Хотя Николай и уверял себя, - собираясь уверить в том же и своих стариков, - что он загостился так долго у Смирновых ради изучения любопытной семьи, но сам он хорошо чувствовал ложь своих уверений и в глубине души сознавал, что его очень заинтересовала Нина, эта загадочная, ослепительная рыжеватая красавица с тонкой усмешкой и светлым взглядом, то ласковая, нежная, даже будто робкая, то вдруг недоступная, гордая, молчаливая… Недаром Прокофьев назвал ее принцессой, недаром, вероятно, отец с матерью советовали Николаю остерегаться ее. А между тем в ней было что-то притягивающее, чарующее, ослепительно красивое и изящное, так что Николай незаметно увлекался Ниной Сергеевной, увлекался ее красотой, изяществом и тою загадочностью, которая именно составляла для него чуть ли не большую прелесть очарования. Невольно при сравнении с этой женщиной Леночка казалась такой мизерной, такой несчастненькой, что Николай даже удивлялся, как Леночка могла хоть на минуту занять его… Нина являлась какой-то загадочной натурой, а в Леночке все было так ясно и просто, как в хорошо знакомой книге…
И Нина, по-видимому, обращала особенное внимание на Вязникова и заинтересовалась им, но вообще держала себя неровно: то обожжет его одним из тех взглядов, после которых молодой человек вздрагивал и вспыхивал, то, напротив, смотрит с такой нескрываемой насмешкой, что Николаю делалось жутко.
"Что это за женщина?" - часто думал Николай, любуясь ослепительной красавицей и чувствуя, как она дразнит его, именно дразнит, но в то же время как будто и ласкает своим чарующим взглядом… В ней была независимость, смелость, простота, какое-то отвращение к фразе и ходульности… Она не скрывала своего презрительного отношения к Горлицыну и Присухину, но в то же время вела самую пустую жизнь и как будто даже гордилась тем, что ничего не читает. Из разных намеков, недосказанных слов Николай узнал, что она не особенно была счастлива с мужем, что после его смерти долго жила за границей, веселилась, но затем вела самую тихую жизнь. Все ей надоело, опротивело…
Да и кроме интереса, возбужденного Ниной, Николаю понравился весь склад жизни в доме Смирновых (хотя в этом он ни за что бы не сознался): все там было так хорошо приспособлено и приурочено, все делалось вовремя, без шума, без суеты, никто никого не стеснял, даже лакеи в доме были какие-то степенные и умелые…
До завтрака все сидели по своим комнатам и делали что хотели, собирались к завтраку по звонку, и Николай видел всегда чистые, свежие платья, чистое белье, чистых лакеев. После завтрака опять каждый делал что хотел… Барышни обыкновенно читали, а Надежда Петровна снова запиралась в кабинете; затем обед, прогулки и т.п. Очень удобно жилось при такой обстановке, время было точно распределено и проходило незаметно. Невольно эта жизнь втягивала Николая и нравилась ему после сутолоки меблированных квартир и некоторой барской распущенности жизни дома. Эстетическое чувство никогда не оскорблялось, грязь и суета мещанской жизни не били в глаза.
"По крайней мере умеют люди жить по-европейски".
Во время пребывания Николая в Васильевке Прокофьев обедал только один раз и, по обыкновению, молча просидел весь обед.
После обеда он подошел к Николаю и, пожимая ему руку, заметил:
- Наблюдаете еще здесь?
Николаю послышалась насмешка в тоне Прокофьева. Он вспыхнул весь. Ему вдруг сделалось совестно перед Прокофьевым за то, что он так долго гостит у этих "культурных каналий", и в то же время досадно, что Прокофьев как будто подсмеивается.
- Еще наблюдаю! - отвечал он. - Любопытная семейка! - прибавил Николай, как будто оправдываясь и досадуя, что оправдывается.
- Ничего себе, особенно принцесса. Как насчет амуров? Успеваете, а?
- Вы все изволите шутить! - сухо проговорил Николай.
