Чуть поодаль в кроне векового дуба виднеется гнездо аиста. Аистиха стоит в гнезде и ждет возвращения супруга. Ей скучно: сегодня аист-папаша в поисках добычи залетел, видимо, слишком далеко. Аистиха переступает на другую ногу и начинает прихорашиваться к прилету мужа. Ага, вот и он. Клап-клап-клап… Меж ветвей этого же дуба кто-то прикрепил улей. Этот смекалистый сладкоежка хочет таким способом изловить бездомный пчелиный рой. Невдалеке от дуба у подножия холма начинается болото, от которого и получил, вероятно, свое название хутор Тоотсов – Заболотье. На краю выгона у изгороди растут старые ивы. Весной на их ветвях выступает с концертами дипломированная певица, высокочтимая мадемуазель Соловей, гипнотизирующая слушателей больше своей славой, чем искусством пения. Сейчас знаменитая певица уже отбыла или, во всяком случае, уже запаковала свои ноты; здесь остался лишь певец, распевающий свои беспечные и жизнерадостные песенки без рекламы и без крикливого пафоса.
Вдруг наш мыслитель вскакивает с порога и выплевывает стебелек полевицы; теперь он знает, куда и к кому идти. Он быстро входит в избу, берет в горнице свой хлыст и через несколько минут уже шагает по дороге к Паунвере. Когда он проходит мимо домика портного Кийра, лицо его приобретает злобное выражение. Тайком взглянув па дом, он находит, что жилище Аадниэля сегодня выглядит как-то особенно празднично. Чем омерзительнее становится в глазах путника это "змеиное гнездо" – так он мысленно называет обиталище Кийров, – тем быстрее ему хочется отсюда убраться. Живо передвигая свои длинные, тощие ноги, управляющий имением вскоре приближается к другому маленькому домику. Но этот, наоборот, кажется ему приятным и уютным. Либле в это утро оказывается дома и очень сердечно встречает редкого гостя. Но Тоотс отвечает на эти изъявления радости довольно холодно и немедленно приступает в делу.
Нет, Либле "эдакой" новости еще не слышал и надеется, что никогда и не услышит. Но он ни есть ни пить не будет, пока не внесет в дело полную ясность. Сегодня же, еще до обеда, нет, сию же минуту он отправится на хутор Рая и спросит у самой Тээле, известно ли ей, что за молва по селу идет. Ну конечно, еще бы, молодой барин Тоотс останется совсем в стороне, он, Либле. даже имени его ни разу не назовет за все время разговора. Скажет: просто он, Либле, ходил в лавку и там слышал толки – так-то и так-то обстоят дела. Да чего там, он же не мальчишка, чтобы не знать, как такие дела вести. Пусть молодой барин Тоотс не беспокоится, все будет сделано честь честью; а ежели господину управляющему не хочется тут ждать, пока Либле сбегает в Рая, – ладно, он сам забежит потом в Заболотье и расскажет обо всем, что видел и слышал. Неужто все другие парни на свете вдруг "окочурились", так что хозяйской дочке из Рая не найти лучшего спутника жизни, чем этот недотепа? Ну вот, теперь господин управляющий и сам видит, каково оно, это семейное счастье… Подойди-ка поближе, Мария, да не бойся. Подойди, дай чужому дяденьке ручку и скажи "здравствуйте". Вот так.
– Славная девчурка! – замечает Тоотс. – Когда в другой раз приду, принесу конфет.
– Ну вот еще! Конфеты такой большой девочке, зубы портить… Ничего, глядишь, пролетит еще годика два-три, и у господина Тоотса тоже будет такой карапуз, скажет: отец, или папа, или как его там научат. Вы не вздыхайте, господин управляющий, небось мы все дела в порядок приведем: слухи эти – просто бабьи сплетни и больше ничего. Кийр – жених Тээле! Да где такое видано! Уж ежели это окажется правдой, так я… прямо не знаю, что тогда сделаю… усы обрежу и голову наголо остригу! А может, и еще что похуже с собой сотворю, потому что не могу такого дела вытерпеть. Так вот, коли вам неохота ждать меня здесь, то я с хутора Рая – стрелой прямо в Заболотье и все вам расскажу. Наперед знаю, что Тээле меня на смех поднимет и с позором из дому выпроводит. Ну и пусть – с меня как с гуся вода.
