- Что за чепуха! - повторил он громко и взглянул на часы. - Уже два часа! Пора ложиться спать, но спать не хочется… душно как-то.
Николай подошел к раскрытому окну и долго стоял, всматриваясь в мрак густого, косматого сада. Хорошо так, тихо. Только ночной шорох дрожал в воздухе. Деревья не шелохнутся. Небо блестело звездами. Ласкающей свежестью дышала прелестная, тихая ночь.
Николай затушил свечку, присел у окна и задумался. На него нашло мечтательное настроение. Тоска молодой страсти, безотчетная тоска охватила его. В эту минуту ему казалось, что он очень несчастлив. Хотелось с кем-нибудь поделиться своим горем, но непременно с женщиной, с красивой женщиной.
Снизу раздался тихий скрип, точно отворились двери. Николай невольно вздрогнул и напряженно смотрел вниз. Опять скрипнула половица на террасе, через мгновение белая тень мелькнула перед его глазами и скрылась в глубине сада. Снова все стихло.
"Это она! - блеснула мысль у Николая, и он тотчас же решил идти вслед за нею. - Это непременно Нина!"
Он спустился вниз, осторожно через темную залу вышел на террасу и пошел в глубь сада, прислушиваясь напряженным ухом и напрягая взор: не мелькнет ли белая тень? Сдерживая дыхание, подвигался он вперед, но никого не было. "Уж не галлюцинация ли?" Он шел дальше, по направлению к беседке. Вдруг до него долетели тихие голоса. Они показались ему какими-то мягкими, нежными.
- В беседке… свидание, верно! - шепнул ревниво он и, не думая, что делает, как тень подвигался вперед.
Он был в нескольких шагах от беседки и притаился за деревом. Мягкий звук поцелуя отчетливо прозвучал в ночной тиши, еще, еще и еще.
- Так вот она, разгадка!.. Кто ж этот счастливец? Неужели Присухин, неужели Горлицын?
Едва успел он подумать, как из беседки раздался тихий мужской голос и вслед за тем сдержанный, ласкающий смех. Николай сразу узнал этот смех, но голос? Чей этот знакомый, мужественный, повелительный голос?
Он жадно вслушивался и в изумлении остолбенел.
- Прокофьев! - вырвался из груди Николая беззвучный шепот. - Вот кто этот счастливец, а она, она… хитрая!
Он бросился прочь и долго бродил, как шальной, в темноте сада. Это открытие совсем поразило его.
- Прокофьев и Нина! Удивительно!
Невольно тянуло его снова к беседке. Опять долетели звуки поцелуев. Опять шепот, замиравший в ночной тиши. Николай пошел было назад, как до ушей его долетело его имя, вслед за которым раздался смех. Он остановился.
- Готов и этот нежный юноша? - насмешливо произнес Прокофьев. - Для счета?
- От нечего делать! - засмеялась Нина.
- Не надоело еще?
- Тебе это не нравится? - покорно сказала Нина.
- С богом! - как-то насмешливо произнес Прокофьев. - Хищная у тебя природа. Только, смотри, не дошутись. Он ничего, юноша красивый и насчет амуров, должно быть, ходок…
Николаю показалось, что в голосе Прокофьева звучало раздражение.
- Послушай, ведь ты знаешь… видишь…
- Вижу и знаю. Нечего нам уверять друг друга, но только… а впрочем, что говорить! Тебя разве убедишь? - усмехнулся Прокофьев. - Когда его отправляешь?
- Послезавтра.
- Оставила на денек! Экая ты какая… Ну, однако, пора мне. Завтра еду.
- Завтра? И до сих пор ничего не сказал? Надолго?
- Не знаю.
- Куда… можно спросить? - послышался робкий вопрос Нины.
- Не все ли тебе равно куда? Дела.
- Странные у тебя дела! Три месяца пропадал, три месяца не писал. Я и не знаю, что ты делаешь!
- И к чему знать тебе?
- Тайны? - усмехнулась Нина.
