трубок, табачный дым которой еще можно было кое-как переносить до тех пор, пока майор ее не раскурит. Пульмейер уже десять лет командовал ротой в этом полку и этим очень гордился, чего Анерт никак не мог понять, но о чем, однако, остерегался сказать своему начальнику.
Лейтенант подозвал командиров отделений и приказал им еще раз тщательно осмотреть оружие и снаряжение, опасаясь, что слишком долгое бездействие солдат отрицательно сказалось на их навыках и дисциплине.
Лишь после того как командиры отделений направились к своим солдатам, Анерт спрыгнул с бронетранспортера на землю. И в тот же миг перед ним появился долговязый ефрейтор Айснер, которому Анерт приходился как раз по плечо. У ефрейтора были широкие, мускулистые плечи, которые, казалось, мешали ему, когда он пролезал через люк. Однако бывший сталевар, за что бы он ни взялся, все делал быстро и ловко.
- В чем дело? - спросил офицер, глядя снизу вверх на ефрейтора.
Анерт вообще не любил стоять рядом с высокими людьми. Это лишало его уверенности. Но Айснер раздражал его не своим ростом, а тем, что вел себя как-то сдержанно, осторожно, даже недоверчиво, хотя всегда очень решительно.
- Нам надо позаботиться о Фихтнере, товарищ лейтенант.
- Нам? Вы его командир отделения, так что и заботьтесь.
Светло-голубые глаза Айснера с серо-коричневыми крапинками в радужной оболочке, похожими на искорки, немного сузились.
- Под словом "нам", - пояснил он, - я подразумеваю всех солдат взвода.
- Собраниями у нас, как вы знаете, занимается секретарь комсомольской организации. Пойдите к Литошу…
Айснер, нисколько не смутившись, продолжал:
- С Фихтнером происходит что-то неладное. Когда у нас, в мартеновском, у печи появлялся кто-либо подобный, мы его обычно отсылали вниз. А здесь это не менее опасно…
- Вы слишком все преувеличиваете.
- Нисколько не преувеличиваю, товарищ лейтенант. Анерт глубоко вздохнул.
- Позаботьтесь сами о солдатах своего отделения! - приказным тоном сказал он, показывая тем самым ефрейтору, что разговор окончен, и, повернувшись, направился к палатке командира роты.
Он был уверен, что Айснер еще стоит на месте и смотрит ему вслед. Сам лейтенант боролся с желанием обернуться, и ему удалось пересилить себя только после того, как он представил глаза ефрейтора, светло-голубые недоверчивые глаза, которые не оставляли его в покое. Ефрейтор был одним из тех, кто не хотел приспосабливаться. Он всегда опирался на свой жизненный и трудовой опыт, как будто здесь была не армия, а какой-нибудь завод. Правда, через несколько недель Айснеру предстояло уволиться в запас.
* * *
Майор Пульмейер сидел с командирами взводов и своим заместителем по политчасти неподалеку от походной кухни. На коленях у него лежали карта и блокнот - он знакомил офицеров с конкретной обстановкой. Сколько раз ему приходилось заниматься этим за двадцать лет службы, он уже и не помнил. Обстановка в основном была похожа на сегодняшнюю, и, видимо, так будет всегда. Простым людям, жаждущим счастья, веками приходилось бороться за него, защищая себя от притеснений со стороны тех, в чьих руках было все. Предстояли решительные бои, но бедняки были слишком слабы для того, чтобы одержать победу. Однако немногим более шестидесяти лет назад первый такой удар по капитализму был нанесен в России и увенчался успехом, как и каждый последующий. И так будет до тех пор, пока на земном шаре не останется больше людей, которые притесняют других.
Пульмейер мог думать обо всем этом и одновременно говорить о конкретной тактической обстановке, поскольку одно было связано с другим, и майор непроизвольно придавал своему голосу особую проникновенность, а его богатый офицерский опыт и внутренняя убежденность подчеркивали серьезность его слов. При этом он наблюдал за подчиненными ему офицерами, которые сидели рядом. По выражению их лиц, и особенно по их глазам, он узнавал, насколько внимательно они следят за его мыслями и как понимают тактическую задачу, которую он перед ними ставил.