- Какие шутки? Экий вы "обидчистый", как говаривала моя маленькая сестренка, - добродушно рассмеялся Прокофьев. - Ведь в самом же деле кусок лакомый… вдобавок загадочная натура… Когда же ко мне? Заходите как-нибудь - поближе познакомимся, а теперь до свидания… пора к докладу. Скоро едете?
- Завтра.
- Смотрите, принцесса не пустит! - пошутил опять Прокофьев.
- Работать пора, и так уж довольно бью баклуши… надо за дело.
- По части писания? Насчет курицы в супе?
- Да! - почти резко ответил Вязников, задетый за живое тоном своего нового знакомого.
- Бог вам в помочь!
"Это еще что за сфинкс ?" - несколько раздраженно повторил Николай, поглядывая вслед Прокофьеву и чувствуя невольное уважение к "сфинксу". Какой-то спокойной силой веяло от этой мощной высокой фигуры; энергией и волей дышало его скуластое, мужественное, выразительное лицо. Непременно хотелось узнать поближе этого человека, так ли много даст он, сколько обещает.
- А мы с вами, Николай Иванович, в сад? Будем болтать? - раздался сбоку веселый голос Нины Сергеевны. - Что это вы как будто не в духе? Или господин Прокофьев нагнал на вас хандру?
- Нисколько. Вы беседовали когда-нибудь с Прокофьевым?.. Не правда ли, мужественная фигура?
- А, право, не обращала внимания! - равнодушно проронила Нина. - О чем он будет со мной говорить?
- Что он здесь делает?
- Да я почем знаю? Управляет на заводе, а что он делает - мне-то какое дело? Знаю только, что молчит, и это уже большая рекомендация. Так надоели все эти умные разговоры. Ужасно надоели. Ну, пойдемте… Или вы, быть может, хотите остаться с барышнями?
- Вовсе не хочу! - рассмеялся Николай.
- И даже вовсе! - засмеялась Нина, вбегая в густую аллею. - Это очень мило с вашей стороны. Если бы сестры услышали, то я бы вас не поздравила.
- И вы шутить охотница, как я посмотрю, Нина Сергеевна.
- Что значит: и вы?.. Кто еще шутит?
- Прокофьев.
- Будто? Разве он умеет шутить?
- Еще как ядовито.
- Вот как!
- Вы бы с ним поближе познакомились. Право, очень интересный человек.
- Довольно мне и вас… И вы интересный!
- Я завтра уезжаю.
- Так скоро? Надоело?
- Не то… Пора и честь знать…
Нина на секунду задумалась, потом внезапно усмехнулась и проговорила:
- Вы решили непременно завтра бежать?
- Не бежать, а ехать. Бежать еще рано.
- И не придется… Куда вы торопитесь?
- Дела…
- Дела? - переспросила она, взглянула на Николая и рассмеялась. - Какие у вас дела?
Николай и сам рассмеялся.
- Останьтесь! - проговорила она вдруг повелительным тоном, улыбаясь в то же время так нежно и ласково, что Николай на мгновение притих и изумленно взглянул на Нину.
- Вы хотите? - прошептал он.
- Хочу.
- Так я останусь на один день.
- А на два?
- Пожалуй, и на два! - улыбнулся Николай.
- А на три?
- Вы… вы тешитесь, Нина Сергеевна… видно, вам в самом деле в деревне очень скучно!
- А то как же!
Николай любовался молодой женщиной с нескрываемым восторгом. Он взглядывал на ее пышную грудь, на ее сверкавшие ослепительной белизной плечи и вздрагивал пробуждающейся страстью молодости.
А Нина Сергеевна шла себе спокойно, точно ничего не замечая, шла вперед, в глубь аллеи, медленно обрывая на ходу сорванную ветку.
- Что же вы молчите, Николай Иванович? Останетесь три дня?
- Три дня - слишком много. Пора к старикам.
- Как хотите. Я вас прошу, потому что (она нарочно сделала паузу)… потому что с вами скучать веселей, право. Не то, что с Алексеем Алексеевичем.
- Умных разговоров не веду?
- Во-первых, умных разговоров не ведете, а во-вторых…
- А во-вторых?
- Юный вы еще… Не совсем изломанный… и то редкость!
