Тюверлен не произнес ни единого слова. Он давно раскусил комика Гирля, его этот номер не застал врасплох. Пожалуй, он даже радовался, что теперь затею с обозрением можно считать конченой. Со своей стороны, г-н Пфаундлер тоже не горевал, хотя в лице комика Гирля терял краеугольный камень, который скреплял всю постройку. Теперь-то он со спокойной совестью вычеркнет гнусное название "Касперль и классовая борьба", сама судьба хочет, чтобы осталось только "Выше некуда". Еще не кончив разговора с Гирлем, он мысленно настрочил соответствующую статейку в газеты. Энергичный, решительный, сразу набросился на помощника режиссера, который стоял рядом в полной растерянности, - в чем дело, почему не начинают репетировать следующую картину? Бранился, порол горячку. Начали менять декорации; словно в вихре, закружились рабочие сцены, кулисы, актеры, бутафория, музыканты, какие-то личности в белых халатах. В пять минут были установлены декорации следующей картины - "Натюрморт", - где голые девицы изображали различные яства. Они стояли наготове, ожидая сигнала, чтобы церемонным маршем под идиотскую музыку выйти на сцену. У одной вместо рук были клешни омара, у другой заднее место украшали огромные фазаньи перья, третья хлопала створками устричной раковины; не считая этих украшений, девицы были в чем мать родила. В финале картины они влезали на грандиозный, соблазнительно убранный стол и застывали там - голые женщины среди колоссальных макетов всевозможных лакомств. Эта картина, истинно в стиле "Выше некуда", вполне отвечала вкусу г-на Пфаундлера. Пора было приступать к репетиции.
- Давайте, - сказал г-н Пфаундлер, и помощник режиссера зазвонил в звонок.
К тому времени Тюверлен уже ушел. Ленивый, полусонный, он бесцельно брел по раскаленным улицам, держа шляпу в руке, подставляя свое голое лицо летнему ветерку. Он радовался, что все произошло именно так, и снова готов был признать, что мир не так уж плохо устроен. Его мысли постоянно обращались к Иоганне. Не в том дело, что ему хотелось спать с ней, вернее, не только в том: и спать хотелось, и, главное, все время быть с ней. Бранить ее, себя, других. Послушать, что она скажет, что посоветует. Тюверлен подумал, что к его чувству подошли бы смешные, затасканные слова, вроде "душевность", "доверие". И еще подумал - как было бы приятно, если бы она шла сейчас рядом с ним.
Иоганна приехала в Мюнхен накануне. Как раз в эту минуту она проезжала мимо Тюверлена в закрытом такси II А 8763. Но он этого не знал.
17
Совещание в присутствии невидимки
Вернувшись в Мюнхен, Иоганна долго ходила по своей просторной, оклеенной красивыми светлыми обоями комнате, смотрела на массивную мебель, на аккуратно прибранные книжные полки, на графологический аппарат, на необъятный письменный стол, где стояла пишущая машинка. Из окон видна была набережная, за ней струился светло-зеленый веселый Изар.
Она избегала мюнхенских знакомых, работала. Доктор Гей-ер на несколько дней уехал на север - в Берлин, в Лейпциг, - его ждали в начале будущей недели. Иоганна радовалась, что может побыть наедине с собой. Чувствовала, что вернулась домой не просто, а как-то по-особенному. И зачем ей понадобилась эта дурно пахнувшая выдумка насчет "светских связей"! Все началось с Гесрейтера, а привело прямиком к шалопаю. Нет, она не создана для пустой, душной светской жизни, задыхается в ней. Пока длилась ее связь с Гесрейтером, она ходила как под наркозом, в каком-то странном оцепенении. А сейчас проснулась и вышла на солнечный свет. Иоганна хрустнула пальцами, довольно улыбнулась, почувствовала, что ей до смерти хочется засесть за работу. Заказов хоть отбавляй, хватит на три месяца, стоит только пожелать.
