После ужина Джул верхом поехал в Балку за Пибоди. Я слышал, что он должен быть сегодня там у Варнера. Вернулся Джул ночью. Оказалось, Пибоди уехал куда-то за Инвернесс, но с Джулом прибыл Дядя Билли и привез свою сумку лошадиных лекарств. Если не мудрить, он говорит, человек не сильно отличается от лошади и мула, разве что разума у лошади чуть больше.
- Где теперь тебя угораздило, парень? - спрашивает Дядя Билли и глядит на Кеша. - Давайте мне матрас, стул и стакан виски.
Заставил Кеша выпить виски и выгнал из комнаты Анса.
- Спасибо еще, что эту же ногу сломал, когда с церкви падал, - грустно говорит Анс, шлепает ртом и моргает. - И то слава богу.
Сложенный матрас положили Кешу на ноги, на матрас поставили стул, на стул сели мы с Джулом, дочка Анса поднесла лампу, а Дядя Билли откусил табаку и принялся за дело. Кеш поначалу сильно брыкался, а потом потерял сознание. Он лежал тихо, а на лице у него выступили крупные капли пота, как будто собрались было течь, но решили повременить, пока не очнется.
Очнулся он, когда Дядя Билли уже собрался и уехал. Он все силился что-то сказать; сестра наклонилась и вытерла ему рот.
- Инструменты, - сказала она.
- Я их занес, - сказал Дарл. - Они у меня.
Он опять попробовал заговорить; она наклонилась к нему.
- Хочет на них посмотреть, - сказала она.
Дарл принес и показал. Их засунули под кровать, не глубоко, чтобы он мог достать рукой и потрогать, когда ему полегчает. Наутро Анс сел на ихнего коня и поехал в Балку к Снопсу. Они с Джулом постояли на дворе, о чем-то поговорили, потом Анс влез на коня и уехал. Думаю, Джул первый раз разрешил кому-то сесть на своего коня и, покуда Анс не вернулся, все бродил по двору - а походка у него такая, словно там распухло, - и на дорогу глядел, будто совсем уже думал догнать Анса и отобрать коня.
Часам к девяти стало припекать. Тогда я и увидел первого грифа. Намокшая была, наверно, поэтому. Так или нет, но увидел я их не с самого утра, а попозже. Слава богу, ветер дул от дома, так что утром было ничего. Но как увидел я их с поля, так будто за милю почуял запах от одного только вида; а они там кружат и кружат, всей округе показывают, что у меня в сарае.
Мальчишкин крик я услышал за полмили. В колодец, думаю, свалился или еще что - наддал и рысью домой.
Их, наверно, с десяток сидело на коньке сарая, а еще одного мальчишка спугнул с гроба и теперь гонял по двору, как индюка: он только подлетывал и уворачивался, потом захлопал крыльями и сел на крышу сарая. Стало уже совсем жарко, и ветер то ли утих, то ли переменился, так что решил я с Джулом потолковать, - а тут как раз Лула выходит из дома.
- Ты должен что-то сделать, - говорит. - Это безобразие.
- Я как раз и собрался.
- Это безобразие. Судить его надо за такое обращение.
- Старается похоронить ее, как умеет.
Нашел я Джула и спрашиваю, не хочет ли он взять одного мула и съездить в Балку, посмотреть, что там с Ансом. Он ничего не сказал. Только поглядел на меня - глаза белые, желваки на скулах белые, - потом отошел и стал звать Дарла.
- Что ты собрался делать? - спрашиваю.
Он не отвечает. Вышел Дарл. Джул ему:
- Пойдем.
- Чего ты придумал? - Дарл спрашивает.
- Повозку выкатим, - Джул ему через плечо.
- Не будь дураком, - я говорю. - Разве я тебе что сказал? Ты же не виноват.
И Дарл за ним не торопится; а Джулу хоть кол на голове теши.
- Заткнись, черт бы тебя взял, - он говорит.
- Ей ведь надо где-то лежать, - говорит Дарл. - Папа воротится, тогда и заберем.
- Не будешь помогать? - Джул говорит, и глаза белые, прямо светятся, а лицо дрожит, словно у него малярия.
- Нет, - Дарл говорит. - Не буду. Подождем, когда папа воротится.
