IV
Главный коридор освещен маленькими лампочками. Они привешаны к потолку. В коридоре полутемно. В окне биологического кабинета стоит скелет. Он растет в окне, как цветок. Тень скелета возникает на полу. Осторожно, стараясь не наступить на скелет, по коридору идет Замирайлов. У открытых дверей девятой аудитории толпятся студенты. Они ждут, когда кончится перерыв.
Замирайлов подходит к витрине общих объявлений. Небрежно написанные буквы разбегаются от него в разные стороны: "Обязательная экскурсия в Зоологический музей". Перерыв кончился. Студенты плетутся в аудиторию. Докуривая папиросу, спешит профессор. Замирайлов заходит. Садится у окна.
Профессор стоит на кафедре. Его тень появляется на стене.
- На предыдущей лекции, - тень заносит гигантскую руку над аудиторией, - мы остановились на рыбах. Ваше знакомство с рыбами в большинстве случаев исчерпывается ухой - когда вы обедаете. Однако рыбы заслуживают большого с нашей стороны к ним внимания.
Аудитория спускается к ногам профессора. Задние ряды под потолком, передние у его ног. Над профессором висит географическая карта.
"Из всех стран, - мечтает Замирайлов, - я люблю Мексику. А почему - не знаю".
- Какими специфическими особенностями, - продолжает профессор, - обладает скелет рыбы…
Студенты записывают.
- Скелет рыбы, - продолжает профессор, - разумеется, не всякой - обладает чрезвычайно длинным позвоночником. В детстве (дети более наблюдательны, чем взрослые) вам, наверное, приходилось играть позвонками съеденной рыбы. Нанизывать их на ниточку, точно бусы, или как-нибудь иначе.
"К черту! К черту! - думает Замирайлов. - А дома у меня лежит такая интересная книга".
- В детстве, - продолжает профессор, - наверное, вам приходилось ловить рыбу удочкой. Приятное время. Сидишь где-нибудь над рекой, спустив ноги. В руках удочка. Поплавок чуть колышется. Вокруг - стрекозы. Кстати, что вы помните о стрекозах?
Студенты оживляются. Им вспоминается детство, они сидят на траве, над ними светит солнце.
"К черту! К черту, - думает Замирайлов. - Я не люблю деревню. И рыбную ловлю также. К черту!"
На него падает тень. Он оглядывается. По коридору идет она.
- Стрекозы, как вам известно…
Замирайлов выбегает из аудитории, не закрыв за собой двери. "Догнать! Догнать!" - он вылетел из аудитории, как стрекоза.
- Зоя!
Она - какое счастье - остановилась.
- Зоя!
- В чем дело? - Она оборачивается к нему. На минуту перед ним возникает ее лицо, большие глаза, коротко остриженные волосы.
- В чем дело?
"Ты покинула меня, - придумывает он, что сказать, - как Беатриче - Данте. Не то! Не то!"
Он хочет сказать ей. Он чувствует, что потерял голос. Робость и нерешительность, страх становятся вдруг доминирующими его чувствами. Некоторое время они стоят молча. Затем она медленно повертывается, идет прочь. Он делает шаг - догонять. Раздумывает и возвращается обратно. Возле объявления "Завтра обязательная экскурсия в Зоологический музей" стоит Уткин. Он, чудится Замирайлову, насмешливо улыбается. Дверь аудитории полуоткрыта. Виднеется спина профессора. Спина продолжает читать лекцию.
* * *
Крапивин поднялся по просторной лестнице библиотеки Академии наук. В его дырявых галошах хлопала вода. В дверях журнального отдела Крапивина остановила женщина.
- Мне на одну минутку. Я - не читать. Мне просто нужно вызвать приятеля. Возможно, он даже не в этом отделе.
- Снимите галоши, - сказала женщина. - Снимите пальто. Снимите ваш головной убор.
Крапивин, озлобленный, спустился в раздевальню. Он стеснялся снять пальто. Он считал себя не одетым - на нем не было обычной студенческой куртки. Просто косоворотка. Он стеснялся косоворотки: в библиотеке могли быть профессора. Неохотно сдав пальто - ему показалось, что швейцар с презрением покосился на его галоши - получив взамен картонный номер, он снова поднялся в журнальный отдел.
Там почти никого не было. Посередине зала стоял одинокий, как кафедра, библиотекарь.
"Не меньше, - подумал Крапивин, - как научный сотрудник. С меньшим сюда не поставят".
Он увидел: склонившись над грудой желтых газет, сидел его приятель. Крапивин тихо подошел, почти подкрался к нему.
- Как у вас, - спугнул он его, - в ваших Западных Европах?
Тот вздрогнул. Они пожали друг другу руки. Приятель с улыбочкой показал на раскрытый номер газеты.