Тоотс выходит от Либле и в раздумье останавливается у обочины канавы: можно бы и в Паунвере обождать, побыть у аптекаря, пока Либле вернется. Но нет! Сегодня ему не хочется никого видеть и слышать, во всем теле какая-то расслабленность, душу грызет недоброе предчувствие.
Когда он проходит мимо хутора Супси, ему чудится, будто крыша на домике портного приподнялась с одного края и стропила, насмешливо оскалившись, глядят на шоссе. Но в самом домике – таинственная тишина; даже во дворе ни живой души. Вдруг занавеска в окне словно зашевелилась, выглянула чья-то рыжая голова…
Дома управляющий на некоторое время успокаивается, зато к вечеру он со страшным нетерпением ждет Либле. А Либле все нет. Видимо, с этим человеком, умеющим держать слово, случилось нечто необычное, иначе он давно был бы здесь. В нетерпении Тоотс несколько раз даже выходит на дорогу, напряженно вглядывается в даль, но ни на проселке, ни на шоссе не видать никого, кто походил бы на звонаря Либле. Солнце уже склоняется к закату, у векового дуба и гнездо аистов, а Либле все нет. Стадо пригоняют домой, сгущаются сумерки – а Либле все нет. В этот день Либле так и не появляется.
Ночью Тоотс беспокойно ворочается в постели и до самого рассвета не может уснуть. То его пугает какое-то жуткое видение, то кусает блоха или клоп. Управляющий имением пытается успокоиться, считает до ста, чтобы поскорее заснуть, клянется притащить завтра из аптеки целую коробку порошка от блох – все напрасно. Пусть Тээле выходит замуж хоть за помощника аптекаря, хоть за лесного волка, пусть справляет свадьбу с домовым и рожает детей от лешего – только пусть гонит прочь этого рябого портняжку!
Только под утро откуда-то забредает странствующая по свету дрема и останавливается на отдых в горнице Заболотья.
XX
Утром обитатели Заболотья видят у себя на хуторе некое диковинное существо, некую личность, которой никто и нигде не встречал, но голос которой всем кажется удивительно знакомым. Таинственный пришелец просовывает голову в окно и спрашивает хозяйского сына Йоозепа. Тот в это время как раз одевается, в одной жилетке выбегает он в переднюю комнату и с изумлением глядит на чужака. Тоотс как будто бы и узнает этого человека, и не узнает; узнает – и в то же время не узнает.
– С добрым утром, молодой барин Йоозеп! – произносит пришелец. – Чего это вы так уставились да всматриваетесь в меня – я же тот самый Кристьян Либле, каким и вчера был, и испокон веку. Выйдите-ка на минутку, выйдите, есть дело до вас.
– Подумать только – Либле! – изумляется теперь вся семья. – Что за комедию ты разыгрываешь? Лицо бритое, голова как яйцо голая.
– Так я на барина больше смахиваю, – отвечает звонарь, исчезая за окном.
Управляющий имением быстро выходит во двор. В коленях он ощущает вдруг мелкую дрожь. Либле стоит во дворе у забора и крутит цигарку.
– Ну, молодой барин Тоотс, – начинает звонарь, – сбегал я вчера туда, как и обещал.
– Ну? – затаив дыхание, спрашивает Тоотс.
– Все правда! Все в точности так, как люди говорят.
– Чего ты мелешь! – заикаясь лепечет Тоотс. – Быть не может!
– Ей-богу, правда, не сойти мне с этого места. Мне и самому никак не хотелось верить, хоть кол на голове теши, но раз человек сам говорит и уверяет, тогда уж…
– Какой человек?
– Да Тээле.
При этих словах Тоотс чувствует, как сердце его твердеет – хоть режь им стекло. То, что он потерял Тээле – еще полбеды. Саое нелепое то, что хозяйская дочь с хутора Рая достанется Кийру.
– Да, таковы дела, дорогой друг, – продолжает Либле. – И башка у меня сейчас голая, как телячья морда, да и вообще все сделано так, как вчера условились.
При этом звонарь снимает шапку и отвешивает управляющему имением низкий поклон. Действительно, наголо обритая голова его напоминает брюкву и ни в чем теперь не уступает головам аптекаря и старого Кийра. Несмотря на все свои душевные терзания Тоотс не может сдержать улыбку.