Я стоял в дверях и смотрел, как он толкает и тянет повозку. Она стояла на скате, и раз мне показалось, что он вышибет заднюю стену сарая. Потом к обеду позвонили. Я его позвал, но он не оглянулся.
- Пошли обедать, - я сказал. - Мальчика позови.
Но он не ответил, и я пошел обедать. Дочка Анса отправилась за мальчишкой, но вернулась без него. За обедом мы услышали его крик: он опять выгонял грифа.
- Это безобразие, - сказала Лула, - безобразие.
- А что он может сделать? - говорю. - Со Снопсом за полчаса дело не сладишь. До вечера будут сидеть в теньке, торговаться.
- Сделать? - она говорит. - Сделать? Он и так уже много чего наделал.
- Наделал, верно. В том беда, что, когда он кончит, наши дела начнутся. Никакой упряжки он ни у кого не купит, тем паче у Снопса, - надо оставить заклад, а что у него годится для заклада, он еще сам не знает. - Так что вернулся я на поле, поглядел на своих мулов и вроде как распрощался с ними на время. А вечером, когда пришел, - солнце-то весь день сарай грело, - не сказать, что пожалел об этом.
Все они сидели на веранде, и, только я туда взошел, он едет. Вид какой-то чудной: и побитый - хуже, чем всегда, - и вроде гордый. Словно сделал что-то из ряда вон и не знает, как остальные отнесутся.
- Есть у меня мулы, - говорит.
- У Снопса купил мулов? - спрашиваю.
- Что ж тут, кроме Снопса, и купить не у кого?
- Ну почему? - говорю.
Он смотрит на Джула таким же чудным взглядом, а Джул спустился с веранды и пошел к коню. Посмотреть, что Анс с ним сделал, я думаю.
- Джул, - говорит Анс. Джул оглянулся. - Поди сюда. - Джул вернулся на несколько шагов и встал.
- Чего тебе?
- Так ты у Снопса мулов взял, - я говорю. - Верно, к вечеру их пришлет? Раз вам ехать через Моттсон, завтра пораньше захотите отправиться?
Тут он перестал так смотреть. Вид опять сделался затурканный, как всегда, и ртом опять зашлепал.
- Делаю, что могу, - он говорит. Никому на всем белом свете не досталось столько издевательств и трудностей, сколько мне.
- Снопса объехавши, человек должен веселей глядеть, - я говорю. - Что ты дал ему, Анс?
Он в сторону смотрит.
- Я ему дал в залог культиватор и сеялку.
- Да за них и сорок долларов не выложат. Далеко ли ты уедешь на сорокадолларовых?
Теперь все смотрели на него, тихо и внимательно. Джул никак не мог дойти до коня: остановился и ждал на полдороге.
- Еще кое-что дал, - сказал Анс. Он снова начал шлепать ртом и стоял так, словно ждал, что кто-то его сейчас ударит, а сам заранее решил не отвечать.
- Что еще? - Дарл спросил.
- Черт с ним, - я говорю. - Возьми моих мулов. Потом приведешь. Я как-нибудь обойдусь.
- Так вот чего ты рылся ночью у Кеша в одежке, - говорит Дарл. Говорит так, словно из газеты читает. Словно ему плевать, в чем там дело. Теперь и Джул подошел: стоит и смотрит на Анса своими мраморными глазами. - На эти деньги Кеш хотел купить у Сюратта говорящую машину, - объясняет Дарл.
Анс стоит и шлепает ртом. Джул на него сморит. Не моргнул ни разу.
- Ну, пускай еще восемь долларов, - говорит Дарл таким голосом, как будто только слушает, а самому ему наплевать. - На мулов все равно не хватит.
Анс глянул на Джула - не глянул, а глазом повел, а потом опять отвернулся.
- Видит Бог, нет на свете человека… - говорит. А они все молчат. Только смотрят на него, ждут, а он им в ноги смотрит и выше колен свой взгляд не поднимает. - И лошадь.
- Какую лошадь? - спрашивает Джул.
Анс стоит, и ничего. Черт возьми, если не можешь управиться с сыновьями, тогда гони их из дому, хоть взрослые, хоть какие. А выгнать не можешь - сам уходи. Я бы ушел, ей-богу.
- Ты что, коня моего хотел выменять? - говорит Джул.
Анс стоит, руки свесил.