- Совершенно исключительный экземпляр. Орган партии социалистов-революционеров.
- Значит сокращенно: эсэров, - сказал Крапивин, для того чтобы что-нибудь сказать, и без интереса наклонился над газетой. На него глянули:
"Большевики враги свободы и русского народа".
"Ленин - родственник генерала Людендорфа по женской линии…"
"Коммунисты, которые заодно с помещиками".
Крапивин выпрямился. Он зевнул, стараясь скрыть от приятеля зевок ладонью.
- С каких пор вы ударились в политику. С тех пор, как я вас помню, вы были аполитичны.
- Кто вам сказал, что я ударился в политику. Просто я интересуюсь некоторыми вещами. Совершенно исключительный материал. Не правда ли? Статьи, разоблачающие рабоче-крестьянский режим.
- И ничего они не разоблачают, ваши статьи. - Крапивин зевнул вторично, на этот раз явно. - И никого и ничего. Это "арабские сказки". И, как всякие сказки, их забавно читать.
- Я ничего не могу понять, - удивился приятель. - Как же так? Выходит - мы поменялись местами. Вы - за. Я против.
- Ха-ха! - Крапивин громко захохотал бутафорским смехом. - Хо-хо! Я - за них. Я - за большевиков. Я - комсомолец. Крапивин, видите ли, член комсомола с 1915 года. Хо-хо-хо! Вы, коллега, высказываете иногда остроумные вещи. Хо! Однако хватит. Я пришел к вам сообщить одну интересную… Хо-хо! Нет, скажите правду - вы серьезно меня приняли за этого, как их, за сменившего вехи. Хо! Хо! Я вам расскажу одну историю.
Внезапно над ними нависли рыжие усы длинного библиотекаря. Раздался каркающий голос.
- Гражданин, здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать.
- В читальне никого, кроме нас и вас, нет. Кому мы мешаем?
- Гражданин, здесь нельзя разговаривать и шуметь.
- Я охотно вам верю, - сказал Крапивин и нахально прищурился. - Но я одного не могу понять. Будьте любезны объяснить.
- Что?
- Кто вас сделал?
- Как так? - удивился библиотекарь.
- Для чего, - повторил Крапивин, - и зачем?
- Знаете, гражданин, - наконец понял тот, - вы нахал.
- Здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать - передразнили они его и вышли из читальни.
- Я хочу вам сообщить, - начал Крапивин, - нечто такое, что повернет нашу жизнь. Мы снова будем подниматься (до сих пор мы спускались) по лестнице. По лестнице судьбы. Я сообщил, и раскаиваюсь, свою мысль Замирайлову. Он отказался. Разумеется, он поступил как трус и семит. Я не сомневаюсь, что он еврей, этот Замирайлов. Видите ли, его восстановили в правах студента. Он учится. Мне рассказывали - ему помогла… эта, с которой он одно время крутил… Ну знаете, этакая стриженая комсомолочка.
- Да, ведь они же все стриженые, как овцы.
- Хвалю за сравнение. Я хочу вам сказать… Впрочем, ответьте вперед - как вы относитесь к физической работе.
- С детства, - ответил "приятель", надевая пальто, - с детства я занимаюсь по утрам гимнастикой.
- Оставьте вы себе свою гимнастику. Я вас спрашиваю о настоящей физической работе. Дрова рубить, например.
- Короче - я отношусь к физической работе, - сказал "приятель", - как всякий интеллигент. Уверен, также относитесь к ней и вы. Замирайлов, другой, третий. Я только не понимаю, зачем это вам? Вы хотели что-то мне рассказать относительно лестницы, кажется.
- Лестницы судьбы. Нет, сначала вы ответьте, - настаивал Крапивин с непонятным упрямством, - как вы относитесь к физической работе?
- Я уже вам ответил: никак.
Они дошли до ворот университета. Висели объявления: "Все в смычку". "Все в Мопр". "Студентам Арапову и Никитину предлагается получить ордера на кожаные подошвы". "Студентам Великанову и Незабудкину - заплатить членский взнос в кассу взаимопомощи". Студенты Кисель и Киссельман уведомлялись, что они исключены из университета.
- Итак, вы не желаете отвечать на мой вопрос. В таком случае мне нечего вам сообщить.
- Нет, почему же. Я отвечу, если вы так настаиваете. Я отношусь к физической работе двояко: с одной стороны, положительно. С другой - отрицательно. Скорее положительно. Без физической работы немыслимо существование человеческого общества. Не так ли?
Он не знал, какой из двух ответов требовался Крапивину. Он ждал. Он читал объявления.