– Я бы дал совсем ее снять, голову эту, – продолжает Либле, – ежели б знал, что это поможет. Но дела таковы, что и этим уже не поможешь. Ну да, молодой барин спросит, конечно, почему я вчера не пришел обо всем рассказать? Вчера…
– Отойдем подальше, – взглянув на окно горницы, говорит Тоотс, – там поговорим. Пойдем на выгон, к сараю, там никто нас не увидит и не услышит.
– Ну так вот, вчера… – рассказывает Либле, направляясь к выгону. – Вчера уходил это я оттуда – сердце так щемило, хотел было прямо сюда помчаться, а как до перекрестка добрался, тут дьявол меня и попутал. Ступай, говорит, старый осел, в кабак, да опрокинь для куражу пару шкаликов, не то еще заревешь по дороге. Ну, я туда-сюда, топтался долго у перекрестка, думал: "Ждет же тебя человек, хочет правду знать", – Да куда там! Подался все-таки под эту самую длинную крышу, дернул две-три чарки горькой – будь что будет! И сразу ушел. Обратите внимание, господин управляющий, – сразу же ушел. Да вот какое дело: откуда ни возьмись – арендатор и мастер с шерстобитни, цап меня за хвост! "Куда бежишь, Либле, за каким ветром гонишься, пойдем, садись-ка сюда, поговорим толком". Я им в ответ: "Ну вас к лешему с вашими толковыми разговорами, некогда мне со всякими пьяницами в кабаке лясы точить, у меня дела поважнее". А те опять: "Ишь ты, какой! Так скажи и нам, какие такие дела могут быть поважнее, чем с друзьями стакан пива выпить". А я им: "Ну и сидите себе, пейте свой стакан пива хоть до завтрашнего вечера, а я пойду велю себе усы сбрить и голову наголо остричь…" Бес его знает, зачем я им это сказал, но так и выпалил: голову наголо остричь. Сам не знаю, видно, зашумело в голове от тех стопок, что в спешке да на пустой желудок выпил. Такая у меня беда: уж ежели разойдусь, так мне и море по колено. Ну, как услышали это арендатор да чесальщик – оба уже сильно под сухой, бес их знает, кто их там вчера свел, – так арендатор сразу мне в ответ: "Слушай, Либле, коли дашь себе усы и голову обрить – ставлю корзину пива". – "А я – вторую!" – добавляет чесальщик. Ну, молодой барин Тоотс… две корзины пива как с неба валятся! Хм, что тут поделаешь! Думаю, думаю… обрить голову все равно придется… а тут тебе нежданно-негаданно две корзины пива… хм… "Ладно! Ставьте пиво, – говорю, – а я через полчаса вернусь". А сам думаю: не умрет же господин управляющий из-за этого одного дня. Будь это бог знает какая радостная весть, тогда бы еще… Успеет и завтра узнать, что собаке колбасу на шею повесили, а свинье седло на спину надели. Ну, я и давай бегом к мельникову ученику: "Снимай, – говорю, – с моей дурацкой головы всю шерсть, какая на ней ни есть". Тот бритву наточил… и через полчасика я фьюить – обратно в трактир! Там, конечно… "хо-хо-хо!" да "ха-ха-ха!" Там мы и прокуковали за двумя корзинами пива до поздней ночи.
Тоотс и звонарь усаживаются на пороге сарая, звонарь попыхивает цигаркой, выпуская в воздух мощные клубы дыма.
- Ну, а про Кийра, – спрашивает после короткого молчания Тоотс, – о том, что Кийр едет в Россию на управляющего учиться, ты тоже что-нибудь слышал?
– А как же, золотко мое! Сразу же после помолвки Жорж сложит свои пожитки и уедет. Уедет немедля. Ах да, и рекомендательные письма уже заготовлены.
– Что за рекомендательные письма?
– А вот когда вы в воскресенье к кистеру в гости ходили, вы же видали там молодую барышню, не то Эркья, не то Эрнья, не знаю уж, как ее там звать. Отец этой барышни или же ихний папаша – так у господ-то именуется – служит, говорят, где-то в России управляющим большого имения. Ну вот, эта самая барышня и дала Жоржу письмо к папаше, чтобы тот взял Жоржа к себе и сделал из него толкового земледельца или управляющего.