Сегодня майор то и дело посматривал на нового командира взвода лейтенанта Анерта, который слушал его, как и другие, но в отличие от остальных почти не делал никаких заметок. Правда, само по себе это еще ничего не значило. Для Пульмейера достаточно было и того, что у человека хорошая память, но про себя майор решил сегодня же это проверить. Лейтенант уже более пяти месяцев находился в роте, а Пульмейер знал о нем не больше того, что написано в его личном деле. Ни на одного из командиров взводов, которые служили в его роте, а их за все годы службы майора было около тридцати, ему не потребовалось столько времени, чтобы разобраться в их личных качествах, способностях или слабостях. Возможно, скрытность Анерта объяснялась прежде всего его невысоким ростом. Но уже сам факт, что Пульмейер не знал этого точно, раздражал его. Новичок пока еще не установил тесного контакта с другими командирами взводов, что обычно сделать совсем не трудно ввиду равного служебного положения. Узкие голубые глаза Анерта смотрели внимательно, лейтенант всегда находился как бы настороже. Но, как говорится, в душу к себе он пока не пускал.
До сих пор каждый взводный через пять месяцев службы в роте уже либо добивался первых успехов, либо терпел первые неудачи, а у Анерта не было ни того, ни другого. Его взвод был нелучшим, но и нехудшим. Все пока шло нормально, дисциплина у солдат была хорошая. Может быть, на учениях лейтенант собирался показать себя, свои способности? Как бы там ни было, а майор решил больше не ждать и в ближайшее же время, как только появится возможность, послать Анерта "под огонь". Он хотел понять лейтенанта, узнать об интересах солдат его взвода, которым отнюдь не безразлично (даже если они иногда и делали такой вид), каков их командир: живой, хороший человек или сухарь-службист.
Майор стремился получше узнать Анерта еще и по другой причине. На новый учебный год третья рота вызвала другие роты дивизии на социалистическое соревнование. Рота майора Пульмейера четко сформулировала свои обязательства. На этих учениях, которые по-настоящему еще и не начались, всем сидящим сейчас перед командиром роты придется много потрудиться, чтобы доказать, что им по плечу любые задачи.
Но сейчас Пульмейер не собирался проверять память Анерта. Он ожидал гостя - полковника Шанца, который уже подошел к походной кухне. Командир роты спокойно закончил совещание, напомнил командирам взводов, чтобы они основательно поговорили со своими солдатами о задачах, стоящих перед ними. Каждый солдат должен понять, с какой целью он делает то или другое и как его действия связаны с действиями всей дивизии. Порой солдат целый день едет куда-то, сидя в кузове машины или бронетранспортера, затем долго окапывается в исходном районе, а через несколько часов оставляет свой окопчик, чтобы с ходу форсировать реку, и так далее… И если он не поймет конечной цели и смысла этих действий, то все будет казаться ему пустой тратой времени и игрой в кошки-мышки, которая к тому же и очень дорого обходится. Солдаты неплохо умеют считать. И хотя они многого не видят и многое принимают на веру, ценить время они умеют.
Майор знал все это по опыту общения с солдатами самых различных возрастов. И какая тогда польза от того, что после окончания учений солдата в чем-то упрекают или за что-то хвалят, он все равно не знает точно, за что именно.
Вопросов у командиров взводов не оказалось, и майор Пульмейер отпустил их. Старший лейтенант Фрейер, заместитель командира роты по политчасти, ушел вместе с лейтенантом Анертом. Пульмейера радовало молчаливое понимание, установившееся между ним и Фрейером. Его радовала и работа этого молодого офицера, который до учебы в военном училище был секретарем районного комитета Союза свободной немецкой молодежи.
Теперь майор мысленно обратился к Шанцу, которого он знал уже много лет. Когда Шанц стал заместителем командира полка по политчасти, Пульмейер был командиром роты. На это же время пришлось и годичное пребывание Пульмейера в должности командира батальона. В частности, благодаря Шанцу он без осложнений вернулся в свою роту после неудачи батальона на инспекторской проверке, хотя кое-кто хотел вообще избавиться от Пульмейера.