- Пятнадцать лет у меня ни одного зуба во рту, - говорит. - Бог свидетель. Он знает: пятнадцать лет я не ел по-людски; Он сотворил хлеб, чтобы человек ел и поддерживал силу, а я, о семье заботясь, по крохе, по десять центов откладывал на зубы, что бы есть пищу, Богом человеку предназначенную. Я отдал эти деньги. Я думал, если я могу обойтись без еды, мои сыновья могут обойтись без катания. Видит Бог, думал.
Джул стоит, подбоченясь, и смотрит на Анса. Потом отвернулся. Он смотрит на поле, и лицо у него каменное, как будто кто-то другой говорит о чьем-то коне, а он даже не слушает. Потом он сплюнул, сказал: "Черт", повернулся, пошел к воротам, отвязал коня и повел дальше. Вскочил на ходу, так что, когда опустился в седло, они уже мчались во весь опор, словно за ними гналась полиция. Так и скрылись из виду: пятнистым тайфуном.
- Ладно, - я говорю. - Возьми моих мулов. - Но он не захотел. И остаться они не захотели, а мальчишка весь день гонял грифов на солнцепеке и почти уже рехнулся, как остальные. - Кеша хотя бы оставь, - я сказал.
Но и этого не захотели. Постелили на гроб одеяло, положили Кеша, поставили рядом его инструменты, а потом мы впрягли моих мулов и оттащили повозку на милю по дороге.
- Если отсюда будем мешать, - говорит Анс, - ты скажи нам.
- Конечно, - говорю. - Постоит здесь. Ничего с ним не будет. А теперь пошли домой ужинать.
- Благодарствую, - говорит Анс. - У нас кое-что есть в корзинке. Мы обойдемся.
- А откуда вы взяли?
- Из дому привезли.
- Там уж все задохлось, - я говорю. - Пошли хоть горячего поедим.
Но они не пошли.
- Обойдемся как-нибудь, - сказал Анс.
Тогда я пошел домой, поел, потом отнес им корзинку и снова стал уговаривать, чтобы вернулись в дом.
- Благодарствую, - он сказал. - Обойдемся как-нибудь. - И я ушел, а они сидели на корточках вокруг костерка и ждали - бог знает чего.
Пришел домой и все думаю о том, как они там сидят и как их парень умчался на коне. Больше они его не увидят. И будь я неладен, если упрекну его. Не за то, что не хотел с конем расстаться, а за то, что развязался с таким дураком, как Анс.
Так я думал тогда. Но это такая чертова порода, люди вроде Анса, что ты им почему-то начинаешь помогать, хотя знаешь, что будешь проклинать себя через минуту. И вот наутро, через час после завтрака, приезжает Юстас Грим, работник Снопса, с ним пара мулов, спрашивает Анса.
- Я думал, они с Ансом не сторговались, - я сказал.
- Ну да, - говорит Юстас. - Да спорили-то за лошадь только. Я говорю мистеру Снопсу: не уступил бы он свою упряжку за пятьдесят долларов, если бы его дядя Флем оставил тех техасских лошадок у себя, и Ансу не на что было бы…
- За лошадь? - спрашиваю. - Сынок Анса удрал вечером с этой лошадью и сейчас уж, верно, на полпути к Техасу. И Анс, значит…
- Я не знаю, кто ее привел, - говорит Юстас. - Я их не видел. С утра сегодня пошел кормить, вижу, лошадь в сарае - сказал мистеру Снопсу, а он велел отвести сюда мулов.
- Да, больше они его не увидят, это точно. На Рождество, может, получат от него открытку из Техаса. Если б не Джул, так я бы то же самое сделал; я сам у него вроде должник. Ну прямо заколдовывает этот Анс человека. Ну и фрукт, черт возьми.
ВАРДАМАН
Теперь их семь, черными кружками.
Я говорю:
- Смотри, Дарл. Видишь?
Он сморит вверх. Видим, ходят в вышине черными кружками, не шевелятся. Говорю:
- Вчера их было всего четыре.
На сарае было больше четырех.
- Если опять захочет сесть на повозку, знаешь, что я сделаю?
- Что ты сделаешь? - спрашивает Дарл.
- Не дам на нее сесть. И на Кеша сесть не дам.
Кеш хворает. Он хворает на гробе. А моя мама - рыба.
- В Моттсоне, - папа говорит, надо будет купить лекарство. Придется покупать.