Ее ногти все еще были миндалевидной формы, но она так много работала, что уже не могла ухаживать за ними с той же тщательностью, как во Франции. Машинка портила и ногти, и кожу вокруг них: с таким трудом обретенный прозрачный, молочный глянец понемногу исчезал, нежная кожица ногтевого ложа огрубела. Для светской жизни надо уметь вести беседу, отвечать, не думая, на любые вопросы. Теперь Иоганна вернулась к прежней манере отвечать не сразу, порой после довольно долгой паузы, ни с того ни с сего возобновлять разговор, исчерпанный полчаса назад, словно эти полчаса для нее не существовали. И одеваться стала, как прежде: здесь, в Мюнхене, где тон задавали люди, наехавшие из деревень, ее модные парижские платья выглядели бы нелепо.
Иоганна работала. Прежде она верила в наитие. Высшей наградой за труд было грозное, желанное и мучительное мгновение, когда она вдруг прозревала истину. Теперь Иоганна работала усидчивее, менее озаренно, но с большей серьезностью. Иной раз она думала, что научилась лучше понимать людей.
Так она прожила в Мюнхене шесть дней - с удовольствием работая, почти не выходя из дому. Отлично спала. На седьмую ночь вдруг ясно ощутила, что зашла в тупик, стараясь ускользнуть от преследовавшего ее образа, - и испугалась своей судьбы.
Она снова позвонила - словно выплачивала часть долга кредитору-невидимке - в контору адвоката. Да, он сегодня вернулся. С непривычной готовностью, даже с радостью, назначил ей встречу в тот же день, через час.
Доктор Гейер снова все свое время посвящал адвокатской практике. Он вел множество запутанных дел, зарабатывал большие деньги, не обесцененные, а в иностранной валюте. Он и прежде был неутомим, но теперь его служащие только руками разводили - столько сложнейших дел он вел одновременно. Экономка Агнесса из себя выходила от бессильного негодования. Она-то точно знала день и час, когда началась эта сумасшедшая гонка. С посещения юнца, паразита, кровососа, вымогателя. Для себя доктору деньги не нужны. А теперь он гонится за ними, загребает обеими руками, носится по банкам. И живет при этом, можно сказать, впроголодь, проверяет каждый грош, который она тратит на его еду, на стирку. Лицо у экономки Агнессы пожелтело, глаза блуждали, она беспокойно, как одичалая, бродила по дому. Заявила, что отказывается от места. Адвокат промолчал.
Мальчик больше не приходил. Доктор Гейер даже след его потерял. Хотел было обратиться в частную сыскную контору, поручить произвести розыски, но поборол это желание. Рукописи его книг - "История беззаконий" и "Право, политика, история" - лежали на полке, аккуратно сложенные и связанные. Зарастали пылью. Адвокат ждал. Вел дела, сложные дела. Инфляция, ежедневное чудовищное обесценение всего, что вчера еще имело цепу, порождало бешеную спекуляцию и вносило такую сумятицу, такой хаос во все вопросы, связанные с правом собственности, что у любого набившего руку адвоката не было отбоя от дел. За несколько недель доктор Гейер разбогател. Если мальчик придет еще раз, можно будет не скупиться. Адвокат знал, что в истории с отравлением собак замешан фон Дельмайер. Он то терял надежду, то снова начинал надеяться. Может быть, мальчик все-таки придет к нему сейчас, снова потребует у него помощи, - так, между прочим, в своей обычной пренебрежительной, вызывающей и такой неотразимой манере. Доктор Гейер ждал. Но мальчик не приходил, как сквозь землю провалился. Возможно, нет, безусловно, потому, что и он был связан с делом об отравлении. Оно было окружено какой-то зловещей таинственностью. Адвокату не удалось выяснить никаких подробностей. Казалось, там, наверху, никак не могут решить - то ли вообще замять это дело, то ли, напротив, раздуть. Тут явно была замешана политика. С тех пор как в министерстве юстиции сидит Кленк, все, связанное с политикой, стало темно и неясно.
