Глава 2
Ульрих Фихтнер сидел на своем месте в бронетранспортере, закрыв глаза. Он положил руки на колени и опустил плечи. Сразу же, как выехали из казармы, у него возникло ощущение какой-то грозящей ему опасности. Он просидел, не меняя позы, уже около трех часов, и все тело его словно окостенело. Плечи ныли, будто он десять километров нес на себе крупного ягненка. Подошвы горели, а ремешок каски, казалось, с каждой минутой все сильнее и сильнее впивался в подбородок.
Фихтнера охватил страх. Ему представилось, что его везут куда-то против воли, а помешать этому никак нельзя. Как тогда, десять лет назад, когда соседские мальчишки запихнули его в старую железную бочку. Он не мог сопротивляться - мальчишек было много, все гораздо старше, к тому же они связали его. Потом они закрыли бочку и под громкий хохот и улюлюканье пустили ее вниз по склону. Сначала бочка катилась медленно, а затем все быстрее и быстрее. Какое-то время Ульрих слышал выкрики и хохот, но вскоре грохот бочки заглушил все. Он, как мог, уперся коленями и руками в стенки бочки, ища хоть какую-нибудь опору. Вдруг бочка подскочила на каком-то препятствии. Ульрих потерял опору, его стало бросать из стороны в сторону, пока наконец бочка не наткнулась на что-то и не остановилась.
Когда Ульриха вытащили, он увидел, что бочка застряла в кустарнике и потому не покатилась дальше вниз. После этой мальчишеской шутки Фихтнер две недели провел в больнице.
Сегодня он чувствовал себя не лучше, хотя и находился в бронетранспортере не один. Все остальные, кроме водителя, спокойно спали. Даже лейтенант и тот, кажется, задремал. Голова его ритмично покачивалась из стороны в сторону. Фихтнер мало что мог увидеть внутри бронетранспортера: справа холодная броня машины, о которую он все время ударялся, слева на него постоянно валился дремлющий ефрейтор Айснер.
Все солдаты, в том числе и те, которые пять месяцев назад вместе с Фихтнером были зачислены в это отделение, быстро обжились в новых условиях и легко приспособились к необычному для них ритму жизни. О своих прежних привычках и наклонностях им пришлось на время позабыть или, по крайней мере, не думать о них. Лишь оказавшись в казарме, Фихтнер по-настоящему понял, что человек способен выдержать очень многое. Так, солдаты могут, если этого требует служба, легко заснуть, казалось бы, в самых неподходящих для сна условиях, а через минуту проснуться и правильно и быстро выполнить отданный им приказ или команду. Они могут долго не есть и не пить. Утомительные переходы и другие физические нагрузки, которые выпадают на их долю по нескольку раз в неделю, они переносят, за исключением немногих, со стоическим упорством. Они способны в любой обстановке вести себя так, как от них требуют. А вот ему, Ульриху, привыкшему с детских лет общаться с животными и выросшему на пастбище вместе с овчарками и баранами, приходится трудно. Он по-прежнему постоянно думает о доме и о своем стаде, и, хотя прошло почти пять месяцев, как он служит, он все еще не втянулся в армейскую жизнь. А когда он встретил Фридерику, то познал и муки любви.
Для Фихтнера было бы лучше, если бы его призвали в мае, весной, когда стада перегоняют на пастбище, когда в природе все оживает, когда начинают зеленеть посевы. Он был убежден, что в мае смог бы скорее привыкнуть к солдатской жизни, но его призвали осенью, в ноябре, когда стада возвращаются на теплые скотные дворы. В этот период в селах обычно устраивают праздники, играют свадьбы и у каждого в кармане больше денег, чем в любое другое время года.
Спящий Айснер вдруг сильно прижал Ульриха к борту машины. Тесно, здесь везде тесно: в бронетранспортере, в комнате, где Фихтнер живет вместе с девятью товарищами, даже на собственной койке, над которой расположена еще одна; тесно и в строю, где он зажат со всех сторон и должен идти, как овца в стаде; стоит только зазеваться и хотя бы на шаг отстать, как тебя уже подгоняют. Он ощущает эту тесноту и в столовой, и в кино, и даже в кафе, не говоря уже о танцевальной площадке. Всегда и везде эта давящая, противная теснота. А Фихтнер с малолетства привык к простору: к лугам, рекам, холмам и долинам. Еще совсем недавно он считал, что не сможет прожить и одного дня без всего этого - без спокойно бредущего стада, неторопливого колыхания мягких овечьих спин, гортанных криков баранов и жалобного блеяния ягнят. Все это накрепко вошло в его жизнь.
