- Здорово у тебя получается, - усмехнулся Бурнин, - прямо поэма! А я ведь оперативник, прозаик. Мне видится все по-другому. Хотя бы вот эти твои яруги и пади… Должно быть, в такие гадючьи гнезда, где экие страсти-мордасти, немцы не очень полезут. Верно ты говоришь, в таких местах партизанам удобно.
- А что немцам в гадючьих местах, когда они не в гадючьих нас давят! Неужто уж так и не в силах мы их удержать и дальше фашисты к нам вломятся?! - с болью, общей в те дни для всей России, воскликнул Варакин.
- Да держим ведь, Миша! - возразил майор. - Сам видишь, дальше-то не пускаем! Ведь их до сих пор никто и на месте держать не умел… А мы уж не раз кое-где даже назад их попятили. А немцы, ты знаешь, народ аккуратный, им давно уж по расписанию полагалось бы быть в Москве… Помнишь, в "Войне и мире" Веройтера: "Die erste Kolonne marschiert…" и так далее… Они в расписании - как в седле. А мы из седла-то их вышибли, Мишка! Вот Ельня… Ты скажешь: ну что же, Ельня! Как будто бы и пустяк, Михаил, а в то же время это звонкая оплеуха… Конечно, можно сказать, что пощечины - это не главное средство воздействия на бандитов. И это правильно. Но вот что тут важно: боец наш тут кое-что уже понял. Под Ельней и Ярцевом он крепко понял, что если мы очень хотим, то перед фашистами держимся, не отступаем! А где научились стоять, там научимся и вперед продвигаться. И вот видишь - продвинулись. Сначала давнули на Духовщину, а там Ельню отняли. Это серьезнейший факт в истории нашей войны… Погоди, только силы подкопим, доктор! Такую махину, как наша родина-матушка, поднять на дыбы - время нужно! В данный момент, как я понимаю, наступать мы еще не будем. Но уж назад ни шагу! - уверенно заключил Бурнин. Он посмотрел на часы и сказал:
- Знаешь, Миша, у меня еще минут сорок. Ты ведь Татьяне Ильиничне написать захочешь. Так садись, сочиняй. Я пока помолчу. Она что, в Москве? Или где-нибудь "далеко на востоке"?
Варакин взглянул с благодарностью на товарища.
- Нет, в Москве. Уговаривал на восток - не едет, - ответил он. - Да ведь весь их театр в Москве. Пишет, что бомбежек боится, а все же не едет… Спасибо, я напишу. А ты посиди поскучай, не то - хочешь - на койку ложись.
Варакин достал бумагу, развел водою сгустившиеся чернила в незаткнутом пузырьке, который стоял на оконце, и на том же столе примостился писать.
Бурнин машинально расставлял шахматные фигуры по доске, не убранной со стола сослуживцами Михаила.
Взаимная привязанность Бурнина и Варакина длилась с юности. Когда Михаил только окончил университет, Бурнин, тогда еще комвзвода, года два жил в одной с ним квартире, в маленькой комнатке рядом с кухней, дружил с Михаилом, ухаживал за его сестрой и по очереди почти за всеми ее подругами, а потом по службе перевели его на Дальний Восток. Связь между ними постепенно ослабла и даже на время оборвалась.
Но вот года четыре спустя, как-то в субботу перед обедом, до Михаила из прихожей донесся знакомый гудящий голос.
Явился Бурнин уже в звании старшего лейтенанта. Он сообщил, что "на старости лет" его посадили за парту - прислали в Москву, в академию. Так начался второй период их дружбы.
Бурнин бывал у Варакиных в течение всех трех лет "приступа второй юности", как в шутку он называл это учебное время.
Академию Анатолий окончил почти на пороге осенних событии тридцать девятого года, когда его откомандировали в один из западных округов. С тех пор они и не виделись, хотя и обменивались традиционными приветствиями по поводу праздников, приписывая к поздравительным пожеланиям лишь кое-какую краткую информацию о себе…
Во время тяжелых фронтовых передряг самых первых недель войны Бурнин едва ли хоть раз припомнил Варакина. Михаил же, не раз вспоминая старого друга, кадрового командира Красной Армии, непременно представлял себе, что Анатолий Бурнин где-то на западе принял первый удар фашистов и либо стоит где-то в боях, либо погиб, как тысячи честных, отважных людей его возраста и положения.