Шанц взял на кухне две чашки кофе и направился к курилке. Тяжеловесный полковник казался несколько нерасторопным, когда медленно семенил, как сейчас, вытянув вперед руки с чашками. Кофе Шанц любил больше всего. На учениях он иногда мог целый день ничего не есть, лишь бы был кофе. Он не проходил мимо ни одной кухни, не спросив о кофе. Но к майору Пульмейеру полковник пришел не только ради этого. От майора он ждал большего, и тем более сейчас, когда после его повышения дистанция от роты до штаба увеличилась. Но для Шанца это ничего не значило. Время от времени он появлялся в третьей роте, иногда предупредив о своем приходе по телефону, иногда неожиданно. И Пульмейер всегда был рад видеть его.
Пульмейер никак не мог понять, почему Шанц ушел с командной должности, растворился, так сказать, в безликости крупного штаба. Одно он знал твердо: полковник при этом не преследовал никаких личных целей в отличие от тех, кто искал покоя за штабной дверью.
Пока Шанц шел, балансируя кофейными чашками, Пульмейеру вспомнился приезд в полк большой группы офицеров-инспекторов. Они прибыли в конце февраля, и часть группы во главе с начальником занялась проверкой третьей роты.
Начальником был стройный подполковник в очках с квадратными стеклами, которые придавали его мягкому лицу с округлым подбородком более строгий вид. Разговаривая, подполковник не мог сидеть спокойно, а ходил взад и вперед по кабинету Пульмейера и каждый вопрос сопровождал щелчком пальцев, как будто выстреливал в своих слушателей. Подполковник говорил много, и Пульмейер с удовольствием слушал его, потому что тот интересно и убедительно облекал свои мысли в длинные фразы, в которых ни разу не запутался, будто следовал по нити Ариадны. Он умел говорить так зажигательно, что одно его волнение привлекало к нему всеобщее внимание. Но когда подполковник, закончив говорить, выходил из комнаты, майор, как и старший лейтенант Фрейер, с трудом мог вспомнить, что, собственно, он сказал, что посоветовал. Два дня этот подполковник по многу часов держал офицеров в кабинете или клубе, отрывая их от занятий с солдатами. Он говорил об основах политической подготовки и воинского воспитания, а затем опрашивал всех по очереди. На второй день проверки он изложил на заседании партийной группы содержание последней речи Эриха Хонеккера, а затем сделал двухчасовой обзор по истории СЕПГ, постоянно подчеркивая при этом значение откровенного разговора с солдатами.
Шанц терпеливо слушал оратора. Он сидел рядом с Пульмейером и смотрел на присутствующих. В третьей роте насчитывалось всего двенадцать членов партии. Вопросов ни у кого не возникло, и старший лейтенант Фрейер хотел уже закрыть заседание. Как вдруг Шанц попросил слова и обратился к солдатам и унтер-офицерам:
- Ну, товарищи, вы все внимательно выслушали, кое-что записали, а теперь скажите, что вы будете делать со своими записями, прибыв в подразделения?
Солдаты и унтер-офицеры посмотрели на свои заметки, затем переглянулись, однако никто не ответил на вопрос полковника.
- Ну, давайте, говорите! - потребовал Шанц. - Мы здесь в своем кругу.
Айснер оперся на локти и так налег грудью на край стола, что его спина выгнулась.
- На это трудно ответить, товарищ полковник, - проговорил он. - Если я расскажу все так, как только что услышал… Надо бы как-то попроще… Но сначала нужно все осмыслить самому… - Айснер пожал плечами и оттолкнулся руками от стола.
Остальные, в том числе и командиры взводов, поддержали его. Шанц предложил, чтобы товарищи из инспекторской группы пришли вечером в казарму и вместе с членами партии откровенно побеседовали с солдатами. Партийная группа приняла это предложение.
Пульмейер пошел с подполковником в отделение Айснера. Ефрейтор представил инспектирующего и дал ему слово. Когда подполковник сказал, что пришел для того, чтобы откровенно побеседовать с ними, все прислушались. Даже Фихтнер и тот подошел к столу.
- Откровенно побеседовать… - начал первым Литош. - Звучит неплохо. Но чтобы вот так, сразу, товарищ подполковник… Мы ведь впервые вас видим. Почему вы заинтересовались именно нами? Не знаю… Кто вот так, с первого раза раскроет перед вами душу?..
