4
- Сегодня, Сереженька, мой день рождения, - сказала Антонина Ивановна.
Ливанов достал из чемодана японский халат и бросил его на диванчик. На синем шелке халата росли алые цветы и порхали серебряные райские птицы.
- Это тебе, - сказал Ливанов. - На день рождения…
Халат приятно шуршал, веселил глаза переливистой яркой синью и буйным шитьем. В халате Антонина Ивановна вошла в кухню. Ее окружили соседки.
- Какая роскошь!..
- Божественно…
- Это, конечно, вещь! - оценила Клавдия Тимофеевна, осторожно касаясь пальцем серебряного шитья.
Антонина Ивановна ушла, и Клавдия Тимофеевна сказала:
- Окрутила молодца, окрутила…
- Крути не крути, он оставит ее, - предрекла другая соседка. - Вот посмотрите, оставит!..
Вечером в гости к Ливанову пришел Стегнухин, а немного позднее - Вадим. Сергей их познакомил. На столе, темные и светлые, стояли бутылки, тарелки с колбасой, винегретом, селедкой. Антонина Ивановна жарила в кухне котлеты.
Стегнухин был молчалив, смотрел на Вадима хмуро и перелистывал "Тайны испанского двора".
- Вот, старик, ты и устроился, - говорил Ливанову Вадим. - По-моему, просто здорово устроился. Чего тебе еще надо? Хата вполне приличная…
Стегнухин пил и ел неохотно, не то стеснялся, не то был чем-то озабочен. В разгар ужина он сказал, что ему надо утром на семинар, а он совсем мало готовился, придется полночи сидеть над учебниками. И, несмотря на уговоры хозяев и Вадима, стал надевать шинель.
Ливанов вышел его проводить. На лестничной площадке Стегнухин, глядя в лицо Ливанова, произнес:
- Эх, Серега, Серега… Разве можно так? Как этот Вадим твой… - Он повернулся и, гремя сапогами, стал спускаться по лестнице.
А Ливанов долго стоял на площадке и все прислушивался к его удаляющимся шагам. И вдруг ему сильно захотелось догнать Стегнухина и вместе вспомнить ту неудачную разведку, когда они вытаскивали на плащ-палатках раненых, а Стегнухин отважно прикрывал их огнем своего автомата. Вспомнить и спросить: а кто будет прикрывать их теперь? Кто, если они сами не прикроют друг друга?
Он торопливо сбежал вниз, вылетел из подъезда на заметенную снегом улицу. Но улица была пуста, Стегнухина он не увидел - тот ушел так далеко, что Ливанов уже не смог бы его догнать
Вечер Маяковского
1
В городе было несколько районов. И в каждом - своя, районная библиотека. Зареченская библиотека помещалась в массивном рубленом доме, украшенном по фасаду деревянной резьбой. Перед домом рос одинокий тополь с прибитой к нему пустой скворечней, а у дверей висела, оставшаяся еще от прошлых выборов, вывеска агитпункта.
Заведовал библиотекой Александр Георгиевич Квантелиони. Почему-то представлялось, что обладатель такого звучного имени и громкой нерусской фамилии должен быть породистым, крупным мужчиной, ловким и самоуверенным. И, знакомясь с Александром Георгиевичем, люди немного удивлялись: как, это и есть Квантелиони? Казалось, их обманули, подсунув кого-то другого.
Был он маленький, тихий, сутуловатый, с ежиком пепельно-серых волос, с очками на остром внимательном носу. Звучная же иностранная фамилия досталась ему от прадеда, который приехал из Венеции учить музыке помещичьих детей. Прадед-итальянец женился на крепостной певице и навсегда остался на чужбине. Сам Александр Георгиевич считал себя русским, ни слова по-итальянски не знал, кроме тех, что попадаются в "Евгении Онегине".
Жил он в небольшой комнате при библиотеке, был вдов, единственная дочь его, студентка факультета океанологии, училась в Ленинграде.
Как-то вечером, в начале апреля, Александр Георгиевич писал ей письмо. Он писал о том, что весна выдалась холодная, третий день валит мокрый снег, на улицах слякоть и не хочется никуда выходить…
"Извини, Таня, - писал Александр Георгиевич, - что в прошлом месяце послал тебе денег меньше, чем обещал. Поиздержался, то да се, сама знаешь, как иногда бывает. В этом месяце непременно вышлю все сполна и долг свой погашу. Я уже вечерами кое-что приработал, составлял новый каталог для горного института…"
Ему нравилось писать дочке длинно и подробно. И хотя Александр Георгиевич подозревал, что там, в Ленинграде, ей не очень интересно читать о его библиотечных хлопотах, он все же написал, что теперь в библиотеке все заняты подготовкой большого литературного вечера, посвященного Маяковскому. На этот вечер решили пригласить хорошего чтеца - артиста из областного театра.