- Благодарю за честь…
- Не благодарите пока. Поблагодарите после.
Нина произнесла последние слова как-то особенно, подчеркивая их.
- Впрочем, вам это полезно! - произнесла она, как бы отвечая на свои мысли.
- Что полезно?..
- Наблюдать людей! - рассмеялась она.
- Вы все говорите нынче загадками, Нина Сергеевна.
- Такой стих напал.
- От нечего делать?
- Пожалуй, что и так! - промолвила она и лениво зевнула…
- А с Горлицыным пробовали скучать?
Она улыбнулась.
- Пробовала, но только он невыносим, хотя, говорят, и ученый человек. Впрочем, для Нюты Штейн он будет превосходным мужем в немецком вкусе. Она будет молиться на него, вязать ему чулки и дарить ему детей, а он будет, в качестве гениального человека, третировать ее. И оба будут счастливы.
- Вы, как посмотрю, мрачно смотрите на людей.
- Ах, если б вы только знали, как они мне все надоели, эти ваши петербургские развитые люди. Я их довольно насмотрелась. До тошноты надоели, ей-богу. И все говорят, говорят, говорят, - как им не надоест! Скучно слушать. Вы вот хоть не имеете пагубного намерения развивать меня, и за то с вами не так скучно.
- Разве другие пробовали?
- Пробовали, - рассмеялась Нина. - Все, много их там, все пробовали. Горлицын даже химии учил меня.
- Вас - химии?
- Меня и… вообразите… химии! Недели две занимался, а потом рассердился и бросил, увидав, что я хохочу и над ним, и над его химией. Присухин все-таки умнее: он химии меня не учил, но больше говорил о назначении женщины и о прелести быть другом и помощницей такого замечательного человека, как он. Разумеется, не прямо, а больше в своих красноречивых речах. Всего было! - протянула Нина. - Но самая скука в том, что обыкновенный финал всех этих попыток…
- Руку и сердце? - подсказал, смеясь, Николай.
- Вы угадали! Ужасно глупая у них манера ухаживать. Они воображают, что умные разговоры - самая лучшая увертюра к любви. Да они, впрочем, разве умеют любить? Так только, умные слова о любви говорят. Заранее знаешь, чем все это кончится, и только ждешь, скоро ли признание, или нет. Все это ужасно скучно.
Говоря, что все это "ужасно скучно", Нина Сергеевна опустила голову и в раздумье подвигалась вперед по аллее.
- Знаете ли, какой я вам дам совет, Николай Иванович, благо вы еще молоды, а я уж не молода.
- Вы… не молоды?
- Мне двадцать восемь лет, молодой человек! - произнесла она как-то степенно. - Никогда не резонерствуйте перед женщиной и не играйте комедии любви. Это может очень дорого стоить.
- Никогда не буду! - шутливо проговорил Николай.
- Не смейтесь. Теперь я серьезно говорю.
- Вас не разгадать: когда вы серьезно, когда нет.
- Выучитесь… Надеюсь, мы с вами останемся друзьями, и вы не удивите меня признанием. Правда ведь?..
- А если?.. - улыбнулся он.
- Тогда с вами будет скучно…
- И вы рассердитесь?
- Рассержусь.
"Так ли?" - подумал Николай, взглядывая на Нину.
- Так рассердитесь? - повторил он.
- И даже очень! - прошептала Нина.
Эти слова кольнули Вязникова.
- Странная вы, Нина Сергеевна!.. - произнес он.
- Странная? - переспросила она. - Вы мало еще женщин знаете! А может быть!.. Впрочем, про меня и не то говорят. Вас разве не предостерегали?
- Нет.
- Так ли? - спросила она, заглядывая Николаю в лицо.
- Положим, предостерегали.
- Я была уверена. К чему вы хотели скрыть это! Мне, право, все равно, что говорят про меня. Я к этому равнодушна.
В голосе ее звучала презрительная нота.
- Тем более что я знаю, как пишется история, особенно история хорошенькой женщины… Однако повернемте назад… Мы сегодня зашли с вами далее обыкновенного. Пожалуй, Алексей Алексеевич переменит мнение насчет ваших талантов…
Они пошли назад. Нина прибавила шагу.