Все негромко засмеялись. Потом и другие высказывались, но за Литошем все-таки осталось первое слово. Айснер и Пульмейер только временами вмешивались в беседу. Говорил большей частью сам подполковник, говорил взволнованно, пытаясь с помощью обобщений объяснить взаимосвязь событий, происходящих в мире, и конкретных задач армии, ссылаясь при этом на ряд руководящих документов и официальных правительственных заявлений. Он старался быть убедительным, но каждый раз терял почву под ногами, как только Литош или кто-то другой из солдат противопоставлял сказанному им вопросы из повседневной жизни: об отпусках, о политическом воспитании, о политзанятиях, на которых нужно отвечать на поставленные вопросы, а если, чего доброго, сам задашь вопрос, то тебе обычно говорят, что это не относится к изучаемой теме. Были затронуты даже такие малоприятные явления, все еще встречающиеся в повседневной жизни, как небольшие злоупотребления и крупные растраты. Затем начали спорить друг с другом, так как Айснер, работая на сталелитейном заводе в Бранденбурге, знал то, что не было известно Литошу, жившему в Берлине. И все-таки эта беседа в казарме оказалась полезной, особенно для подполковника, которому солдаты дали ясно понять, что они подразумевают под словами "откровенный разговор".
Через два дня, когда подводились итоги проверки в целом, инспектора, командиры подразделений и их заместители по политчасти собрались в кабинете партполитработы. Подполковник подвел итоги проверки. Одно он хвалил, другое порицал, на третье указывал, о четвертом спрашивал, отвечал на вопросы на одном дыхании, искусно играя словами. Пульмейер внимательно слушал офицера. По когда тот сел, у майора снова возникло ощущение, что докладчик закончил свое выступление слишком рано, не сказал самого важного. Видимо, и другие офицеры думали так же, потому что все уставились в свои блокноты и молчали.
Тогда поднялся Шанц, поднялся тяжело, словно нехотя. Он поставил кулаки на красное сукно стола и обвел офицеров взглядом. Когда Шанц так вставал, чтобы выступить перед людьми, то обычно на его лице сразу же появлялась добродушная улыбка. Пульмейер достаточно хорошо знал его, чтобы понять, что полковник нашел цель, по которой он сейчас точно и безжалостно будет "палить" своими замечаниями. Поскольку никто не догадывался, на кого или на что он нацелился, в комнате стало особенно тихо.
- Мы слишком много говорим вообще, - негромко начал полковник в установившейся тишине. - Если бы коммунистическое общество создавалось только с помощью речей, оно давно было бы построено. В последние дни все офицеры-инспектора и офицеры полка много говорили о социалистических отношениях в нашей армии. Однажды я подсчитал, сколько раз произносилось выражение "личность солдата социалистической страны": пятьдесят один раз только после обеда. Причем ни одного солдата там не было. Просто мы слишком много говорим о том, что нам надо делать. Здесь, в полку, я, например, за один день уже три раза слышал пространные ссылки на последнюю речь товарища Хонеккера. Один раз это сделал партийный секретарь, один раз - заместитель командира полка по политчасти и один раз - начальник инспекторской группы. Совещание заняло в общей сложности около шести часов. Трое выступающих говорили почти об одном и том же, повторяя друг друга, и трижды за стол садились, за немногими исключениями, одни и те же офицеры. Должен вам откровенно признаться, что, к сожалению, у вас в полку слишком много времени тратится впустую. - Шанц сделал паузу и, вытащив из папки пачку бумаг, положил ее перед собой на стол. - И на бумаге мы пишем слишком много, - сказал он и хлопнул рукой по этой пачке. - Вот тут сплошные указания, сообщения и требования представить всевозможные доклады, подвести итоги работы штабов от полка до дивизии. Если так будет продолжаться, то нам придется экономить на тиражах наших центральных газет. - Он еще раз хлопнул рукой по пачке бумаг. - Понятно я говорю? Прежде чем что-то сказать или написать, следует спросить самого себя: нужно ли это кому-нибудь? А нужно это прежде всего самим ораторам, так как это, по их мнению, повышает их авторитет в глазах того или иного начальника. Одну из причин нашего многословия я вижу в том, что кое-кто имеет довольно поверхностное представление о солдатах и слишком мало учитывает то, что занимает их мысли и чувства. Чем дальше от полка… - Тут Шанц вскинул вверх обе руки и снова опустил их на стол.
Офицеры полка молчали…
Сейчас полковник медленно приближался к курилке и, хотя внимательно следил за тем, чтобы не расплескать кофе, все же увидел Пульмейера, во рту которого дымилась трубка.