Тут Александр Георгиевич отложил письмо. До вечера оставались считанные дни, а с артистом все еще не договорились. Он замкнул комнату и коридорчиком прошел в читальный зал. Почти все места за столиками были заняты. В углу за печкой скуластая девушка-бурятка читала "Историю человечества". Загородив проход, верхом на стуле седел восьмиклассник Глеб Иваницын, постоянный нарушитель библиотечных правил.
Этого Иваницына давно бы исключили из библиотеки, если бы не его запойная страсть к чтению. Несуразный парень читал все подряд: приключения, стихи, мемуары. Он даже Гегеля брал. Вот уже два года Александр Георгиевич вел с ним непримиримую войну. Иваницын загибал уголки страниц, а книги носил, засунув за офицерский ремень, должно быть, отцовский. Но главным его преступлением были пометки на полях. В понравившихся местах Иваницын писал "Здорово" или "Силен, бродяга!". А там, где был не согласен, ставил вопросительные знаки, писал "Плохо верится", "Как бы не так!" - и потом утверждал, что эти надписи в книге были. В общем, возни с ним было много…
Стоп!.. Что это? Иваницын чертит карандашом? Александр Георгиевич быстро шагнул вперед и увидел, что Глеб разгадывает в "Огоньке" кроссворд. "Опять вышел сухим из воды", - подумал старый библиотекарь и сказал строго:
- Сядь по-человечески!
Глеб посмотрел исподлобья, неохотно пересел и снова углубился в кроссворд.
Александр Георгиевич любил заглянуть в читальный зал, когда там было много людей неторопливо пройтись между столиками, понаблюдать, кто чем занят, прикинуть, что здесь можно еще подправить или изменить. В такие минуты он особенно гордился неказистой на вид Зареченской библиотекой и, в самой сокровенной глубине души, немного и самим собой.
Неожиданно Александр Георгиевич заметил, что в простенке, возле портрета Лермонтова, отвалился кусочек штукатурка - не выдержал до летнего ремонта. "Придется перевесить портрет, чтобы закрыть пока этот изъян", - подумал он и подошел к прилавку, где выдавала книги Зинаида Максимовна, заведующая читальным залом.
С ней Александр Георгиевич решил посоветоваться насчет артиста. В театре не бывал он давненько, и кого именно пригласить - не знал. А хотелось, чтобы артист был мастером.
Зинаида Максимовна слыла большой театралкой, чему, по мнению Александра Георгиевича, немало способствовало то обстоятельство, что жила она в доме напротив филармонии. Это была женщина маленькая, рыхлая, молодящаяся: никто не знал в точности, сколько ей лет. С белым кружевным воротничком, в пенсне, с кудряшками на висках, не в меру румяная, она действительно казалась человеком неопределенных лет. Стремление молодиться Александр Георгиевич в душе осуждал и приписывал его влиянию театральных знакомств. Но как удивительно кстати оказались сейчас и эти знакомства и обширные познания Зинаиды Максимовны в городской театральной жизни!
На вопрос - кого лучше пригласить - Зинаида Максимовна сразу же ответила:
- Разумеется, приглашайте Золотникова!
- А он - ничего, хороший?
Зинаида Максимовна удивилась. Как, заведующий библиотекой не знает этого выдающегося артиста?
- Это не артист, а одно упоение, - сказала она, прищуривая глаза. - Какой у него голос, манеры, фигура. И потом - лауреат.
- Даже лауреат?
- Республиканского конкурса чтецов, - почему-то смутившись, пояснила Зинаида Максимовна.
- Это немало! - оценил Александр Георгиевич успехи Золотникова.
Он помолчал, подумал, потом прошел за перегородку к столику с телефоном и позвонил артисту.
- В принципе не возражаю, - ответил Золотников. - Заходите, пожалуйста, договоримся о деталях.
Зинаида Максимовна сама вызвалась написать афишу о вечере.
- Фамилию Золотникова я напишу золотой краской! - предложила она, радуясь своей выдумке.
- Смотрите только, чтобы не получилось, будто у нас вечер Золотникова, а не Маяковского, - предостерег Александр Георгиевич. - И еще: читателям-активистам, а главное, пенсионерам, надо разослать пригласительные билеты.
К прилавку подошел менять книги Глеб Иваницын. Он сдал томик Некрасова и попросил что-нибудь Майн-Рида, например, "Всадник без головы".
"Опять без всякого разбору читает", - подумал Александр Георгиевич.