Студент Пахомов искал себе компаньона по комнате. Студентка Задова искала себе компаньонку по комнате. Студент Пашковский находился в затруднительном положении: нашедших просил возвратить свой портфель. Студент Петров посылался на курорт. Студент Левоневский приглашался на бюро ячейки - получить выговор за непосещение собраний. Студент Геннадий Гор…
- Вы мне ответьте, - сердито прохрипел Крапивин, - как вы относитесь: отрицательно или положительно. Ответьте, не виляя.
Студент Останин получал ссуду - три рубля. Студент Теплов - ссуду в два рубля.
Приятель рискнул. Положительно, он попал в точку.
- Хорошо, - произнес Крапивин. - Очень хорошо.
Студентке Рыковой предлагалось в трехдневный срок возвратить книги в библиотеку. Студенту…
- Я готов слушать.
…Студенту Геннадию Гор предлагалось зайти к доктору - за очками.
- Вы помните, - начал Крапивин, - совет, который дал мне Лузин: "рубить дрова". Это в качестве эпиграфа к тому, что я скажу. Не пугайтесь. Я нашел средство к восстановлению нас в правах студента. Для этого необходимо поступить на работу. Получить рабочий стаж. И перед нами открыта дорога в вуз. Вы слушаете? Я нашел два места: для себя и для вас. Выбирайте: трамвайный парк или металлическая фабрика?
- Только? - ответил приятель. - И всего? В таком случае вы напрасно отвлекли меня от ежедневных моих занятий в библиотеке. Ваш путь в вуз слишком изъезжен. Меня ждут газеты. До свиданья.
* * *
Коля Незабудкин стоял под часами. Он рассматривал какую-то книжку. К нему подошел Ручеек.
- Гуд-бай - поздоровался он. - Я только что начал изучать английский язык.
- А, Ручеек? Давно не видел. Ну как, Ручеек, все течешь, истекаешь рифмами, ямбами?
- Откуда такое? Я же не поэт. Стихов не пишу.
- Разве не пишешь?
- Пишу только прозу. В настоящее время изучаю любопытный материал. Имею доступ в подвалы нашей фундаментальной библиотеки. В недалеком будущем закончу исторический роман из быта студентов восьмидесятых годов.
- Вот как? - сказал Незабудкин. - Интересно. Давай-ка лучше сдавать зачет. Сегодня исключительный день - принимают сразу два профессора.
- Я не готов.
- Не важно. Я тоже еще не занимался. В нашем распоряжении целый час. У меня с собой энциклопедический словарь. Всего не успеем, но кое-что… Оба они экзаменуют очень легко.
- Я еще ни разу не "арапничал".
- А ты попробуй. Какой же ты студент, коли ни разу не был "арапом". Будешь иметь зачет.
- Нет, я не согласен.
- Испугался? В таком случае не мешай мне. - Незабудкин, сев на скамейку, раскрыл энциклопедию, углубился в чтение.
Через час пришли оба профессора и разошлись по разным аудиториям - экзаменовать.
Незабудкин сидел на прежнем месте. На коленях у него раскрытой лежала энциклопедия. Он поспешно дочитывал необходимую статейку:
"К кому же из них, - решал он, - пойти? Один - пожилой (пожилые профессора всегда меньше требуют), другой - молодой. К пожилому".
И он вошел в аудиторию, где принимал седенький профессор. Впрочем, профессор был седеньким только наполовину: бородка черная, голова седая. Профессор сидел странно, не на кафедре, а на скамье, где обычно сидят студенты. В руке он держал бородку и карандаш. Казалось, он готов был подписать зачет не спрашивая. Но он спросил.
- По каким учебникам, - прежде всего спросил он, - вы готовились?
Незабудкин предвидел этот традиционный вопрос и ответ приготовил заранее.
- По вашим трудам, профессор.
- Хорошо, - сказал профессор. - Прекрасно. Но у меня нет книг, тем более учебников, по данной дисциплине. Правда, имеются отдельные статьи, рассеянные в различных иностранных журналах. Данная дисциплина, вы должны знать, новая.
Незабудкин тонул. Он схватился за то, что показалось ему соломинкой.
- Я сказал не то. Я хотел сказать, что читал книги, рекомендованные вами.
- Какие же из них вы читали?
Незабудкин даже не плавал. Он сразу пошел ко дну. "Все из-за того, - подумал он с бешенством, - что поленился списать рекомендованные книги".
- Так что вы читали?
Незабудкин молчал. Незабудкин молчал, как, подумал профессор, утопленник.
- Почитайте Павлова, Бехтерева, - постарался подбодрить его профессор, - приходите держать в следующий раз.
"Утопленник" подавленным вышел из аудитории. Его возмущало не то, что он провалил, - проваливал он часто и никогда не приходил в уныние - а то, что он провалил с первого вопроса. Действительно, это было ужасно. Он подошел к соседней аудитории, заглянул в стеклянную дверь. Принимал молодой профессор. В ту минуту он подписывал матрикул сияющему студенту - сдавшему.
