* * *
В комнате никого не было, когда Уткин отправился в кругосветное путешествие.
Он долго копил и занимал деньги. У товарищей и в библиотеке ему удалось достать нужные книги. Это были по большей части учебники географии для школ второй ступени и описания путешествий. Среди них случайно попался затрепанный роман из цикла "На суше и на море". Уткин с презрением отбросил его в сторону.
"У меня, - подумал он, - нет времени для того, чтобы читать беллетристику".
И действительно, у Уткина не было времени. Ему нужно было спешить. Могли вернуться товарищи.
Он купил географическую карту, огромную, на которой помещались все страны. Он расстелил карту на полу. Она лежала на полу, как невиданный яркий ковер. Затем он закрыл на крючок дверь, осмотрел комнату. Теперь она напоминала ему каюту. Правда, он никогда не ездил на пароходах, тем более на океанских. Но о каюте он все-таки мог иметь представление. Скамейка была убрана. Кровати отодвинуты. Комната была готова к путешествию. Он был готов к путешествию. В это время показалось солнце отразиться в осколке зеркала, висевшего на стенке. Зайчик упал на карту. Уткин закрыл зеркало полотенцем. Солнце ему мешало. Он лег на карту. Бумажный запах экзотических стран ударил ему в нос. Он лежал на карте. Его ноги в разноцветных ботинках достигали Южного полюса, его живот покрыл всю Африку. Его омывали моря. Он раскрыл книгу. Путешествие началось.
* * *
Профессор, блестя очками, выбежал из аудитории. За ним стремительно кинулись студенты. Они с криком бежали по коридору. На желтой лысине профессора выступил пот. Фалды его сюртука трепетали, как от ветра. Прихрамывая, он бежал впереди. Студенты его настигали.
- Ловите его! Ловите его!
Добежав до библиотеки, все остановились. У дверей стоял затравленный кролик.
- А, непокорный экспонат, - ласково сказал профессор и протянул руку по направлению к кролику.
* * *
Замирайлов стоял, прислонившись к фонарю. Он дремал. У ног его валялась "Органическая химия".
- Ну и сволочь, - сказал проходивший мимо рабочий подросток, - ну и сторож.
Остановившись, он поднял с земли "Органическую химию", поставил ее на голове у дремавшего сторожа. Книга, неуверенно постояв, упала, задев за нос Замирайлова. Он раскрыл глаза, зевнул, недовольно взглянул на серое здание склада, которое он охранял. Вдали была видна удалявшаяся фигура молодого рабочего. Неуклюже, точно топор, держа винтовку в одной руке, Замирайлов медленно зашагал вдоль склада.
* * *
- Ты предпочитаешь уголь. По-моему же, работа в порту несравненно легче.
- Вот, вот, попал пальцем в небо. Кулек в пять пудов - бывают и восьмипудовые - почище, чем твой уголь. Другое дело дрова: как говорится, "катай себе тачки, да покуривай".
- Я с тобой не согласен. Я работал, надеюсь, не меньше твоего и думаю…
- Оставим спор. Видел ты Лузина? - С ним смешная история. Один студент кажется, бывший князь - вызвал его на поединок. Совсем как у Арцыбашева поручик Санин…
- Во-первых, у Куприна. Во-вторых, не Санин, а Ромашов. Про этого князя я тоже слышал. Мне рассказывал Васька. Я подумал, откуда он так научился врать.
- Это правда.
- Ерунда.
- Это правда.
- Чепуха!
- Оставим спор. Наш Васька де-Гамма сдержал свое слово: перевелся на геофак и купил карту. Огромную, как одеяло.
Они свернули в свой коридор. Дверь комнаты оказалась закрытой. Постучались. Никто не открыл.
- Что бы это такое?
- Не случилось ли чего с нашим Магелланом, с нашим Колумбом?
И они принялись колотить в дверь каблуками сапог.
* * *
В Австралии Уткин пробыл недолго. Мельбурн - главный город, похожий на Ленинград: такие же прямые улицы, точно такие же здания - не произвел на него никакого впечатления. Относительно же австралийской флоры и фауны у Уткина сложилось определенное мнение. Он занес его в свою записную книжку кратко и выразительно: "патологическая". В самом деле. Звери в Австралии, как курицы, несут яйца. А здешние деревья напоминают папоротники и камыш.
Дольше всего он пробыл на Каролинских островах. Здесь его записная книжка пришла к концу. Он торжественно прочел ее вслух.