Но вот однажды Ульриха вызвали на призывной пункт для врачебного осмотра. У него обнаружили сильную потливость ног и искривление позвоночника, о чем Ульрих знал и раньше, однако ни то, ни другое не помешало ему быть призванным в армию.
Менаду его прежней жизнью и той, которую он должен был вести сейчас, Ульрих не видел ничего общего. Если в той, прежней жизни он вставал на рассвете, шел в загон, открывал ворота и выгонял стадо, если не спал по нескольку ночей, когда овцы ягнились, а во время стрижки шерсти работал до полного изнеможения, то все это имело определенный смысл. Но какой смысл в том, чтобы солдат поднимали среди ночи и везли неведомо куда? Здесь он даже говорить не мог так, как ему хотелось, потому что уставом предусмотрено, что в каких случаях отвечать. Он даже ходить не мог так, как это делали его предки, потому что в армии применяли лишь три вида пешего передвижения: шагом, бегом и строевым, да и то только по приказу. Ульрих до сих пор ни с кем еще не поговорил по душам, не поделился своими чувствами и мыслями, потому что одни не принимали его всерьез и посмеивались над ним, а другие обращались с ним как с малышом, за которым постоянно надо присматривать, чтобы с ним ничего не случилось.
Только Фридерика приняла юношу всерьез. С ней он не стеснялся говорить даже об овцах. Правда, после того, как снял форму. Ему лишь сейчас пришло в голову, что, когда они оба разделись, он без боязни смог все рассказать о себе. Возможно, со временем Фридерика поведала бы ему о традициях казарменной жизни и тем самым помогла поскорее к ним приспособиться. Но она прогнала его, прогнала после всего, что между ними произошло. А ведь с тех пор как Фихтнер стал солдатом, его не покидало ощущение, что с ним должно случиться что-то необыкновенное…
Ульрих расстегнул ремешок каски и сразу же почувствовал, что она уже не так сильно давит ему на голову. Неожиданно бронетранспортер свернул с шоссе на разбитую лесную дорогу. Громко урча, объезжая многочисленные ямы в колдобины, машина медленно продвигалась вперед. Фихтнер немного ослабил поясной ремень. От болтанки, запаха бензина и выхлопных газов его начало мутить, захотелось поскорее на свежий воздух. И Фихтнер не выдержал. Вскочив, он откинул люк над головой и высунулся наружу. Сделав несколько глубоких вдохов, он посмотрел на усыпанное звездами небо, полоска которого уже начала светлеть на востоке. Впереди и позади двигались другие машины. Покачиваясь, словно тяжело нагруженные, они медленно шли в северном направлении. Вскоре они выбрались из леса и поехали по полю.
Фихтнеру захотелось определить, что это за поле, и он высунулся побольше, но было слишком темно, а узкие лучи фар бронетранспортеров светили не очень далеко. Слева виднелись контуры лиственных деревьев. Несмотря на выхлопные газы, Фихтнер почувствовал запах теплой от дождя земли и пробуждающихся от зимней спячки деревьев. Свежестью и медом липы, каштаны и клены запахнут только тогда, когда распустятся почки и появятся первые зеленые, точно лаковые, листочки. Высунувшись в открытый люк, Фихтнер чувствовал себя гораздо лучше, чем внизу.
Колонна свернула влево. Водители переключили скорости. Двигатели грозно заурчали, выбросив вверх сизые облачка выхлопных газов. И вдруг Фихтнер почувствовал резкий удар по лицу. Голова его откинулась назад. Толстая ветвь сорвала с него каску. Потеряв опору, Ульрих свалился внутрь бронетранспортера. Лоб и левая сторона лица горели огнем. Через некоторое время он ощутил прикосновение чьих-то рук, которые осторожно накладывали пластырь на ушибленные места, а потом услышал голос Айснера:
- Ну что ж ты, Фихтнер… Всегда с тобой что-нибудь приключится. - Айснер поднялся и закрыл люк. Садясь, он добавил: - И что-то с тобой еще будет?
Через несколько минут он снова задремал. Фихтнер позавидовал способности Айснера так быстро отключаться и засыпать, а больше всего тому, что ефрейтор через несколько недель уволится в запас.
* * *
В районе сосредоточения наконец-то наступила тишина. Все машины уже вычищены и заняли свои места. Полк полковника Ляйхзенринга расположился в большом сосновом лесу. Третья рота сосредоточилась по соседству с зарослями дуба. На деревьях кое-где сохранились прошлогодние листья. Утреннее солнце отражалось от серо-зеленых бортов бронетранспортеров, окрашивая брезентовые навесы в мягкий желтоватый цвет.
Лейтенант Анерт сидел в люке механика-водителя и смотрел вдаль: на палатки, машины и командный пункт штаба полка. Совсем недавно он, молодой офицер, был назначен командиром взвода. Он впервые участвовал в таких крупных учениях, поэтому все для него было ново и интересно.
