"А. В. Амфитеатров ярко талантлив, много на своем веку видел и между прочими достоинствами обладает одним превосходным и редким, как белый ворон среди черных, достоинством- великолепным русским языком, богатым, сочным, своеобычным, но в то же время без выверток и щегольства… Это настоящий писатель, отмеченный при рождении поцелуем Аполлона в уста".
"Русское Слово" 20. XI. 1910. А. А. ИЗМАЙЛОВ.
"Он и романист, и публицист, и историк, и драматург, и лингвист, и этнограф, и историк искусства и литературы, нашей и мировой, - он энциклопедист-писатель, он русский писатель широкого размаха, большой писатель, неуёмный русский талант - характер, тратящийся порой без меры".
И.С.ШМЕЛЁВ
От составителя
Произведения "Виктория Павловна" и "Дочь Виктории Павловны" упоминаются во всех библиографиях и биографиях А.В.Амфитеатрова, но после 1917 г. ни разу не издавались ни в СССР, ни в пост-советской России (за исключением повести "Злые призраки", которая вошла в 8 том Собрания сочинений А.А., выпущенном в 2005 г. НПК "Интелвак"). В настоящее издание входит повесть "Виктория Павловна" и 2 повести из цикла "Дочь Виктории Павловны", которые распознаны со скан-копий оригинальных изданий, находящихся в свободной доступе в архивах Российской Государственной библиотеки () и приведены в современную орфографию.
Текст повести "Виктория Павловна" приводится по изданию: 3-е изд., Издание Райской, Санкт-Петербург, 1907 г.
Роман "Дочь Виктории Павловны" изначально анонсировался как состоящий из 3 повестей - "Злые призраки" (в настоящем сборнике текст приведен по изданию Кн-во Прометей Н.Н.Михайлова, Санкт-Петербург 1914 г.), "Законный грех" (издана в 1914–1915 году, в скан-копии не доступна) и "Товарищ Феня". На момент издания, повесть "Товарищ Феня" уже анонсировалась как роман, также состоящий из трех повестей - "Заря закатная" (Кн-во Прометей Н.Н.Михайлова, Петроград, 1915 г., входит в настоящий сборник), "Рубеж" и "Городок". Две последние повести не находятся в архивах Российской государственной библиотеки. Сведения об издании повести "Городок" есть на титульном листе романа "Сестры".
В повестях, входящих в цикл "Дочь Виктории Павловны", действуют и упоминаются некоторые персонажи из других произведений писателя, таких как цикл "Концы и начала" и романов "Паутина", "Отравленная совесть", "Разбитая армия", "Сумерки божков".
Содержание:
Виктория Павловна (Именины) - Из воспоминаний литератора - Летние приключения в довольно странном обществе 1
ПОСЛЕСЛОВИЕ 41
Дочь Виктории Павловны. Роман в 3 повестях 42
Часть 1. Злые призраки 42
Часть 3. Товарищ Феня. Повесть первая - Звезда закатная 102
Александр Амфитеатров
Виктория Павловна. Дочь Виктории Павловны
Виктория Павловна (Именины)
Из воспоминаний литератора
Летние приключения в довольно странном обществе
I.
Cадясь в вагон, я вдруг очутился лицом к лицу с Петром Петровичем.
- Ба-ба-ба! - завопил он, простирая объятия, - то русского духа слыхом не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух сам в руки пришел… Здравствуйте, голубчик! Присаживайтесь: попутчики будем. Ведь вы к Виктории Павловне?
- Да, к ней. На именины.
- Мы тоже. Я, да вот - Ванечка. Ванечка! встань, поклонись.
- Очень приятно. Сын ваш?
- Бог с вами! откуда у меня детям быть, у старого холостяка? Кабы и были, так прятал бы, а не то, чтобы с собою на показ развозить. Просто Иван Иванович Молочницын, служащий у меня по письменной части. Почерк отличнейший. Ванечкою же я зову его, во-первых, потому, что рылом он еще, белогубый, не вышел, чтобы его почтенный человек и Государю своему статский советник Иваном Ивановичем звал. Во-вторых, я сего тельца упитанного еще вот этакою козявкою - еле от земли - знал, даже собственноручно розгою дирал неоднократно…
Молодой человек, о котором шла речь, не конфузился бесцеремонных аттестаций своего патрона и широко улыбался мне толстым лицом, румяным и удивительно белобрысым. И волосы, стриженные до кожи нулевою машинкою, были белые, и ресницы белые, и на белорозовых ушах какой-то белесый пух рос. Усов и бороды Ванечка не носил, а, может быть, и не росли еще: на вид парню было лет двадцать, но у этаких бессовестных блондинов - всегда задержанная растительность, которую они потом, годам к тридцати, наверстывают усиленною волосатостью. Парень был ни из красивых, ни из дурных - толстогубый, коротконосый, с жирными щеками, глаза веселые, изсераголубые, бойкие, но не очень умные - бабьи глаза; вообще, одеть его в сарафан да кокошник, - вот те и кормилица.