Доктор Гейер совсем перестал думать о себе, слишком много курил, ел, когда придется, мало спал. После покушения он отпустил рыжеватую бородку, почти не прихрамывал, совсем избавился от нервного подергивания век. Напряженно, тревожно следил за политикой Кленка. Да, справедливость требует признать, что сегодня в Баварии больше организованности и порядка, чем раньше, отношения с имперским правительством наладились, дурацким выходкам "патриотов" положен предел, крикливые манифестации не в чести. Но это ненадолго и добром не кончится. Мир, растоптанный диктатурой и насилием, мир, где нет справедливости, немыслим, он не имеет права на существование.
Напряжение адвоката еще возросло, когда болезнь свалила Кленка в постель. Сперва на несколько дней, потом на такой срок, что зашатался весь установленный им режим. Адвокат собрался, напружился, готовый к прыжку, продолжая ожидать. С помощью каких-то сложных софизмов он убедил себя, что политика Кленка, дело об отравлении собак и судьба его мальчика теснейшим образом связаны. Все, связанное с Кленком, связано и с Эрихом. Все, происходящее в мире, имело касательство к Эриху.
Как раз в такую минуту напряженного ожидания ему позвонила Иоганна. В этой баварке он всегда улавливал какое-то сходство с Эллис Борнхаак: сейчас ее голос, точно резкий толчок, пробудил в нем глубоко затаенные чувства. Они с Эрихом так отчуждены друг от друга только из-за его собственной индифферентности. Он с головой ушел в теоретические изыскания, стал индифферентен к беззакониям в реальной жизни. Взять хотя бы дело Крюгера. Из каких-то глубин поднялись суеверные мысли о вине и расплате. Вся история с мальчиком только справедливое возмездие за то, что он недостаточно энергично хлопотал о Крюгере.
Поэтому к телефонному звонку Иоганны адвокат отнесся как к знаку свыше. Пригласил Иоганну к себе домой, принял в сумрачной комнате, где на столе среди груды газет и судебных дел стояла тарелка с объедками. Она села на тот самый стул, где не так давно сидел его мальчик. Адвокат внимательно посмотрел на нее и отметил про себя, что ее твердость уже не так тверда, уверенность не так уверенна. Да и он сам был менее официален, даже попросил у нее позволения закурить; оба почему-то чувствовали себя неловко.
Взглянув в его голубые умные глаза, Иоганна немедленно вспомнила другого и с большим трудом заставила себя думать о деле, ради которого пришла. Она сказала, что, послушавшись его совета, пыталась пустить в ход "светские связи". Обращалась и к богу и к черту. И задумчиво, с горечью, повторила: "Да, и к богу и к черту", - перебирая про себя имена Тюверлена, Пфистерера, министра юстиции Гейнродта, г-жи фон Радольной, кронпринца Максимилиана, тайного советника Бихлера, историка искусства Леклерка, Гесрейтера, шалопая. Потом, закусив верхнюю губу, замолчала, замкнулась. Адвокат опустил глаза, посмотрел на ее ноги - сильные, в светлых чулках и прочных, добротных туфлях, далеко не таких элегантных и изящных, как туфли молодого коммерсанта Эриха Борнхаака.
- Пользы не было никакой? - помолчав, спросил он.
- Никакой, - подтвердила Иоганна.
- Вы любите животных? - внезапно, без всякой связи, спросил он. - Я терпеть не могу собак и кошек. Не понимаю, как можно обзаводиться этими тварями. Сейчас назревает страшный скандал, - он не смотрел ей в глаза, - что-то там с отравлением собак.
Иоганна смотрела на его рот, затененный рыжеватой бородкой, - он закрывался и открывался, словно жил самостоятельной жизнью, отдельной от человека, произносившего слова.
- И тут тоже замешана политика, - сказал адвокат Гейер.
Прерывисто вздохнув, проглотив слюну, Иоганна спросила:
- Убийство депутата Г.?
Побелев, адвокат наклонился к ней:
- С чего вы это взяли?
Иоганне стало страшно, она помолчала, потом, обдумывая каждое слово, ответила:
- Наверное, только потому, что и об отравлении, и об убийстве депутата Г. прочла одновременно в одной и той же газете.
- Только поэтому? - спросил адвокат. - А в какой газете?