Несмотря на тишину и полумрак, в лесу можно было многое увидеть и услышать. Вот где-то неподалеку рубят дрова, видимо для походных кухонь, которые уже готовятся варить обед. Тяжелые бензозаправщики не спеша переезжают от роты к роте. Монотонно стучит дизель, давая ток для штаба полка. В одной из офицерских палаток собрались на инструктаж командиры батальонов и рот. Для самого Анерта работа начнется лишь после того, как майор Пульмейер вернется оттуда в роту.
Время от времени от штаба отъезжал мотоциклист и быстро возвращался. Высокие сосны за просекой стояли в ряд, будто выстроившись на парад, а уголки надрезов, сделанные на стволах для сбора живицы, казались знаками различия.
От штаба полка роту отделяла только просека. Но Анерт хорошо знал, что для него лично путь до этого штаба будет долгим и трудным. Свой первый шаг он сделал несколько месяцев назад, когда его выпустили из училища лейтенантом. Второй шаг, который мог привести его на работу в штаб, Анерт хотел сделать на этих учениях. В душе он надеялся, что командир роты даст ему возможность показать себя.
Солдаты расположились на земле возле бронетранспортеров. После плотного завтрака их клонило ко сну. И вдруг кто-то заиграл на губной гармошке. Это мог быть только Фихтнер. Он всегда носил с собой несколько маленьких губных гармошек различной тональности и играл большей частью народные мелодии. Ульриха называли ходячим песенником, потому что он знал наизусть почти все песни. Он утверждал, что в его селе люди по вечерам и сейчас собираются на площади, как в старые добрые времена, и поют. Солдатам взвода эти рассказы казались такими же странными и необычными, как сам Фихтнер и его довоенная пастушеская профессия.
Но на губной гармошке он играл хорошо, с чувством, и Анерт всегда с удовольствием слушал его.
Фихтнер заиграл песню "У колодца пред вратами". Вдруг один из солдат сказал:
- Послушай, Ульрих, раньше ты играл ее повеселее. А сейчас у меня просто слезы навертываются на глаза.
- Он отказ получил, в этом все дело, - заметил другой солдат.
Кто-то засмеялся и добавил:
- Конечно. Наш Ульрих и красавица Фридерика… Это ведь… Знаете, кого они напоминают? Квазимодо и Эсмеральду. Примерно так.
Говоривший снова засмеялся, но его никто не поддержал. Это был Литош, один из самых молодых во взводе. Ему только что исполнилось девятнадцать. Он был чересчур болтливым, иногда просто назойливым, со всеми разговаривал как с равными, даже с командиром взвода. И всегда у него про запас была какая-нибудь байка, а в разговоре он то и дело употреблял свое любимое выражение: "Примерно так". Эти два слова стали его кличкой. Литош из Берлина, работал раньше на стройке в Марцане, в части же он слыл отличным водителем бронетранспортера.
- Ты думаешь, - недоверчиво спросил кто-то, - он действительно переспал с ней? Может быть, он просто выдумал все это? Он и девушка, о которой мечтает весь полк…
- Готов поспорить, - перебил говорившего другой солдат, - что он сочиняет.
- Не торопись, - возразил ему Литош. - В таком деле женские поступки не поддаются объяснению.
Снова послышался смех. Засмеялся негромко и Анерт. Фихтнер же невозмутимо продолжал играть на гармошке, как будто речь шла вовсе не о нем. Он молчал даже тогда, когда Литош обратился к нему:
- Эй, Улли, оставь-ка свою игрушку и расскажи, как все было? Правда ли, что у нее родинка на бедре?
Все насторожились, ожидая ответа, но Фихтнер молчал.
- Эй, пастух, не оглох ли ты? - уже громче спросил Литош.
Фихтнер не спеша отнял гармошку от губ, похлопал ею по ладони и снова заиграл. На этот раз зазвучала еще одна печальная песня "Охотник дул однажды в рог".
Анерт знал официантку, о которой шла речь. Несколько раз она его обслуживала. Ему запомнилась ее походка - очень спокойная, даже когда кафе было переполнено и ей приходилось спешить. Анерт находил, что походка у нее осторожная, немного стеснительная. А еще ему запомнился ее рот. У нее были полные губы с глубокими, похожими на ямочки уголками, но она почти не улыбалась. Теперь он был уверен, что скорбные складки возле рта Фридерики могли появиться от печальных песен, которые Фихтнер играл чаще всего. И лейтенант мысленно сделал вывод, что, может быть, связь между Фихтнером и официанткой существовала, хотя ему, Анерту, это безразлично. Для него Фридерика Шапц недоступна. Будучи невысокого роста, он не подходил ей даже в качестве временного ухажера. А на явно бесперспективное дело Анерт не привык расходовать ни время, ни силы.