"Жители Каролинских островов, - прочел он, принадлежат к той переходной расе, которую нельзя резко отличить ни от меланезийцев, ни от полинезийцев. Сложены они крепко и хорошо. Женщины ростом значительно выше мужчин. Цвет кожи у них чрезвычайно разнообразен, и можно встретить коричневую окраску всех переходных тонов - от самого светлого до самого темно-коричневого. Здешние мужчины носят юбки, женщины же, наоборот, щеголяют в брюках. Со мною на этой почве произошел чрезвычайно неприятный случай: принял мужчину за женщину. Девушки, а еще чаще молодые люди носят на голове венки, будто у них вечный праздник. Работают мало, общественных организаций никаких! Классовое самосознание отсутствует совершенно!"
Уткин устал. Сон боролся с ним. Сон положил его голову на Аргентину так, что нос уперся в Атлантический океан. Уткин спал. Вокруг валялись раскрытые книги. Полотенце слетело с зеркала. На карте шевелился зайчик. В дверь кто-то стучался.
* * *
На диване валялись два дряхлых пистолета. Шпага, похожая на шпагу не больше, чем на кухонный нож, лежала на коленях Крапивина. Остальные вещи, находившиеся в комнате, не заслуживали внимания.
- Я утверждаю - можете соглашаться или не соглашаться - пистолет - пережиток! Пистолет - архаизм! В нем есть нечто от оперы, от пошленького романа из тех, что в наше время читают только извозчики. Другое дело - шпага. Студенты Европы, члены различных студенческих корпораций, немецкие студенты дерутся только на шпагах. Кроме того, шпага - необходимая часть парадного костюма всякого подлинного студента. В Западной Европе…
- Ах, когда вы оставите в покое Западную Европу, - сказал с раздражением Крапивин. - Я буду драться тем оружием, которое предпочтет мой противник. Он пишет, - Крапивин достал из бокового кармана тужурки записку; написанную на оборотной стороне стипендиальной анкеты. Он прочел ее вслух: - "Я принимаю вызов. Выбор оружия с вашего разрешения принадлежит мне. Я уже его выбрал. Поединок состоится сегодня в семь часов вечера в актовом зале. О предоставлении помещения позабочусь я сам".
- Странная записка для коммуниста. Ведь это же анекдот. Если вы расскажете кому-нибудь, вам не поверят. Дуэль в 1923 году с коммунистом, комиссаром университета, в актовом зале! Нет, вам не поверят.
- Я и сам плохо верю. Признаюсь, никак не ожидал, что он примет вызов. Я написал ему записку, где вызывал его на поединок в пылу аффекта. Я сам чувствовал во всем этом нечто бутафорское, что-то театральное. Ну, коли он согласился, мне на руку.
- В руку или в ногу - хотите сказать. А что, если не в руку и не в ногу, а в лоб. Ваш комиссар может оказаться первоклассным стрелком. Шпагу. Послушайте моего совета: шпагу. Она вас не выдаст.
Крапивин, скосив глаза, посмотрел на шпагу. Затем, сделав брезгливый жест, он передал ее собеседнику.
- Возьмите вашу линейку. Я буду драться тем оружием, которое мне предложит, которое мне предложит…
- А если ваш противник предложит вам шпагу?
Крапивин вскочил с места, взглянул в окно. Он смотрел точно на полотно. Он ничего не увидел. Внезапный страх выступил у него на теле. Страх материализовался. Он приобрел вид гусиной кожи. То был озноб и жар одновременно. На минуту Крапивину отчетливо представился скелет - не труп, это было не так ужасно, а именно скелет, стоявший в окне биологического кабинета. Ужас боли, ужас смерти были ничем перед ужасом стать скелетом, превратиться в экспонат номер такой-то, в модель человека, на которой учатся студентки, перебирая, ощупывая каждую косточку.
Крапивин смотрел в окно.
- Послушайте-ка, коллега Крапивин. Нам пора. Без десяти шесть. В семь ровно, в семь, как вам известно… - Он взял с дивана пистолеты и поднес их к свету - рассмотреть ржавчину. - Ну и ну! Из них нельзя убить и комара. Пришли в полную негодность. Впрочем, ваш противник обещал позаботиться об оружии.
Идемте, коллега Крапивин. Идемте. Что же вы стоите?
* * *
Зоя возвращалась с рынка. Она несла корзину с продуктами для Мытнинской коммуны. На углу возле склада ПЕПО стояла, скорчившись, фигура в рваном тулупе, в студенческой фуражке, с винтовкой. Манера сторожа стоять, наклон головы, очертание туловища показались Зое знакомыми. Он подошла ближе и узнала.
- Здравствуй, Замирайлов. Какой ты потешный. Ты мне напоминаешь одного нашего студента. Уткин. Может, знаешь?