Михаил не ошибся. В самых тяжелых боях Бурнин находился, можно сказать, с первых часов войны. Однако дивизия, начальником штаба которой он был, в трудных условиях вырвалась из клещей врага, билась в Смоленске и наконец зацепилась у Ярцева, заняв оборону на ранее подготовленном огневом рубеже, где Красная Армия великой отвагой, великою кровью и волей "научила" фашистов стоять на месте…
Около двух недель назад майор Бурнин был отозван из штаба дивизии и назначен помощником начоперода в штаб своей армии.
Ельнинская победа, которая прогремела торжественным сообщением на весь мир, не была непосредственным боевым делом их армии, но их армия своими наступательными действиями активно поддерживала успех соседей, которые окружали Ельню. В данный момент их наступление прекратилось, и Бурнин с удовольствием встретил приказ о командировке в Москву, в Генеральный штаб, за топографическими картами, которые почему-то не мог прислать им штаб фронта.
- Смешная командировка! - сказал Бурнин и поехал…
И вот он сидит у Варакина, который, склонясь над столом, пишет письмо Татьяне.
- Ну что же, еще по стаканчику, что ли? - предложил Михаил, надписывая конверт.
- Стаканчик в дороге не помешает, - ответил Бурнин, - а вот меня еще доска соблазняет, - он указал глазами на шахматные фигуры, которые уже аккуратно расставил. - Тряхнем стариной! Давно уж я в шахматы не играл. Оттеснили доску оперативные карты, приказы, сводки. Татьяна Ильинична нас не осудит, - усмехнулся он давнему воспоминанию о том, как между ним и женою Варакина из-за его пристрастия к шахматам чуть не возникла навеки вражда.
- Не осудит! - вспомнив о том же, весело согласился Варакин. - Ну, выбирай!
Михаил протянул кулаки с зажатыми пешками для розыгрыша доски.
Майору достались белые, и он повернул к себе доску осторожно, стараясь не повалить расставленные фигуры.
- Всегда и во всем мне везет! - повторил он привычную поговорку и не раздумывая пошел пешкою от короля.
Они в молчании разыграли дебют. Варакин старательно обдумывал каждый ход, майор почти не глядя переставлял шахматные фигуры, с громким пристукиванием их тяжелыми, оловянными донцами.
- Точно "козла" забиваешь! - сказал ему с усмешкой Варакин
По своему обыкновению Бурнин играл в шахматы, напевая без слов что-то воинственное и бравурное. Вот неожиданным ходом объявил он "гардэ" королеве, одновременно поставив под угрозу одного из коней Варакина.
И пока черный ферзь спасался бегством из-под удара, Бурнин увел с доски "вороного коня".
- Да, а знаешь, Миша, - будто только что вспомнив, заговорил майор, - ваше хирургическое начальство - теперь как раз твой Ливанский. Ты знаешь, ведь он генерал!.. Да, так вот, по твоей теме, как я случайно слышал, в тылах собираются создавать институт. А ты тут!.. Институт, а ты тут! - повторил Бурнин, по-детски довольный случайно сорвавшейся рифмой, которая как бы подчеркивала нелепость создавшегося положения.
- Институт… а слон тут! - шутливо передразнил Варакин увлекшегося беседой партнера, неожиданным для него ходом снимая с доски белого слона.
Бурнин отмахнулся.
- Ну и бог с ним! - небрежно сказал он, не желая терять нить разговора, и настойчиво продолжал: - Пусть лично ты, из ложного самолюбия, что ли, не стал "уклоняться" от отправки на фронт, а твое прямое начальство хотя бы пыталось тебя отстоять?
- Да я сам никому не позволил бы, Толя, в такой момент… - начал Варакин. Бурнин горячо перебил его:
- Именно в такие моменты и важно, чтобы советские люди, особенно коммунисты, не делали глупостей! Твое дело, как ты говорил, борьба со смертью от шока. А как у нас с этим в санбатах? Все в порядке?