- Тайны, моя милая… Могу только заверить тебя, что не любовные… Ну, до свиданья. Поцелуй еще раз… вот так. Да смотри, пожалей Сердечкина. Сердце у него нежное, у этого юбочника. Не смущай его… Может, из него и толк выйдет, если между хорошими людьми будет вертеться… Свежесть есть…
- Уж не ревнуешь ли ты?
- Этим не грешен, кажется… а все ж предупреди, если готовишь его в кандидаты на мое место.
- Ты с ума сошел? Тебя променять на кого-нибудь? Тебя?
- Отчего ж?
Голос Прокофьева вздрогнул, когда он сказал эти слова.
Снова послышался шепот.
- Полно, полно, Нина… я пошутил.
- Дай хоть знать о себе! - сквозь слезы говорила Нина. - Долго не видать тебя, не знать о тебе - ведь это мука. Мало ли что может случиться!
"Они давно знают друг друга!" - пронеслось в голове Николая.
- Упреки? - резко сказал мужской голос.
- Что ты, что ты! Я разве жалуюсь?
В голосе ее звучала тревога и мольба.
- По крайней мере, если можешь, скажи приблизительно, когда ждать?
- Через две недели. А если не буду, получишь известие через Лаврентьева.
- Деньги возьмешь?
- Нет, пусть остаются у тебя. Да не болтай вообще. Твоя мать…
Он понизил голос, так что Николай ничего не слыхал.
- Пора, пора! С тобой и время забудешь. Прощай, рыбка моя… прощай, Нинушка, царевна моя ненаглядная! - с глубокой нежностью проговорил Прокофьев. - Если что, не поминай лихом.
Послышались рыдания.
Николай скоро был в комнате. Он разделся, лег в постель, но заснуть не мог. Самолюбие его было ужалено. Его жалели, о нем говорили с небрежностью, над ним издевались. Он вспоминал разговор в беседке, и куда девалось горячее его чувство к Нине! Молодая женщина была права: любовь его как рукой сняло. Он был почти равнодушен к Нине Сергеевне.
- Но кто этот таинственный Ринальдо ? Почему он смеет так говорить о нем? Сам-то он что за птица? - повторял молодой человек, ворочаясь с боку на бок и завидуя счастливцу. О, как хотелось ему доказать этому Прокофьеву, которого он совсем не знал, всем доказать, что он далеко не мягкосердый юноша, что из него выйдет толк, что он готов на все честное, хорошее, что он пострадать готов за свои убеждения… И он докажет это, непременно докажет…
Николай под утро наконец заснул, после того как он в мечтах совершил много хороших дел, обнаруживших силу его характера и доблесть, и подосадовал, что Нина так скверно над ним подшутила.
Когда на следующий день снопы яркого света ворвались в комнату Николая и он проснулся, первою его мыслью было уехать поскорей из Васильевки. В самом деле, он долго здесь бил баклуши… Пора бросить глупости и домой за работу; ему так много надо прочесть еще, а он целую неделю сибаритствовал среди этих "культурных каналий"…
Он чувствовал в эти минуты особенную бодрость, жажду к работе… В голове его роились планы превосходной статьи… Он напишет ее, о ней все заговорят… Она произведет впечатление… Господин Прокофьев прикусит язык и не скажет, что писать не стоит…
Странное дело! Николай сердился на Прокофьева и жаждал его одобрения… Ему почему-то хотелось подняться во мнении этого человека, так напоминавшего Мирзоева… Ему было и досадно и обидно, что о нем Прокофьев так небрежно говорил… Он непременно поближе с ним познакомится…
Но какое ему дело до Прокофьева? - вспомнил Николай и озлился.
- Наплевать мне на его мнение! - с сердцем проговорил он, но в то же время чувствовал, что это не так, что он только говорит "наплевать", а, в сущности, "наплевать" он не может, и не только на мнение Прокофьева, но и на мнение многих людей, которых он даже считал не особенно хорошими. Он стал припоминать и, к досаде его, припомнились разные подробности, как будто подтверждающие эту сторону его характера… Но он старался объяснить эти подробности иначе и в конце концов решил, что он самостоятельный человек, и еще раз утешил себя тем, что ему "наплевать!"