Замирайлов протянул ей фиолетовую от холода руку.
- Я сейчас сменяюсь. - Он показал на фонарь, меркнувший при утреннем свете. - Как видишь, занимаюсь при свете фонаря. Готовлю органику. Только все равно мне ее не сдавать. Меня вычистили.
- Тебя вычистили? Не может быть.
- Видишь ли: мой отец - меньшевик, активный контрреволюционер. А меня так мало знают. Мне сказали: "Вы не принимали никакого участия в общественной работе". А что я мог ответить? Я, например, считаю, что меня вычистили правильно.
- А я считаю, что тебя вычистили неправильно. Такие люди, как ты, нужны республике. Будь энергичным. Подай апелляцию. Ведь ты с отцом не живешь уже шесть лет. Тебя восстановят. Я думаю, обязательно. Со своей стороны я поговорю с Лузиным.
- И ничего не выйдет. Я в этом уверен.
- Ах, какой скептик. Какой… Одним словом - сторож в очках, - сказала Зоя и протянула свою корзину Замирайлову. - Ну-ка, помоги мне донести. Она легонькая. Два пуда. Какой Обломов! Вычистили - ему горя мало. Гнилой интеллигент.
Замирайлов, взяв корзину, поправив сползавший с плеча ремень винтовки, быстро пошел. Низенькая, круглая Зоя едва за ним поспевала. Они прошли несколько шагов. Внезапно она вырвала корзинку из его рук. Лицо ее раздирал смех.
- Вернись обратно! Гимназист! Достаточно было сказать "пойдем", и он покинул пост. Вернись назад.
Замирайлов растерянно зашагал обратно. Винтовка вместе с шубой сползала с его плеч. Развязался пояс. Он волочился за ним по земле. Замирайлову вдруг стало жарко. Ему почудилось: пришла весна. Улица покосилась. Нависли трубы. Таял снег. - "Пришла весна", - сказал Замирайлов громко и тронул лед ногой. Лед был тверд. Замирайлов стремительно оглянулся: перегнувшись под тяжестью корзины влево, медленно уменьшаясь, Зоя уходила.
* * *
Они шли по нижнему коридору. Крапивин взглянул на часы. В его распоряжении оставалось еще двадцать минут.
- Не хотите ли зайти в "деканскую"? - Так студенты называют уборную.
- Идите. Я вас подожду.
Серые стены "деканской", измазанные нечистотами, были испещрены надписями явно контрреволюционного содержания. Вычищенные студенты спешили оставить о себе память. Здесь политика и порнография сочетались. Преобладала политика. Достав карандаш, Крапивин на минуту задумался. Затем написал на стене вопрос: "Что есть современное студенчество?" Он написал на стене вопрос ровным, очень красивым почерком. И тут же ответил: "Современное студенчество есть кал, плавающий на поверхности науки". Он зачеркнул слово "кал" и поставил вместо него другое слово, имевшее тот же смысл, но большую популярность. "Для технического персонала", - подумал он. Собственное изречение ему понравилось. Он самодовольно захихикал и подошел к противоположной стенке - прочесть изречения других авторов. Каково же было его возмущение, каково же было его удивление, когда он прочитал несколько надписей аналогичного характера:
"Современное студенчество есть…"
- Плагиат, - закричал он, благо, его никто не мог услышать.
"Плагиат, - подумал он затем. - Я, а никто иной, сочинил все эти афоризмы. Мои товарищи, слышавшие их от меня, написали на стене то, что имел право написать только я!"
Он сделал попытку зачеркнуть надписи, но у него сломался карандаш. Ножика не оказалось. С бешенством он хлопнул дверью "деканской", вышел в коридор.
- В наше время, - сказал он ожидавшему его приятелю, - мысли нужно прятать даже от друзей. В наше время нет истинных друзей, - добавил он с горечью.
Они поднялись наверх. Через десять минут предстоял поединок.
- Заряжены ли ваши пистолеты, господин секундант? - спросил Крапивин спутника, хотя и знал, что пистолеты не заряжены, за негодностью оставлены дома.
- Заряжены ли ваши пистолеты? - спросил он с внезапным пафосом.
У него был официальный и мрачный вид человека, идущего умирать на дуэли. Так думал он о себе. Они пришли. Зал был переполнен. Студенты, сидевшие в креслах, студенты, стоявшие за отсутствием мест у колонн, нетерпеливо хлопали. Крапивин отпрянул.
- Что это? А где же будет поединок. Где противник? Где его секунданты?
- Ничего не понимаю, - ответил секундант.