Варакин молча качнул головой.
Сегодняшний новый случай смерти бойца, которого как-то особенно страстно хотел он спасти, утверждал правоту его собеседника, и Михаил не нашел, что ему возразить.
- Вот то-то, мой друг… Я не врач, черт возьми, - решительно заключил Бурнин, - но, насколько я понимаю… Одним словом, я вижу, что этим делом придется заняться мне! Есть у меня в Главсанупре один…
Варакин засмеялся:
- А ты все такой же, как был, Анатолий! Кипишь!
- Не люблю равнодушия в жизни! - серьезно сказал Бурнин. - Если есть у тебя настоящая цель, значит, ты должен ее добиваться, а не плыть по течению…
И Михаил рассказал о страдальческой гибели безымянного молодого танкиста, о том, что так гибнут тысячи раненых, для которых смерть могла не быть непременным исходом. Он говорил о работах Павлова, о строении головного мозга, о контактах и размыкании связей коры с подкорковым слоем, размахивая фигурой, снятой с доски, и позабыв о шахматной партии.
Бурнин слушал внимательно, хотя не все достаточно понимал, а когда Варакин умолк, он поднялся с места.
- Ну вот, значит, я все-таки прав, и дело твое не здесь, а в том институте, который организуют в тылах. Оттуда ты сможешь внести свой вклад не в одну палату в "поповском доме", а по санбатам, по госпиталям, - словом, на всю нашу матушку… - Бурнин заметил мрачную тень на лице друга. - Ты, Мишка, не думай, что я не могу понять твоего стремления быть ближе к фронту и непосредственно помогать бойцам. Я просто против кустарщины, право. Надо же делать большое дело в серьезном масштабе!.. Вон идет мой шофер дорогой. До свидания. Здорово мы опоздали! - воскликнул Бурнин.
Он уехал, сказав еще раз, что он, ну просто как коммунист, считает своим прямым долгом как-то вмешаться в судьбу Михаила.
Глава вторая
Несколько лет Бурнин не был в столице. Теперь его удивило, что при самом въезде в Москву на знакомом шоссе выросли какие-то игрушечные домики, точно дачный поселок среди дороги.
- Маскировка от авиации, - пояснили ему.
Высокие дома были покрыты черными продольными и поперечными полосами - как закопченные. Оконные стекла заклеены крестами белой бумаги. Окна магазинов завалены мешками с песком.
Бурнин приказал проехать мимо знакомого дома, где в глубине двора во флигеле жили Варакины. Окаянный пикап опять "барахлил" по дороге, и было уже не раннее утро, когда Анатолий вошел во двор.
Под окнами флигеля, в котором жили Варакины, как воронка от бомбы, зияла огромная противопожарная яма, наполненная водой. Ребята лет по одиннадцати пускали по водоему исписанные фиолетовыми буквами бумажные кораблики, а какая-то мать голосом мирных будней остерегала девчонку, чтобы она не свалилась в воду…
Варакиной дома не оказалось. Бурнин оставил ей письмо Михаила со своею запиской, обещая, если позволит служба, заехать к ней вечерком за обратной почтой для Миши.
Он не спешил управиться со своими делами, чтобы дать время штабному шоферу Васе Полянкину "подшибить" необходимые для него детали к пикапу, дабы уже на обратном пути не стоять в занудных ремонтах, каждого из которых хватает на сорок километров движения.
Наконец Бурнин увидал у подъезда свою машину и Полянкина, который беспечно покуривал с бойцами охраны. Значит, машина в порядке и можно ехать. Однако, когда, регистрируя выезд, он дал на отметку свой пропуск, то получил приказ явиться к знакомому еще с академии полковнику, который теперь работал в Генштабе по кадрам.
- По вашему приказанию явился! - с полушутливой формальностью доложил Бурнин.
Полковник поднялся и горячо пожал его руку.