- Уже не помню, - сказала Иоганна. - Кажется, в какой-то парижской.
- Да, - промолвил адвокат, - вы тогда тоже были в Париже.
Наконец он перешел к делу Крюгера. Долго объяснял, - возможно, для успокоения собственной совести, неумолимо подумала Иоганна, - какие трудности надо преодолеть, чтобы добиться пересмотра дела. Данное под присягой письменное показание вдовы Ратценбергер, с таким трудом вырванное у нее, ровным счетом ничего не стоит. Ее устные показания были абсолютно недвусмысленны, но когда дело дошло до их записи, она со страху так все запутала, что рассказ о признании покойного шофера вполне можно истолковать, как бред невменяемой женщины. Он уже и раньше говорил Иоганне, как ничтожны шансы на то, что ходатайству о пересмотре дела будет дан ход. Как неблагоприятен этому закон, какими формальностями обставлен каждый шаг, как сложно найти зацепки, которые удовлетворяли бы требованиям судопроизводства, как недоброжелательно настроены судьи. Он очень рекомендовал ей для лучшего понимания вопроса прочесть труд его коллеги Альсберга "Судебные ошибки и пересмотры дел", классическую работу, которая, к несчастью, по сию пору никак не повлияла на законодательство. К тому же, если при пересмотре дела Крюгер будет оправдан, он может потребовать восстановления на государственной службе, с которой был незаконно уволен. Так вот, неужели она надеется, что, борясь за справедливость, одержит победу над этим подлым баварским правительством, которое по суду оспаривает право на пенсию у вдовы преступно убитого премьер-министра, покрывает убийцу, позволяя ему возглавлять акционерную компанию, субсидируемую этим самым правительством?
Три морщинки прорезали лоб Иоганны, она взяла из рук доктора Гейера толстый том адвоката Альсберга и крепко его сжала. Помолчав, спросила, не считает ли он, что новое назначение председателя земельного суда Гартля благоприятно для дела Крюгера? Если она не ошибается, доктор Гейер говорил ей, что, согласно идиотской статье уголовного кодекса, разрешение на пересмотр дела дает именно тот суд, который вынес приговор. Так что сейчас, когда Гартль уже на новом месте…
- И вы думаете, - с яростной издевкой прервал ее адвокат, - что преемник доктора Гартля захочет повесить на своего могущественного предшественника судебную ошибку? - Он замолчал, тонкокожие руки дрожали, жара, очевидно, совсем доконала его. - Тем не менее, - снова заговорил он, и Иоганна видела, что слова буквально застревают у него в горле, - я уже писал вам, что этот гнусный перевод Гартля на другую должность открывает нам новый путь. Если дать ему понять, что мы заберем назад ходатайство о пересмотре дела, может быть, он оценит такое подобострастие. Он ведь как раз назначен референтом по делам о помиловании. Отказ от попытки добиться пересмотра дела, реабилитации, до некоторой степени означает согласие с приговором; может быть, тогда Гартль поддержит прошение о помиловании. Сделка унизительная, но если вы действительно хотите этого, я позондирую Гартля.
Иоганна понимала, какую внутреннюю борьбу выдержал адвокат прежде, чем предложить ей это, как он сейчас терзается. Она напряженно думала. Да, чего же она действительно хочет? Сперва хотела бороться. Как, вероятно, адвокат хотел одолеть и растоптать несправедливость, так она хотела, чтобы Мартин вышел из этой грязи, из этого дерьма незапятнанный. Хочет ли она сейчас одного-единственного, чтобы Мартин как можно скорее очутился на свободе? Она силилась вспомнить его лицо, походку, руки. Но память упрямилась, на прежнего Мартина накладывался серо-коричневый. Да, она так давно не видела Крюгера, что забыла его лицо. Иоганна смущенно потупилась. Взглянула на свои руки. Внезапно почувствовала острый стыд из-за того, что слишком тщательно ухаживала за ними в Париже.
- Но вы ведь отлично знали, что я тоже была в Париже, - неожиданно сказала она с вызовом, не сознавая, что говорит вслух.
Адвокат изумленно взглянул на нее. Иоганна покраснела.