Шум в зале возрастал. Но вдруг стало тихо. Очень тихо. Вдруг стало тихо, как перед грозой, подумал Крапивин.
Пронзительный голос пел с вятскими акцентом:
Паду ли я, стрялой пранзеннай,
Иль мима пралятит ана.
Крапивин остался один. Он уже начал сочинять анекдот об одном струсившем комиссаре. Анекдот этот он будет рассказывать приятелям. Внезапно подошел секундант. Молча взяв Крапивина за руку, он подвел его к витрине. Тот увидел афишу и прочел ее снизу вверх:
билеты в исполбюро
В актовом зале
По окончании концерта
своими силами
Будет поставлена пьеса
"Поединок", коллективно написанная
членами Мытнинской коммуны.
Состоится товарищеский суд над
студентом Крапивиным (рыцарские нравы),
вызвавшим на дуэль товарища Лузина.
III
Тележка поднялась вверх и, захватывая дух, с грохотом понеслась в пропасть. Стиснув зубы, Зоя уперлась плохо повиновавшимися ногами в дно тележки, прижалась к сиденью, закрыла глаза. Ей казалось: сиденье ползло вниз, дно тележки подавалось под ее ногами.
Тележка снова поднималась на гору, залитую асфальтом. Только теперь Зоя почувствовала руку Замирайлова на своей талии. Она осторожно сняла ее. Он конфузливо засмеялся. Внезапно тележка полетела в пропасть, скованную мраком. Фонарь остался наверху. Зоя обернулась. Зеленый свет капнул ей в глаза. Сбоку возникла Нева. Впереди кто-то кричал пронзительным голосом Уткина. Тележка больше не катилась, не было слышно грохота, она стремительно падала. Ветер бил в лицо. Тележка падала, вверх, вниз. Вверх, вниз. Взлетали огни, падали. Вместе с ними, казалось Зое, падало небо. Грохот возобновился. Усилился. Тележка, постепенно замедляя ход, остановилась. Не хотелось вылезать. Уткин был без шапки. Очевидно, она плавала в Неве. Было слегка холодно. Он обмотал голову носовым платком, длинным, как полотенце. Они спустились в сад.
- Итак, товарищ Замирайлов, - спросила Зоя после непродолжительного молчания, - как тебе американские горы?
- Затрудняюсь ответить. - Замирайлов взглянул вверх. Асфальтовые горы чем-то напоминали ему постройки ацтеков, виденные им в какой-то книге. - Я люблю сильные ощущения. (Кто их не любит?). После них приливает энергия, которой у меня, по твоему мнению, так мало, - закончил он с улыбкой.
- А ты не притворяешься? Знаешь, есть люди, которые не любят сильных ощущений, но притворяются, что любят. Они прячут свою трусость. Ты меня извини: мне кажется, что и ты тоже. Я наблюдала за тобой.
- А я - за тобой.
Они шли по центральной аллее. Деревья, лишенные сучьев и листьев, напоминали трамвайные столбы. Стояли киоски с пирожками и бутылками. Нарядно одетые продавщицы, высунувшись, безмолвно заманивали. Пыхтел и свистел игрушечный паровозик. Советские служащие с важными лицами, покачиваясь в вагончиках, совершали путешествие вокруг сада.
- Идиотское занятие, - заметил Замирайлов.
- Зачем, - вступилась Зоя, - так резко!
Подошли к знаменитым зеркалам. Уткин уже был там. Он рассматривал себя в зеркало. Они, взглянув туда же, увидели араба с тульским носом: он забыл снять повязку. Он походил на отражение в самоваре: круглое, как блюдце, лицо, поразительно короткие руки и ноги.
Затем он подошел к другому зеркалу. Они направились за ним и увидели его хилым гигантом: руки вытянулись, сузились ноги, даже пуговицы на пальто изменили форму.
Вдруг Замирайлов вспомнил о себе.
Он изощрялся в ловкости: осторожно заходил сбоку или прятался за спиной Уткина, боясь, чтобы Зоя не увидела его уродливым. Но все его старания быть невидимым оканчивались тем, что Зоя, смеясь, показывала на его лицо: то широкое и плоское, то узкое и длинное, то круглое и выпуклое, как шар. Она отошла к соседнему зеркалу. Замирайлов последовал за ней - посмеяться на ее отражение. В зеркале Зои не оказалось. Там, широко расставив ноги, выпятив груди и отвратительно улыбаясь, в Зоиной одежде стояла - не может быть - Ниночка, торговка яблоками, у которой он снимал комнату в продолжение двух лет, за которой ухаживал в эротические минуты.
Замирайлов с ужасом отпрянул от зеркала.