"Всадника без головы" не оказалось, Зинаида Максимовна предложила "Путешествие к центру Земли".
- Ладно, - покладисто сказал Глеб, - погляжу, что внутри нашего шарика делается.
Расписавшись в формуляре, он пошел к выходу. Александр Георгиевич проводил его настороженным взглядом. И не зря: Глеб хотел сунуть книгу за ремень, но, оглянувшись, понес ее осторожно, далеко отставив руку, будто тащил ведро с водой.
Мысли Александра Георгиевича снова вернулись к вечеру. Он взял с прилавка том Маяковского, по привычке проверил страницы и задержал взгляд на портрете. Поэт чуть исподлобья смотрел на Александра Георгиевича, смотрел ему прямо в глаза, совсем такой, каким он видел его в Политехническом музее в Москве. Очень давно это было… Но память не уставала подсказывать и о другой встрече, на книжном базаре. Там довелось ему обменяться с Владимиром Владимировичем несколькими словами и получить на память небольшую книжку, тут же ему надписанную. Все это было в дни его далекой молодости, когда он, после занятий в библиотечном техникуме, бегал на литературные вечера и даже сам собирался что-то написать - не то поэму, вроде "Облака в штанах", не то пьесу, такую же, как "Баня". Теперь он удивлялся несерьезности прежних замыслов: способностей к литературе у него не оказалось.
Зато в библиотеке, где он работал, книги никогда не залеживались на полках, а что касается того вида его деятельности, который во всех отчетах заносился в графу "массовые мероприятия", - то к нему не раз приезжали поучиться библиотекари из центральных районов города. Александр Георгиевич устраивал замысловатые викторины, встречи с местными писателями, конкурсы на исполнение стихов и прозы, литературные диспуты. Каждый вечер в окнах дома, украшенного деревянной резьбой, допоздна горел неяркий приветливый свет.
2
На другой день Александр Георгиевич собрался к Золотникову. Выйдя из дому, он с минуту нерешительно постоял на крыльце. Было по-прежнему сыро, пасмурно, шел снег и сразу же таял на булыжной мостовой. Тополь качался под ветром, а у скворечни сидел мокрый, озябший воробей. Пересилив себя, Александр Георгиевич шагнул в непогоду и пошел по скользким деревянным тротуарам, старательно обходя лужи.
Он думал о том, что артисту надо бы заплатить, а денег - кот наплакал. И черт знает, как мало отпустили в этом году на все массовые мероприятия. Впрочем, расход на артиста можно отнести за счет внутрибиблиотечной работы. Там была небольшая экономия, когда составляли новый каталог. Как раз рублей десять. "Допустим, что с Золотниковым выкрутимся, - думал Александр Георгиевич, - а как проводить другие вечера? Надо непременно нажать на отдел культуры…" Но тут же решил, что нажимай не нажимай, толк вряд ли будет. По сути дела и нажимать ему неудобно: библиотека, в общем-то, получила денег куда больше, чем в прошлом году. Только деньги эти пойдут на покупку книг и ремонт помещения. Летом Александр Георгиевич собирался перекладывать печи, красить полы, хотел прикупить новой мебели.
Он шел через мост, внизу по темной воде плыли маленькие сизые льдинки да какой-то рыболов-энтузиаст, сидя в лодке посреди реки, накручивал рулетку. "И охота же человеку страдать на таком холоде", - подумал Александр Георгиевич, крепче зажимая под мышкой портфель, набитый книгами. На обратном пути он хотел сдать их в переплетную мастерскую.
На мост въехала грузовая машина. В кузове, только что вскочив на ходу, стоял Глеб Иваницын в распахнутой телогрейке с цигейковым воротником и в синих лыжных штанах, стоял счастливый, молодой, подставив лицо встречному ветру и балансируя руками, как циркач на проволоке. Он что-то крикнул Александру Георгиевичу, кажется, поздоровался.
- Сорванец, - вслух сказал Александр Георгиевич, - носится по городу, школу, наверно, пропускает.
За мостом, на площади, Александр Георгиевич взглянул на электрические часы. До встречи с артистом оставалось несколько минут. Две легковые машины с шахматными клеточками стояли тут же, под часами. А напротив, на глухой стене, висел плакат: "Такси - самый удобный вид транспорта". Александр Георгиевич вздохнул и быстрее зашагал по лужам, уже не выбирая места посуше.
В назначенное время он постучался к артисту.
- Да, да. Прошу! - ответили из-за двери.
Александр Георгиевич вошел и в деревянном кресле у стола увидел мужчину без пиджака, в шелковой рубашке и жилете. Библиотекарь неловко остановился у двери - ботинки были грязные, а пол чисто вымыт.