Прикрыв рукавом название книги (профессор может подумать, что он готовился по энциклопедическому словарю), Коля Незабудкин решительно вошел в аудиторию.
- Что вы читали? - первым долгом спросил у него молодой профессор и крякнул при этом. Молодой профессор сидел на скамье, держал в руке подбородок, на котором не было бороды, и карандаш. Несомненно, он во всем старался подражать пожилому профессору.
- Павлова, Бехтерева и некоторые статьи, рассеянные в различных иностранных журналах, профессора, - Незабудкин назвал фамилию профессора, у которого он только что провалился.
- Хорошо, - сказал молодой профессор. - Прекрасно.
И лицо его просветлело. Было приятно: перед ним стоял "редкий экземпляр" - студент, знавший иностранные языки, читавший заграничные научные издания. Он задал ему вопрос - самый общий, легкий из всех вопросов, которые он любил задавать.
Незабудкин ответил на вопрос молодого профессора достаточно точно и достаточно четко. Он ответил молодому профессору словами "Большой энциклопедии Брокгауз и Ефрон". Теперь у него не оставалось почти никаких сомнений: ему не придется даже плавать. Он пройдет по воде, как прошел по воде Иисус.
Через пять минут он вышел из аудитории. Он вышел из аудитории сияющим.
"Какое "арапничество", - думал он о себе с гордостью, - какое арапничество. Чистая работа. Есть о чем рассказать". Но он вспомнил свою комнату, - радость его потускнела: там его не поощряли.
- Проклятый Великанов, - выругался Незабудкин. - Ты сожалеешь, я знаю, что меня не вычистили из университета. Я сын советского служащего.
День сиял. Сверкали часы. Лица студентов были веселы. Незабудкин увидел объявление:
"Обязательная экскурсия в Зоологический музей".
- Для кого обязательная, для кого нет, - сказал он довольно громко. - Я "арап".
* * *
В аудиторию, из которой только что вышел седенький профессор (желающих экзаменоваться больше не оказалось), вошла Зоя и женщины с букварями - жены рабочих и служащих. Она забралась на кафедру. Перед ней расселись ученицы, разложили тетрадки, вытащили карандаши. На доске бегал зайчик. День был яркий, блестели скамьи. Зоя подошла к доске. Ученицы сидели с внимательными лицами.
- Товарищи, - сказала она, - сегодня наше первое занятие. - И остановилась. Ей вспомнился Замирайлов. Его, члена бюро ячейки общества ликвидации неграмотности, она - председатель - послала сделать доклад о международном положении. Придя, к неграмотным, Замирайлов начал так: "Товарищи, все вы, конечно, читаете газеты…"
Зоя вспомнила Замирайлова и с трудом подавила смех. Она извинилась.
- Я задержалась, товарищи. Я ищу мел.
Принесли мел. Зоя написала на доске первые буквы русского алфавита. Держа карандаши в непослушных пальцах, слушательницы списали буквы.
- А, - растягивая звук произнесла Зоя. - Это "А" большое. Это "а" маленькое.
* * *
Над столом висит шинель, за столом сидит новый ректор.
Лузин роется в портфеле, достает из портфеля бумаги и подает ректору.
Они курят. Они бросают окурки вместо пепельницы (пепельница стоит перед ними) на стол. Стена (они сидят к ней спиной) просит их "не курить".
- Я собираюсь, - говорит Лузин - уходить.
- Куда?
- С общественной работы на академическую.
- Вот как.
- Извини меня за пафос. Передо мной открылся прекрасный мир: книги. Разумеется, я читал и раньше. И помногу. Но главным образом беллетристику, политическую литературу. Но никогда я не думал, что книги, что наука, такая наука, как биология… Ты улыбаешься… Сентиментальный секретарь, думаешь ты, восторженный, как первокурсник. Ты меня извини. По всей вероятности тебе это знакомо. Наука открылась для меня удивительная, как революция. В семнадцатом году мне было семнадцать лет, я работал на трубочном, в семнадцатом году у меня были - точно трудно передать - такие же ощущения.
- В чем же дело? Из тебя, я уверен, получится неплохой ученый.
- Получится ли? Меня не отпускают. Я ушел бы давно. Постоянный ответ: "Некому заменить".
- Они отчасти правы. Заменить тебя действительно будет трудно. Но удерживать, раз тебя так сильно тянет к учебе, не следует.
- Я надеялся на тебя. На твою поддержку. Многим нашим партийцам это кажется опасным уклоном. Я боюсь, не только товарищи, жена моя, жена сочтет меня за дезертира.
- За дезертира тебя не сочтут. Ты преувеличиваешь. Есть опасения, что тебя не сразу отпустят. Я сделаю все возможное. Я буду настаивать на бюро, чтобы тебя совсем освободили от работы. Возможно, мне это удастся.