- Как ты себя чувствуешь, Кеш? - спрашивает Дарл.
- Да не беспокоит нисколько, - говорит Кеш.
- Подложить под нее повыше? - спрашивает Дарл.
Кеш сломал ногу. Он два раза ломал ногу. Он лежит на гробе, у него под головой свернуто одеяло, а под коленом деревяшка.
- Эх, надо было оставить его у Армстида, - говорит папа.
Я ногу не сломал, и папа не сломал, и Дарл не сломал, а Кеш говорит: "Да только на ухабах. Вроде так трутся маленько на ухабах. Не беспокоит нисколько". Джул уехал. Один раз мы ужинали, а они с конем уехали.
- Да ведь она бы не захотела, чтоб мы одалживались, - говорит папа. - Ей-богу, не знаю, какой еще человек сделал бы больше. Это потому, что мама Джула - лошадь, Дарл? - спросил я.
- Может, мне еще подтянуть веревку? - говорит Дарл.
Поэтому мы с Джулом были в сарае, а она была в повозке, потому что лошадь живет в конюшне, а мне надо было грифа отгонять.
- Давай, если хочешь, - Кеш говорит. А Дюи Дэлл ногу не сломала, и я не сломал. Кеш - мой брат.
Мы остановились. Дарл развязал веревку, и Кеш опять вспотел. У него зубы показались.
- Больно? - спрашивает Дарл.
- Пожалуй, обратно завяжи, - говорит Кеш.
Дарл завязывает, сильно натягивает веревку. У Кеша зубы показались.
- Больно? - спрашивает Дарл.
- Не беспокоит нисколько, - говорит Кеш.
- Может, папе помедленней ехать? - спрашивает Дарл.
- Нет, - говорит Кеш. - Некогда канителиться. Не беспокоит нисколько.
- В Моттсоне надо будет купить лекарство, - говорит папа. - Придется купить.
- Скажи ему, чтоб ехал, - говорит Кеш.
Мы едем. Дюи Дэлл повернулась назад и вытирает Кешу лицо. Кеш - мой брат. А мама Джула - лошадь. Моя мама - рыба. Дарл говорит, когда опять подъедем к воде, я могу ее увидеть, а Дюи Дэлл сказала: Она в гробу, как она могла вылезти? Я дырок насверлил, через них и вылезла в воду, - я говорю, - а когда к воде подъедем, я ее увижу. Моя мама не в гробу. Моя мама так не пахнет. Моя мама - рыба.
- Хороши будут твои пироги, когда до Джефферсона доберемся, - говорит Дарл.
Дюи Дэлл не оборачивается.
- Ты попробуй в Моттсоне продать, - говорит Дарл.
- Дарл, когда приедем в Моттсон? - спрашиваю я.
- Завтра, - говорит Дарл. - Если эти мулы не рассыплются дорогой. Снопс небось опилками их кормил.
- Дарл, - я говорю, - почему он кормил опилками?
- Смотрит, - говорит Дарл. - Видишь?
Теперь их девять в вышине, черными высокими кружочками.
Приехали к холму, папа остановил, и мы с Дарлом и Дюи Дэлл вылезли. Кеш идти не может, он сломал ногу.
- Пошли, мулы, - говорит папа.
Мулы стараются; повозка скрипит. Дарл, Дюи Дэлл и я идем за повозкой на холм. Наверху папа останавливается и мы влезаем в повозку. Теперь их десять в вышине, черные высокие кружочки в небе.
МОЗЛИ
Случайно поднял голову и увидел ее за окном - на меня смотрит. Не близко к стеклу и не разглядывает ничего в особенности; просто стоит, повернув сюда голову, а глаза ее смотрят на меня как бы озадаченно, как бы знака ждет. Когда я опять поглядел, она уже шла к двери.
С минуту потыкалась в сетку, - как все они, - я вошла. На макушке у нее была соломенная шляпа с твердыми полями, а в руке - газетный сверток: я решил, что у нее должно быть центов двадцать пять, что потолчется тут и купит дешевую гребенку или туалетную воду для негров, и спрашивать пока ничего не стал, заметил только, что довольно хорошенькая, хотя нескладная еще и хмурая, и что в бумажном своем платье и с природным своим цветом лица выглядит лучше, чем с обновкой, которую надумает купить. Вернее - на которую мне укажет. Надумала-то она еще до того, как вошла, - я по ее виду понял. Но их торопить не надо. И я занимался своим делом, - думаю, пускай Альберт ее обслужит; а он у стойки с газированной водой вдруг перестал работать и - ко мне. Говорит:
- Там женщина, пойди-ка выясни, что ей надо.