Золотников поднялся. Большую свою голову он держал высоко и прямо, на лоб ему падала тронутая сединой рыжеватая прядь. Артист ловко помог смущенному гостю раздеться, пригласил присесть. Он был слишком уж предупредительно-вежлив, и Александр Георгиевич подумал, что Золотников, должно быть, разыгрывает роль из какой-то пьесы.
Едва Александр Георгиевич сел, как в дверях соседней комнаты появилась женщина в выцветшем фланелевом халате. Лицо ее было худощавым, густо напудренным, а узковатые глаза показались Александру Георгиевичу печальными. В руках она держала банку свинобобовых консервов и большой кухонный нож.
- Петруша, на минуточку, - позвала она и так приветливо поздоровалась, что Александр Георгиевич проникся к ней симпатией и почувствовал, как проходит его смущение.
- Простите, один момент, - извинился Золотников.
Александр Георгиевич огляделся. Его внимание сразу же привлек небольшой книжный шкаф. Там сияли золотыми корешками томики Драйзера, Бальзака, Чехова. "Подписные"… - определил Александр Георгиевич и с огорчением подумал, что из-за своих театральных увлечений Зинаида Васильевна опоздала подписаться для библиотеки на сочинения Гюго. А вот люди, которым надо, постояли, наверно, в очереди и приобрели.
Несколько снимков висело над потертой ворсистой тахтой.
Все они были портретами Золотникова. Но каким разным был он на каждом портрете, какой непохожей жизнью жил на этих снимках! Артист был снят то в чалме и пестром азиатском халате, то в лихо сдвинутой на затылок бескозырке и флотской тельняшке, то смиренно глядел в одеянии священника, то мрачно хмурился в арестантской куртке. И висела тут еще одна карточка, отличная от других. Перед каким-то большим домом, в садике, стояли вокруг седовласого знаменитого артиста - Александр Георгиевич артиста узнал сразу - человек двадцать пять молодых людей, юношей и девушек. Всем было весело, все дружно смотрели на грузного старого артиста и чему-то смеялись. Внизу белела надпись: "Институт театрального искусства, выпуск 1938 г. Москва". Был тут и Золотников. Он застенчиво стоял с краю, высокий, угловатый, в короткой бархатной курточке, вытянув тонкую шею.
Александр Георгиевич рассматривал фотографию, когда хозяин вернулся.
- Наш институт! - сказал он, и глаза его потеплели. - Вот какой я тогда был… - Золотников бережно дотронулся до фотографии.
- Изменились, - учтиво проговорил Александр Георгиевич.
- Еще бы, - усмехнулся Золотников. - Годы! Годы! И, как-то слишком уж быстро переходя к делу, спросил:
- Значит, вечер у вас четырнадцатого? Позвольте, что у нас четырнадцатого? - Он полистал записную книжку. - Какое время говорите? На шесть часов… Я должен перед вами извиниться. Совсем упустил из виду - у меня по четвергам самодеятельный кружок на механическом заводе. А тут перенесли на пятницу, собрание, что ли, у них профсоюзное.
- Нет, вы уж нас не подводите, - с твердостью, которой совсем не ожидал Золотников, сказал Александр Георгиевич. - У нас и афиша уже написана и пригласительные билеты посланы. Нас нельзя подводить!
И Александру Георгиевичу показалось, что Золотников посмотрел на него пристально, будто оценивал вместе с портфелем и книгами. Помявшись, артист сказал осторожно:
- Ради такого вечера я, видите ли, мог бы пропустить кружок, если, конечно, будет определенная компенсация. Недавно аналогичный случай был в Доме офицеров. Мне компенсировали: двадцать пять рублей.
Александр Георгиевич хотел было сказать о малых ассигнованиях на массовые мероприятия, о том, что библиотека может заплатить лишь половину запрошенных артистом денег. Он доверчиво взглянул в большие, поначалу добрые глаза Золотникова, но увидел в них только равнодушный холодок и не сказал ничего. Как же быть? Читатели должны услышать Маяковского, прочитанного мастером… Александр Георгиевич испугался, что Золотников примет его молчание за отказ платить и пообещал - компенсация будет.
- Значит, условились, - Золотников встал. - Да, кстати: как добираться к вам в Заречье? Ведь это не близко, а мне к девяти надо успеть в телестудию. У вас есть транспорт?
Александр Георгиевич вспомнил заманчивый плакат на площади, предложил неуверенно:
- Может быть, заказать такси?
- Разумеется, это было бы удобнее всего.
Они попрощались, и Александр Георгиевич ушел.