- Поздравляю тебя, Бурнин! По секрету скажу - оч-чень положительно тебя аттестует начальство. Будешь продвигаться, товарищ майор! Поздравляю! Хотел бы я посодействовать другу - пришпилить прямоугольник лишний тебе на петлицы. Да с этим ты не спеши. Звание подполковника - хорошо, а орденок будет лучше… Хочешь в Генштабе служить? Моментально устрою, и звание тут же будет, как на серебряном блюдечке.
- Да разве это так важно и срочно? Все в свое время придет - и звание, и ордена… Закрепить бы лишь перелом на фронте! - ответил Бурнин кадровику. - Нет, я в Генштаб не тянусь.
- Напрасно не тянешься. А то я похлопочу. Ты там недельку-другую подумай еще об этом. А сейчас уезжать не спеши: как раз есть интересный попутчик в штаб вашей армии - генерал-майор Балашов. Назначается начальником штаба. Вашего Лихачева перебросили на Южный фронт. А новый начальник один на машине едет. Приказано тебе его сопровождать. Ты еще с четверть часа подожди. А с картами автоматчики пусть на вашей штабной машине за вами едут.
- Раз приказано с генералом, так что же тут объяснять! - сказал Бурнин.
- Ему будет полезно проехать с тобой. В штабе, конечно, его ввели в обстановку, но ведь мы тут и сами все знаем лишь по бумагам, а ты живой человек, помначоперода…
Бурнин, разумеется, предпочитал возвращаться в армию не на пикапе, а в легковой машине, и первым познакомиться с новым начальником штаба было и лестно и интересно. Ведь в теперешней должности помощника начальника оперативного отдела Бурнину предстояло иметь с ним тесную связь в работе. Правда, тут кое-что Бурнину показалось не очень приятным: прежний начальник штаба, генерал Лихачев, был отозван уже две недели назад, и должность его исполнял в течение этого времени генерал-майор Острогоров - начальник оперативного отдела. Это было естественной преемственностью, и не только он сам, но никто в штабе не сомневался, что его утвердят в этой должности. Особенно после успешного наступления группы войск их армии в направлении Духовщины, что отвлекло в их сторону силы фашистов от Ельни и сыграло немалую роль в ельнинской операции. Бурнин понимал, что его начальник, генерал Острогоров, по праву гордился проведенными боями, считая себя и части своей армии активными участниками освобождения Ельни. Назначение нового человека начальником штаба армии могло задеть Острогорова. "Впрочем, начальству виднее!" - подумал Бурнин, хотя в первый момент почувствовал даже какое-то подобие обиды за Острогорова.
В поездке с генералом Бурнина не устраивало сейчас только одно: что он будет лишен возможности по пути заехать к Варакиной, которая, вероятно, его ожидает. Просить же об этом незнакомого генерала он не считал удобным.
Новый начальник штаба армии, крупный, большеголовый человек, совершенно седой, с пристальными серыми глазами, приветливо пожал руку Бурнину.
- Генерал Балашов Петр Николаевич, - четко сказал он.
Младшего лейтенанта, вооруженного автоматом, он отослал сидеть с шофером, а сам разместился на заднем сиденье рядом с Бурниным.
- Значит, нам с вами предстоит совместно работать, товарищ майор! - сказал он. - Дорогой поговорим. А пока, извините, мне нужно заехать минут на двадцать, на полчаса. Вам придется меня подождать. - Как бы себе в оправдание, он пояснил: - Я долгое время ничего не знаю о близких…
"Да, это у многих сейчас!" - подумал Бурнин, но не сказал этих слов, считая, что общность беды совсем не для всех является облегчением.
В зелени какого-то незнакомого Бурнину переулка генерал задержал машину и энергично пошел, почти побежал, к одноэтажному деревянному домику в глубине двора. Бурнин видел, как он, не дождавшись ответа на второй и третий звонки, нетерпеливо старался заглянуть в невысокие окна квартиры, как потом он поднялся на другое крыльцо того же флигеля, позвонил и через приотворенную дверь не более минуты с кем-то разговаривал. Потом он вернулся к той, первой двери, достал из сумки блокнот, написал всего несколько слов и вырванную страничку бросил в щель почтового ящика.