- И страшные вещи рассказывали? - заговорила молодая женщина.
- Ведь вам все равно.
- Вы не верите? Мне, может быть, все равно, но все-таки женское любопытство…
- Ничего страшного. И может ли быть страшное?..
- Кто знает! - тихо проронила Нина.
- Вы хотите запугать меня?
- Ничего я не хочу! - с досадой проговорила Нина. - Так как же рисовали меня, говорите?!
- Никак, просто советовали беречься.
- Пожалуй, что вам нечего было советовать…
- Отчего мне именно?..
- Мне кажется… Оттого-то с вами и весело.
Они подходили к дому. Вся компания шла к ним навстречу.
- Так вы не боитесь остаться?.. Останетесь? - поддразнивала молодая женщина.
- Чего бояться, я не из трусливых.
- Вот это славно. И скоро приедете?
- Приеду.
- И признания не сделаете?..
- Не сделаю! - рассмеялся Николай.
- Вашу руку! Значит, мы останемся друзьями и приятно проведем лето, - весело сказала она, пожимая Николаю руку, - а потом…
- Что потом?
- Да ничего. После будут новые впечатления и у вас и у меня.
- Вы до них охотница…
- А вы? Разве нет? - шепнула она, посмеиваясь как-то странно.
XIII
- Куда это вы, mesdames, собрались? - крикнула она, подбегая к сестрам.
- На озеро. Хочешь ехать, Нина? Ты, кажется, сегодня в духе и не отравишь прогулки! - засмеялась Евгения.
- Вот как рекомендуют меня сестры, Николай Иванович!.. Нечего сказать, хорошая рекомендация. Так вы удостоиваете пригласить меня?
- Приглашаем!
- Принимаю приглашение и обещаю не отравить прогулки, но, с своей стороны, также предлагаю условие.
- Какое?
- Чтобы… Вы не сердитесь, добрейший Игнатий Захарович! Чтобы Игнатий Захарович обещал не вести умных разговоров. Обещаете, Игнатий Захарович?
Молодой ученый покраснел, прищурил свои красноватые глазки, однако сохранил все тот же серьезный вид и проговорил:
- Желание Нины Сергеевны будет свято исполнено!
"И этот мозгляк думал развивать Нину Сергеевну! - невольно пронеслось в голове у Николая. - С ней заниматься химией?! Вот-то дурак!"
Нюта Штейн, желая вознаградить молодого ученого, подняла свои большие, выпуклые глаза и взглянула на него сочувственным, долгим взглядом, словно бы говоря им: "Не сердись на нее. Она не в состоянии понять тебя!" Но, к крайнему изумлению добродушной барышни, молодой ученый строго взглянул на свою ученицу, так что она покорно опустила глаза и долго не подымала их, как бы чувствуя себя виноватой.
- Вы тоже, надеюсь, поедете, Николай Иванович?
- С удовольствием.
- А Алексей Алексеевич едет? - спросила Нина.
- И он едет!
- Да это будет превесело!
Целая компания, усевшись на долгушу , отправилась к озеру. Нина Сергеевна сдержала свое обещание не отравить прогулки. Она была в духе, весела, разговорчива и оживляла все общество. Она болтала без умолку, шутила с Присухиным, заставила его рассказать несколько анекдотов, - он отлично рассказал их, - добродушно останавливала молодого ученого, когда тот покушался было на серьезный разговор, и, когда приехали на озеро, спела по общей просьбе романс. Она пела превосходно, и у нее был густой, звучный контральто. Все притихли, когда она пела.
А Николай любовался молодой женщиной, с грустью думая, что он должен ехать домой. Нина не шутя увлекла нашего молодого человека. В ней было что-то раздражающее нервы, возбуждающее любопытство, подымающее горячую молодую страсть. Хотелось заглянуть в эти смеющиеся глаза, заглянуть глубоко и узнать, что такое на душе у этой красавицы. Кто она? Бездушная ли кокетка, ищущая новых впечатлений, или одна из тех натур, которых не удовлетворяет пошлость окружающей жизни и они от тоски забавляются чем попало? Или, наконец, просто чувственная женщина; красивое животное…
"Нет, нет… Этого не может быть!" - повторял про себя Николай, негодуя, что такая мысль могла даже прийти ему в голову.