- Что ей надо? - я спросил.
- Не знаю. Ничего от нее не могу добиться. Подойди к ней сам.
Тогда я вышел из-за стойки. Я увидел, что она босая, стоит спокойно и прочно, как будто привыкла босиком. Смотрит на меня без отрыва и держит сверток; глаза черные - не знаю, видел ли еще такие, - и незнакомая. Не помню, чтобы встречал ее в Моттсоне.
- Чем могу служить? - спрашиваю.
Она не ответила. Смотрит на меня и не моргнет. Потом оглянулась на людей, которые пили воду. Потом посмотрела мимо меня в глубину магазина.
- Туалетными принадлежностями интересуетесь или вам нужны лекарства?
- Они, да. - И опять быстро оглянулась на стойку с газированной водой. Я подумал, что ее послала за женским лекарством мать или еще кто, а она стесняется спросить. Если бы сама употребляла, не такой бы у нее был цвет лица, да и годы еще не те, чтобы она толком о нем знала. Как они им травятся - просто срам. Однако у нас приходится держать его, если прогореть не хочешь.
- Ага, - я сказал. - Вы чем пользуетесь? У нас есть…
Она опять на меня посмотрела, как будто сказала "Тс-с", и опять оглянулась на стойку.
- Можно в заднюю часть зайти?
- Хорошо. - Их надо ублажать. Время сэкономишь. Я пошел за ней в заднюю комнату. Она взялась за дверцу. - Там дальше ничего нет, кроме шкафа с прописями. Что вы хотели? - Она остановилась и посмотрела на меня. Будто крышку сняли с ее лица, с ее глаз. Главное, с глаз: там и тупость, и надежда, и угрюмое желание получить отказ - все вместе. Но что-то у нее стряслось, я это видел. - Что у вас стряслось? - спросил я. - Скажите, что вам нужно? У меня много дел. - Я не хотел ее подгонять, но у нас ведь не столько времени, сколько у них.
- Женские неприятности, - говорит она.
- Ага. И только-то? - я подумал, что она моложе, чем выглядит, испугалась первых или проходят не совсем нормально, как бывает у молодых женщин. - А где твоя мама? У тебя есть мама?
- Она там, в повозке.
- Ты бы с ней поговорила, до того, как принимать лекарство. Любая женщина тебе все объяснит. - Она посмотрела на меня, я - на нее и спросил: - Сколько тебе лет?
- Семнадцать.
- А-а. Я думал, у тебя… - Она смотрит внимательно. Но у всех у них глаза такие, как будто они без возраста и знают все на свете. - У тебя чересчур все правильно или наоборот, не совсем?
Она перестала смотреть на меня, но не пошевелилась.
- Да, - говорит. - Так, наверно. Да.
- Что "да"? - я спрашиваю. - Ты сама не знаешь? - Это срам и преступление; но все равно же они у кого-то купят. Она стоит и на меня не смотрит. - Ты хочешь чем-нибудь остановить? Так?
- Нет. В том-то и дело. Уже остановилось.
- Ну, и чем я тебе… - А у нее лицо потуплено - они все так делают, когда рядятся с мужчиной: чтобы не знал, откуда ждать подвоха. - Ты ведь не замужем?
- Нет.
- Ага. И давно у тебя остановилось? Месяцев пять, поди?
- Нет, два всего.
- Ну так в моей аптеке ничего для тебя нет - кроме соски. Советую тебе купить, пойти домой и сказать папе, если он у тебя есть, - и пусть он заставит кое-кого выправить тебе брачное свидетельство. Больше тебе ничего не нужно?
А она стоит по-прежнему и не смотрит на меня.
- Я заплачу, у меня есть деньги.
- Свои, или он такой молодец, что дал тебе деньги?
- Он дал. Десять долларов. Сказал, должно хватить.
- В моей аптеке ни тысячи долларов не хватит, ни десяти центов. Послушайся моего совета, ступай домой и скажи папе, или братьям, если братья есть, или первому встречному по дороге.
Она - ни с места.