"Не генеральского вида домишко!" - подумалось Бурнину.
Балашов, потяжелевший и помрачневший, хотя и не утратив твердости шага, уже направлялся к машине по вымощенной кирпичами дорожке.
- Неудача, товарищ генерал? - сочувственно спросил Бурнин. - Может быть, обождем?
Втайне Бурнин подумал, что за время генеральского ожидания он на своем пикапе, который шел сзади генеральской машины, "слетает" к Варакиной.
- Нет, поедем, - коротко возразил генерал.
Младший лейтенант, поджидая возле машины, нерешительно распахнул перед генералом переднюю дверцу.
- Нет, я опять уж сюда, - кивнул тот на прежнее место и забрался назад, к Бурнину, - На выезд! - коротко приказал он водителю.
- Прощай, Москва! - сорвалось у шофера, когда они выехали на шоссе.
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая! -
тихонько пропел Бурнии себе под нос.
Генерал вздохнул. Бурнин взглянул в его сторону, но не решился задать вопрос.
- Вот так, товарищ майор! Жена на Кавказе застряла… Адрес, наверно, есть у дочери. А дочь на окопных работах… и сын где-то в армии…
- Командир?
- Ничего не знаю, - сказал генерал. - Да вот, бывает… - заметив удивление Бурнина, просто добавил он. - Несколько лет уж не знаю…
Он ничего не сказал в пояснение, и Бурнину осталось или разгадывать этот невнятный семейный ребус, или просто не думать про генерала.
- А какого он года рождения? - все же из вежливости спросил Анатолий.
- Мой сын? Девятнадцатого. Должно быть, в подобном же роде, - генерал указал на сидевшего впереди младшего лейтенанта. - Товарищ лейтенант, как вас звать? - спросил он.
- Леонид.
- А по отчеству?
- Ну что вы, товарищ генерал! - по-мальчишески возразил юноша.
- Да, думаю, что такой же, - с усмешкой подтвердил генерал. - А может быть, и они о нем ничего не знают - я имею в виду мать и сестру, - добавил он вдруг.
Генерал ехал мрачный и молчаливый.
Полковник Генштаба сказал Бурнину, что в пути он поможет генералу уточнить обстановку, но не мог же сам Анатолий начать разговор…
В нависающих сумерках они выехали на автостраду и вошли в вереницу машин, которые везли к фронту боеприпасы, горючее, продовольствие. Движение было стремительным и равномерным.
Воздушная тревога застала их где-то перед Можайском.
- В первые недели все движение на дорогах стояло из-за этих налетов, - сказал Бурнин. - А теперь вот едем себе, и ничего не случается.
- Привычка, - отозвался генерал, слушая тяжкий гул фашистских бомбардировщиков и грохот зенитных орудий.
Однако движение по шоссе прервалось. Мимо стоявших вереницей машин, всех обгоняя, прошла колонна стремительно мчавшихся грузовиков с необычного вида зачехленным в брезент грузом вроде понтонов.
- "Катюши"! - почтительно произнес шофер.
- Да, это си-ила! - сказал и Бурнин.
- Скажите, товарищ майор, а вы видали "катюши" в действии? - спросил генерал.
Это в те дни был общий вопрос тыловых людей. Прославленное оружие интриговало всех.
Новый начальник штаба совсем не стеснялся обнаружить, что он еще не был ни дня на фронте. Он слушал Бурнина с таким же простодушным вниманием, как и другие тыловики. Но вдруг оборвал его почти на самом эффектном и вдохновенном месте рассказа вопросом:
- А как исчисляется залп батареи "катюш" в пересчете на минометы и гаубицы?
- Я не подсчитывал, товарищ генерал, - чуть растерянно возразил Бурнин.
- Напрасно. Очень важно учесть фронт, и глубину поражения, и быстроту переноса огня. Это же внесет существенные поправки в расчеты по планированию операции, - загорелся Балашов. - А может быть, при решении боевой задачи следует приравнивать действие этого оружия не к артиллерии, а к танковому удару, чтобы увязать его взаимодействие с пехотой!