Кто бы ни была она, не все ли равно? Он никогда не встречал таких женщин, вращаясь в дни студенчества совсем в другом обществе. Она такая изящная, выхоленная, ослепительная. Ему даже казалось, что он любит молодую женщину, любит сильно. Одна мысль, что и она могла бы полюбить его, приводила Николая в восторг. Он фантазировал на эту тему в ночной тиши, лежа на кровати с зажмуренными глазами. Страсть рвалась наружу. Любуясь ею днем, он еще сильней любовался ею в мечтах и даже мечтал, как бы они устроились. В эти минуты любовных грез он впадал в идиллически-сладострастное настроение, воображая себя счастливым мужем, а Нину счастливой женой. В образе жены она распаляла его воображение, и он долго не мог уснуть. Просыпаясь утром, он думал, как бы поскорей увидать Нину.
"Кокетничает от скуки!" - подумал и теперь Николай, испытывая ревнивую досаду, когда увидал, что Нина отошла в сторону с Присухиным и о чем-то с ним говорила, гуляя по берегу, должно быть о чем-нибудь интересном, так как Алексей Алексеевич внимательно слушал, склонив набок голову, и как-то весь сиял, сиял особенным блеском.
"И с ним она забавляется!.. С кем же она не шутит? Кто такой счастливец?" - спрашивал он себя, и боже мой, чего бы ни дал он в эти минуты, чтобы быть этим счастливцем!..
Начинало смеркаться; стали собираться домой. После весело проведенного вечера все как-то притихли.
Случайно или нет, но только Нина села около Вязникова. Было тесно, и он невольно слишком близко сидел от молодой женщины. Когда она поворачивала голову, его обдавало горячим дыханием.
- Что вы молчите? Говорите о чем-нибудь! - промолвила Нина.
Николай взглянул на нее в темноте. Она заметила, как сверкнули его глаза.
- Говорить… О чем говорить? Вы сами не любите, когда говорят, говорят, говорят…
Он проговорил эти слова как-то странно. Нина отвернулась и заговорила с сестрой. Когда приехали домой, чай уже был готов. Все вошли в столовую, где за пасьянсом ждала хозяйка. Незаметно Николай проскользнул на террасу и полной грудью дышал свежим воздухом, вглядываясь в мрак сада.
- Мечтаете? - раздался сзади знакомый шепот. - О чем это? Лучше пойдемте-ка пить чай, - проговорила Нина, наклоняясь к нему.
- Ну, так сердитесь же.
И с этими словами он припал к ее руке, осыпая ее поцелуями. Она не спеша отдернула руку, пожала плечами, усмехнулась и молча ушла в комнаты. Когда Николай вернулся в столовую, ее не было. Целый вечер она не показывалась, и Николай пришел в свою комнату сердитый, что попал в глупое и смешное положение. Теперь она будет смеяться. Одна мысль о том, что он смешон, приводила его в бешенство.
"Однако ж я порядочный болван!" - обругал он себя самым искреннейшим образом.
Весь дом уже спал, а Николай еще не ложился. Он был в каком-то возбужденном состоянии: сердце билось сильней, дрожь пробегала по телу, нервы были натянуты. Он ходил взад и вперед по комнате, напрасно стараясь не думать о Нине, а между тем все мысли его были поглощены образом роскошной красавицы. То казалось ему, что она рассердилась и презирает его за его пошлую - именно пошлую - выходку, достойную разве гимназиста, или - что для нашего молодого человека было еще больнее - она смеется над ним, как смеется над Присухиным, Горлицыным и мало ли над кем еще. То, напротив, представлялось ему, и так живо, что она не сердится, нет… Она заглядывает в его глаза нежным, ласкающим, манящим взором, обвивает его шею ослепительно белыми руками и шепчет: "Я люблю тебя, люблю".