Недовольный, мрачный, сошел он к завтраку, хотя и напрягал все усилия, чтобы скрыть дурное расположение духа, но при своем сангвиническом темпераменте он не мог владеть собой, так что все обратили на него внимание и осведомлялись, здоров ли он, хорошо ли спал, и т.п.
Николай поспешил ответить, что совсем здоров и отлично спал. Он взглянул на Нину. Молодая женщина, по обыкновению свежая и ослепительная, сидела себе как ни в чем не бывало. Только - показалось Николаю - лицо ее сегодня было серьезнее, вот и все.
Он не обращал более на нее внимания и болтал с Евгенией… Нина Сергеевна равнодушно подняла на него глаза и про себя усмехнулась.
Когда Николай объявил, что завтра утром едет домой, и, несмотря на общие просьбы, решительно отказался остаться, Нина Сергеевна не без изумления взглянула на Николая. После завтрака она подошла к нему и спросила:
- Вы в самом деле едете?
- В самом деле…
- Что так? Хотели остаться поскучать вместе и вдруг бежать. Испугались?
- Испугался! - иронически ответил он.
Она пристально взглянула на Николая, и от нее не укрылась перемена, происшедшая в нем. Он уж смотрел на нее и говорил с ней не так, как вчера. Николаю показалось, что на лице молодой женщины скользнуло выражение испуга, но это было на мгновение… Глаза ее снова светились чарующим взглядом, все лицо ее улыбалось.
- Нет, без шуток, отчего вы едете? - ласково-заискивающим тоном спрашивала Нина. - Отчего вдруг изменили намерение?
- Пора ехать, Нина Сергеевна… И так я засиделся здесь и довольно уже наглупил! - прибавил он тише.
- А! - протянула она и больше не расспрашивала.
"Успокоилась!" - подумал Николай, когда Нина отошла от него.
И правда; Нина Сергеевна не заговорила больше в течение дня с молодым человеком и вечером простилась с ним очень холодно, даже не приглашала его приехать. Смирнова и барышни, напротив, любезно упрашивали Николая не забывать их.
- Вы непременно помогите нам устроить школу! - снова заговорила о школе Надежда Петровна. - Эту неделю я так была занята, что не успела заняться этим делом! С имением теперь столько хлопот, столько дел! - жаловалась Смирнова. - Крестьяне положительно не признают права собственности… рубят лес, портят поля… Счастливый! Вы не хозяйничаете…
Рано утром на следующий день Николай ехал домой и обрадовался, завидев родное свое гнездо.
- Работать, работать! - воскликнул он в каком-то одушевлении.
XIV
- Загостился ты, Коля. Целую неделю просидел там! - встретил Николая отец, горячо обнимая сына. - Разве так весело было?
- Не весело, а скорей интересно…
Старик пристально взглянул на Николая и, улыбаясь, повторил:
- Интересно?..
- Кто тебе там больше всех понравился?.. Рассказывай-ка! - спрашивала Марья Степановна, радостная, что Николай вернулся.
Признаться, она-таки очень беспокоилась, что Николай так долго гостит у Смирновых, и хотела было послать за ним лошадей, но Вязников остановил ее:
- Сам вернется… Пусть развлечется мальчик!
Николай не без юмора описал все семейство, рассказал о Присухине, о Горлицыне и несколько дольше остановился на Нине Сергеевне.
- Понравилась она тебе?
- Сперва - да… Немножко! - краснея, отвечал Николай.
- А потом? - допытывалась Марья Степановна.
- Потом - нет!
- Разгадал ее?
- Нет, мама… Эту женщину не так легко разгадать. Бог ее знает что она за человек. Во всяком случае, оригинальный…
- Просто пустая женщина; право, Коля, пустая, и больше ничего! - быстро подхватила Марья Степановна.
- Да ты что так горячишься? - улыбнулся Николай. - Не бойся, я не влюблен.
- Долго ли?.. Она большая кокетка.
- Ты, мама, уж слишком преувеличиваешь. Почему, ты советовала остерегаться ее?