- Простите меня, - сказала она. - Помилование или реабилитация - тут разбирать не приходится. Если говорить о моем желании, то, конечно, я не хочу, чтобы Мартин просидел еще два года среди шести деревьев. - Иоганна сказала - "среди шести деревьев", и хотя адвокат не заметил этих шести одельсбергских деревьев, он сразу понял, что она имеет в виду. - Я очень хочу, чтобы Мартин как можно скорее освободился, - сказала она ясным, проникновенным голосом. Подняла к адвокату лицо и большими серыми глазами посмотрела ему прямо в глаза. Тот быстро-быстро замигал и даже слегка растерялся.
- Что ж, - сказал он, - в таком случае я поговорю с директором департамента министерства юстиции Гартлем.
- Благодарю вас, - сказала Иоганна. - Я поняла все, что вы мне объяснили, - и протянула ему руку.
Перед тем, как распрощаться, они еще немного постояли, без слов понимая, о чем думает другой.
- Хорошо было в Париже? - несмело спросил наконец адвокат.
- Как вам сказать… Не очень, - ответила Иоганна. Она взяла пухлый том по юриспруденции и ушла. Адвокат смотрел ей вслед, стоя у окна так, чтобы она не увидела его, если случайно оглянется. Лишняя предосторожность: она не оглянулась.
Спустя два дня адвокат шел по Людвигштрассе вместе со своим клиентом, чешским дельцом, который, пользуясь инфляцией, по дешевке скупал в Германии дома и земельные участки. Им навстречу шла машина, в ней сидел молодой человек, франтовато одетый шалопай; он небрежно, свысока кивнул, улыбаясь ярко-красным ртом. Адвокат осекся на полуслове, нервно глотнул, быстро замигал, обернулся вслед машине.
- Что с вами? - недоуменно спросил чех: они обсуждали запутанный правовой вопрос, речь шла о больших деньгах. Но адвокат уже не мог продолжать разговор. Щеки у него пошли пятнами, и он попросил удивленного и негодующего иностранца отложить консультацию на завтра.
18
У всякого своя дурь в голове
Сидя за квадратным столом, Каспар Прекль сочинял и тут же печатал на маленькой ветхой пишущей машинке статью "О роли искусства в марксистском государстве". Работа не клеилась. Не только заедало буквы "е" и "х", но и роль искусства при вышеупомянутом строе была не очень ясна; пытаясь сформулировать мысли, Каспар Прекль то и дело спотыкался о какие-то противоречия, хотя раньше ему казалось, что он обдумал этот вопрос основательнейшим образом. Он отчетливо понимал, какова эта роль, вернее, отчетливо видел. Прекль думал образами, поэтому все шло как по маслу, пока он и на бумаге прибегал к их помощи, - например, в балладах. Но если пытался облечь мысли в обыкновенные слова, в сухую прозу, получалась сплошная невнятица. Во всяком случае, статья о роли искусства шла из рук вон плохо.
Все шло из рук вон плохо. Ему вспомнились недавние переговоры с вдовой Ратценбергер. Он ушел от заключенного Крюгера совершенно взбешенный - тем сильнее ему теперь хотелось помочь его освобождению. Прекль действовал с необыкновенной энергией и, вместе с товарищами Зёльхмайером и Лехнером, несколько раз посетил вдову клятвопреступного шофера, невзирая на выходки молодого негодяя Людвига Ратценбергера. Переговоры были малоприятны. Придурковатая девчонка Кати, забившись в угол, испуганно и злобно таращилась на них, а вдова монотонно повторяла все те же глупости. В конце концов Прекль вышел из себя и прикрикнул на нее, и тогда она еще больше заартачилась. Все же им удалось вытянуть из нее письменные показания, но, по мнению доктора Гейера, они мало чего стоили. Нет, из его попытки помочь Мартину Крюгеру ничего не получилось. Так же, как из проекта "автомобиля по дешевке". Так же, как из поездки в Москву. Из ничего ничего и не получается. С того дня, как он расплевался с Рейндлем, все у него идет вкривь и вкось.