– Ах так, – задумчиво говорит Тоотс. – Значит, эти разговоры тоже правда.
– Правда, правда! Сущая правда!
– Ну да, за портного выходить негоже, так перекраивают его в опманы. Но, черт подери, какой из Кийра управляющий! Я-то знаю, как тяжело мне вначале пришлось, разве Кийр все это выдержит? Вообще непонятно, кто такой план придумал – ехать в Россию и учиться на управляющего?
– Я тоже не знаю. Хоть я теперь лысый и, значит, должен бы поумнеть, ведь говорят, все лысые – мудрецы, но этого никак не могу понять. Видно, кто-то башковитый придумал, еще умнее, чем я.
– Нет, – рассуждает Тоотс. – Умный такого совета не даст. Это был остолоп и остолопом останется, так и помрет остолопом. Ну ладно, а когда же помолвка?
– Вот этого Тээле и сама точно не знает, но думает – пожалуй, в будущее воскресенье.
– Гм… в будущее воскресенье. А что она сейчас делает, эта самая Тээле?
– Ничего. А чего ей делать невесте-то. Наверно, будет приданое готовить. Нет, она все же славная девушка, прямодушная, все, что думает, то и выложит откровенно. Всем хороша, только вот за такого обормота замуж идет… Ну, так вот я и говорю: "В лавке болтали такие удивительные вещи…" А она сразу же: "Какие удивительные вещи? Ах, о том, что я замуж выхожу? А что в этом удивительного? Все девушки стараются непременно выйти замуж". А я ей: "Ну да, это-то верно, тут ничего удивительного нет. Но женишок этот… в лавке говорили, будто…" А Тээле снова: "Женишок, ну… женишок как женишок. Не станешь же ты, Либле, моего жениха хулить?" – "Ну нет, говорю. Чего мне его хвалить или хулить, не мне с ним жить, барышня Тээле сама знает, чего он стоит, раз она Жоржу этому и сердце свое и хвост – ох, да что я говорю! – сердце и руку отдала". А она мне: "Ну вот, это другой разговор. А то некоторые тут норовят жениха моего охаять – мол, рыжий он… и портной… А другие и такое говорят, будто у рыжих всегда дурной нрав и все они страшные злюки. Но я знаю – у Жоржа золотое сердце. А портным он тоже не на всю жизнь останется: скоро сложит свои пожитки и поедет к папаше барышни Эркья или Эрнья ландвиртшафту обучаться". И все она с этакой усмешкой, а сама видать, радуется, словно невесть какое сокровище ей выпало. Вот и пойми этих женщин, особливо молодых. Нет, вообще-то она девушка толковая, богатая, образованная, любезная… да вот только…
Звонарь растерянно пожимает плечами и крутит себе еще одну здоровенную, как палка, цигарку.
– Ну да, – добавляет он под конец, – попробовал я еще повести разговор эдак сторонкой. В Паунвере, говорю, найдутся и готовые управляющие, а тут жди еще, когда из Кийра толк выйдет. А девушка тут же в ответ:
"У этих готовых управляющих далеко не такое доброе сердце!". Подумать только – далеко не такое доброе сердце! Тоже – нашла себе золотой самородок! Ну да, "ради сердца золотого можно годик подождать…"
– М-м, – бормочет Тоотс, – золотое сердце… А в воскресенье у кистера об этом сердце были совсем другого мнения. Но все равно! Безразлично! Если эта кантсе история так обстоит, значит, так и должно быть. Ну и черт с ними, ну их к дьяволу со всеми их золотыми сердцами!
– Да, – отзывается звонарь, – дела не поправишь. Со стороны дома доносятся голоса, кто-то громко что-то кому-то разъясняет и упоминает про выгон. Управляющему кажется, будто он узнает голос Авдотьи, вернее Мари, но с кем там девушка объясняется – из-за деревьев и кустов не видать. Спустя несколько секунд на тропинке появляется "Тотья" в сопровождении какого-то молодого человека и показывает рукой в сторону сарая.
– Кто бы это мог быть? – с удивлением спрашивает управляющий.
– Не знаю, – отвечает звонарь. – Я так далеко не вижу.
– Это… это… – шепчет вдруг Тоотс, – это же Кийр. Что этой культяпке здесь нужно?
– Ну вот, легок на помине!