- Не спрашивай, Коля. Бог с ней. Я не люблю, ты знаешь, повторять слухи, а о ней говорят нехорошие вещи…
- Мало ли что говорят, мама!
- И бог с ними. А я не судья чужих поступков! - кротко заметила Марья Степановна.
- Здорово, Васюк, здорово, братишка! - весело окликнул Николай, входя в комнату к брату. - О чем это ты размечтался?
Вася лежал на кровати одетый, в длинных своих сапогах и картузе, с закинутыми назад руками.
Он медленно повернул голову при восклицании Николая. Когда Николай приблизился и взглянул на Васю, то поражен был страдальческим выражением его лица. Видно было, какая-то упорная мысль болезненно работала в нем.
- Что с тобой, Вася?
Юноша поднялся с кровати, пожал крепко руку брата, улыбнулся кроткой своей улыбкой и проговорил:
- Я и не слыхал, как ты приехал. Впрочем, я и сам только что вернулся. В Залесье был.
- Да что с тобой? Ты какой-то возбужденный.
- Так нельзя наконец. Нельзя ведь так, Коля! - заговорил он тихим, странным голосом, медленно шагая по комнате. - Рассуди сам, можно ли так? Ведь это жестоко, совсем жестоко!
Он остановился прямо против Николая и глядел на него, но едва ли видел брата. Взор его голубых глаз убегал куда-то внутрь.
- Да ты о чем? Я ничего не понимаю.
- Неужели нигде нет правды, Коля? Неужели? О господи!
- Что случилось?
- Ты разве не знаешь? Да, ты у Смирновых был, я и забыл! - прибавил он. - Случилось, Коля, большое несчастье в Залесье. У мужиков там скоро все продадут, нищие будут совсем. Я только что оттуда. Через три недели приедет пристав… Если бы ты видел, какое отчаяние!
- За что продадут?
- По иску Кривошейнова. Он дал им в прошлом году деньги под залог построек и хлеба и теперь требует их… У них ничего нет… Я был у Лаврентьева. У него тоже денег нет. Послушай, не знаешь ли ты, как помочь? - в волнении проговорил Вася. - Иначе может быть большое несчастие.
- Как ты волнуешься! В первый раз, что ли, узнал?
- Я давно знал, но теперь сам видел. Хочешь - поедем, увидишь, что делается в Залесье. Я папе говорил, и он сказал, что ничего нельзя сделать. Неужели ничего?.. И это совершается на глазах у всех!
- Что делать, Вася! Успокойся. Если из-за таких вещей волноваться, то тогда и жить нельзя.
- А разве можно видеть это и… жить? - произнес он глухим голосом.
Он умолк. Напрасно Николай старался его успокоить.
Вася, не прерывая, слушал горячие речи брата, недоверчиво покачивая головой.
- Все то, что ты говоришь, Коля, я слышал уже. Вот и папа почти то же говорит… Оба вы, знаю я, честные, хорошие, добрые, но - прости меня, брат, - от ваших слов не легче, и никак не убедят они меня.
- Ты просто болен, брат, вот что я тебе скажу…
- Может быть, и болен… пожалуй, что и болен!.. - подхватил Вася. - Иной раз думаешь, думаешь… просто до боли думаешь, и, что всего ужаснее, то есть больнее, что ничего не придумаешь, и сознаешь себя таким дрянным, ничтожным, себялюбивым подлецом…
- Что ты, что ты! - улыбнулся брат.
- Смейся, Коля, а оно так… Ах, когда-нибудь открою я тебе свою душу… Больная она в самом деле… Ты вот говоришь: все так живут… А почему все так живут? Отчего иначе не живут? Разве нельзя иначе жить? Неужто вечно брат должен терзать своего брата?..
Он остановился, задумчиво взглянул на Николая и продолжал:
- Отчего Петр готовит нам кушанье, а я не готовлю? Отчего ж я вот и ем каждый день, и сплю на постели, а другие голодны и не призрены? Отчего? Где узнаю я, отчего?.. Кто объяснит это?.. Ты опять скажешь: все так, но мне-то, мне, моей душе разве от этого легче? Пойми ты!