В своей жизни он всего лишь два раза ухаживал за девушками. Первой была светловолосая нежная девочка из параллельного десятого класса, не выше его ростом, которую никто из ребят не замечал. Они подружились и ходили вместе, пока Мануэла в одиннадцатом классе не начала вдруг быстро расти и не обогнала его на целую голову.
Второй была Ганна, с которой он познакомился в Доме армии в Лёбау. Это была энергичная плотная девушка из районного комитета Союза свободной немецкой молодежи, с которой никто не танцевал. Ганна родилась в селе, что расположено между Лёбау и Гёрлицем. Больше всего она была привязана к деревенской жизни и родителям. Несмотря на это, Анерт был убежден, что ему удастся вырвать ее оттуда. Он ухаживал за ней целый год, даже во время подготовки к экзаменам, отчего немного отстал и смог наверстать упущенное только благодаря своему прилежанию. Когда же Ганна узнала, куда его посылают, она наотрез отказалась уехать из родных мест, и Анерт ее больше не видел.
Однако он нисколько не унывал, так как верил, что в один прекрасный день найдет себе жену. Пока что он не чувствовал такой необходимости и считал, что в первые годы службы офицеру даже лучше без семьи. Не надо распылять свои силы. Он с равнодушной усмешкой наблюдал за своими семейными коллегами, озабоченными проблемами жилья, отпуска, устройством детишек в садик. Анерт полагал, что у него все еще впереди, важно только не упустить благоприятный момент. Он хорошо знал, чего именно хочет, и умел сосредоточить все свои усилия для достижения этой цели. Он хотел, чтобы его перевели работать в штаб, и как можно скорее. Он не собирался долго возиться с солдатами.
Став офицером, он решил, что дослужится по меньшей мере до полковника. Ведь в армии рост человека играет второстепенную роль, главное здесь - строгое соблюдение субординации: начальникам и старшим подчиняются младшие по должности и по воинскому званию.
В школе ему четыре года приходилось мириться с тем, что большинство одноклассников называли его "малюткой Михаэлем". А когда он заявил, что станет офицером, дразнить его начали даже больше. Поскольку он относился к числу лучших учеников в классе, то мишенью для острот оставался только его рост. Теперь лейтенант в глубине души мечтал, чтобы случай когда-нибудь сослужил ему службу и направил к нему солдатом хотя бы одного парня из числа его бывших одноклассников.
Неожиданно Фихтнер перестал играть.
- Свиньи вы все… - чуть слышно проговорил он.
Несколько мгновений было тихо, а потом кто-то громко рассмеялся. К нему присоединились и другие.
- Да оставьте вы его в покое! - сказал ефрейтор Айснер.
Литош не сдавался:
- Послушайте, он не понимает шуток. Мы ведь по-доброму… Он давно уже не мальчик… Привык на гражданке целыми днями шататься со своими овечками, вот и одичал, индивидуалистом стал… - не отставал Литош.
- Придержи-ка лучше язык! - оборвал его Айснер.
- Я только подумал, - не отступался Литош, - что он, может быть, после демобилизации придет поработать в нашу молодежную бригаду. Уж там-то он научится, как надо женихаться.
- И все же я добьюсь ее, - сказал Фихтнер. - Вот увидите!
- Кого? Фридерику Шанц? - удивился Литош и с улыбочкой пропел: - Прощай, прелестная служанка! Уходишь ты от нас, чтоб стать пастушкой!
Все громко засмеялись, а Литош добавил:
- Улли, если ты ее добьешься, то три полка выстроятся шпалерами на вашей свадьбе, и все в резиновых сапогах: слезы-то потекут рекой, так я полагаю.
Анерт увидел, что Фихтнер встал и пошел в рощу. Даже под ватником четко вырисовывались его лопатки. Шел он не спеша, как ходят уставшие люди. Лейтенант окликнул Фихтнера, но тот обернулся только на второй оклик. Такое в армии бывает редко, но сегодня Анерт не обратил на это внимания. Он приказал солдату сходить к гауптфельдфебелю за новой каской. Утерянную каску, конечно, раздавили ночью следовавшие за ними бронетранспортеры и танки. Одна каска - не такая уж большая потеря. Все могло быть гораздо хуже. Хорошо, что ветка не сломала Фихтнеру шею. Тогда армейская карьера лейтенанта Анерта застопорилась бы уже после первых месяцев службы. Он задремал, как и ефрейтор Айснер, который исполнял в то время обязанности командира отделения. И никто из них не заметил, когда Фихтнер открыл люк и высунулся из него.