Он с какой-то болью произнес эти слова, ожидая возражения, но Николай молчал, изумленный исповедью бледнолицего юноши.
"Откуда все эти мысли? Как он дошел до такого состояния?" - спрашивал себя Николай, вспоминая прежнего Васю. Прежний Вася не такой был, казалось ему.
- Ты вот говоришь, и папа тоже говорит, что надо быть добрым, честным, но как быть добрым, как быть честным? И разве я честен, разве добр?.. Подлец я, Коля, вот кто я такой… Я все раздумываю, а ведь давно бы следовало делать…
- Что делать?..
- Жить иначе… Какое имею я право жить так?.. Ответь мне…
И, не дожидаясь ответа, Вася продолжал:
- Ты вот думаешь, что всегда будет так, всегда человек будет делать другому зло, а я верю… глубоко верю, что так не будет и не должно быть… Не может быть… иначе зачем же столько мучеников прежде было?.. Зачем Спаситель был распят, если бы он не верил?.. Нет, Коля, ты вот образованный человек и знаешь больше меня, а говоришь неубедительно. Оно как будто и правда, а душа чувствует неправду. И кругом, кругом ложь… говорят, любят бога, а сами?!. Взгляни-ка ты на залесских мужиков… каково им из-за одного человека? И - удивительно! - он и без того богат, этот Кривошейнов, к чему ему еще богатство?.. Что делать с ним? На что, например, Смирнова оттягивает лес у мужиков, который им отдан, она знает хорошо это, покойником ее отцом? За то, что бумаг нет?
- Разве это правда?
- Правда. Лаврентьев говорил, а он говорит только о том, что знает… Курс кончить?! - отвечал как бы самому себе Вася. - Папа, вижу я, сердится, что я не готовлюсь в академию. Но к чему мне готовиться? Разве, если я буду доктором, я стану лучше?.. Или с годами пройдет все, и я повторять буду, что все так? Нет, Коля, я не могу… Я чувствую, что так нельзя. А как нужно - тоже не вполне понимаю. Но я дойду до этого… дойду.
Вдруг Вася остановился и, как бы спохватившись, промолвил:
- Ты, Коля, извини… Я тебя своими мыслями занимаю и, верно, тебе надоело, а ты и не скажешь…
Николай обнял Васю и заметил:
- Экий ты какой!.. Говори, говори… легче станет… Не надоел ты мне… Рассказывай все… я охотно слушаю…
- Не умею я говорить… всего не перескажешь… Ах, Коля, если бы я был, как прежде… верующий… Помнишь?
- А теперь?
Вася безнадежно покачал головой.
- Тогда бы лучше было!..
Он замолчал и продолжал молча ходить по комнате. Потом вдруг остановился и прошептал:
- Человек же и Кривошейнов… И у него душа должна же быть… Как думаешь, брат?
Николай засмеялся.
- Сомневаюсь…
- Напрасно. Нет злодея, который бы не смягчился… Да и есть ли злодеи-то?..
Опять, видно было, в голове у юноши поднялась какая-то внутренняя работа.
- По-твоему, злодеи есть, Коля?
- Есть.
- А мне сдается, кет их!
- Знаешь ли, что я придумал, брат? - сказал Николай. - Напишу-ка я корреспонденцию о твоем злодее… Быть может, обратят внимание и продажа в Залесье остановится…
Вася сперва обрадовался.
- Только смотри, Коля, напиши хорошо… Все расскажи. Но только подожди посылать ее до завтрашнего вечера. Быть может, и не надо.
- Отчего? - удивился Николай.
- Так… у меня один план есть! - серьезно проговорил Вася. - Попробую.
- Секрет?
- Теперь не спрашивай. Да вот еще что, Коля: не говори ты маме ни слова о нашем разговоре. Она и так все волнуется, глядя на меня. К чему огорчать ее, голубушку нашу? И вообще никому не говори лучше. После все объяснится! - как-то загадочно прибавил он. - Я с папой сам переговорю.
Вася несколько успокоился и спустя несколько времени рассказал брату, что Лаврентьев очень зовет его к себе и что Леночка была эти дни нездорова.
- Что с ней?