- Что-с? каков троицкий поросенок? - спросил Петр Петрович, видя, что я рассматриваю его спутника. - А ну-ка Ванечка, покажи Александру Валентиновичу свой талант: представь троицкого поросенка.
- Да им не интересно-с, - пробормотал Ванечка. Но в ту же минуту - взглянул я на него и так и фыркнул на весь вагон: Бог знает, что он сделал со своим лицом! Глаза потускли и полузакрыты, губы вытянулись в целомудренный пятачок, даже уши как будто жалостно повисли, - так и вспомнился мне Охотный ряд в Москве, с белыми тушками поенных, молочных поросят, повешенных к потолку за хвост, с протестующими рыльцами долу и беспомощными лапками.
- Действительно, талант! - сказал я Петру Петровичу. Тот хохотал до слез.
- То ли он может!
- Жаль, места мало, - возразил Ванечка, - а то бы я вам показал, как пьяный приказчик мазурку танцует, - очень глупо выходит. Вот тоже хорошо, как кошка мышь поймала, играется с нею, вдруг - хвать! мышь-то - р-рысь и ушла! Кошке - конфуз. Сидит, моется лапкою и делает вид, что ей все равно - так она с мышью-тο, забавлялась только. А в самой-то в ней кипит, кипит, а глазом-то она на щель, куда мышь ушла, косит, косит, а мышь-то, шельма, на нее из норки: зига! зига!.. А то вот - чиновница ко всенощной ушла, а чиновник, в халате, по комнатам ходит, дочка ихняя к предмету своему письмо с чувствами пишет, а сын гимназист из латинского к экзамену готовится… Горничная, Матрёшка, дура деревенская, - семнадцать лет, лицо чистое, особых примет не имеет, - пол моет. Чиновник походит-походит, да и к ней: Ну, что, Матреша? скучаешь по деревне? - Отстаньте, барин! я барыне скажу!.. - Ну, ну, глупая! вот и глупая! хорошенькая, а глупая… А гимназист слышит, и от ревности у него рожу в бок ведет, а из-за грамматики-то встать не смеет, а все исключения у него перед глазами- яко беси, яко беси, кувырком, кувырком…
И он сделал какой-то неуловимый, по столь выразительный жест рукою перед лицом своим, что мне и впрямь показалось, будто между нами сыплются дождем всякие panis, piscis, crinis, finis, ut'ы, quin’ы и quominus’ы. Быстрота, с какою складывал он лицо свое то в сластолюбиво-геморроидальную мину отца семейства, то в испитого мрачного гимназиста на полу-возрасте, то в толстомясую деревенскую девку, с остолбенелым взглядом удивленной телки и обиженно распущенными губами, была прямо поразительна. Мы хохотали целую станцию, как сумасшедшие, - хорошо, что никого больше не было в вагоне.
Но теперь к нам подсели Михаил Августович Зверинцев и Павел Семенович Дунашевский, - местные помещики, а второй, вдобавок, и земский начальник. Они тоже ехали в Правослу, на именины землевладелицы, Виктории Павловны Бурмысловой, и были обременены преогромнейшими тюками и кулями, глядя на которые, мне стало совестно за торт и десятифунтовую коробку конфект, что покоились в моем собственном чемодане.
- Однако, господа, вы с запасцем! - воскликнул я.
- А как же иначе? - пробасил Михаил Августович, пятидесятилетний сивоусый и сивокудрый великан-ухитрившийся в своем прошлом оставить карьеры, казалось бы, совершенно несовместимые в одной жизни: в юности он был архиерейским дьяком, в зрелом возрасте оказался офицером чуть ли не турецкой армии, а на переломе четвертого десятка - статистом столичного балета. В последнем качестве, он прельстил своими богатырскими натурами богатую землевладелицу нашей губернии, даму дебелую, сырую, сентиментальную, злую, со склонностью к мелодраматическим сценам и из купчих. В наизаконнейшем браке с этою дивною особою и доживала свой век забубенная головушка весьма мирным провинциальным обывателем и совсем недурным отцом семейства.
- Как же иначе-то? Положение известное: радушие и кров - ихние, а угощение наше. Откуда ей взять, Виктории-то Павловне? Гола, как ласточка. Только и имеет недвижимого, что тетеньку свою, Анну Семеновну, которая в светелке десятый год без задних ног лежит, а движимого - усадебку родительскую, что, - стоит хорошей буре ее тряхнуть, - так вся аредом и рассыплется. А ведь пить и поить ей придется человек мало-мало двадцать пять, а то, гляди, и все полсотни… Надо поддержать красавицу! Окромя того, что видите, еще в багажном вагоне две четверти телятины везу-с.
- Я вина ящик, сахарную голову, колбас малороссийских… - сказал земский начальник, странно картавя, как ребенок, на букву "р" и "л".
Петр Петрович вставил с свой стороны:
- А я тоже сахарную голову, чаю двадцать фунтов, сыру круг и окорок ветчины.
- Господа! - возопил я, - после всего, что вы сказали, мне остается лишь распроститься с вами на ближайшей станции: я еду, можно сказать, с пустыми руками, нищим, и не хочу явиться один в таком срамотном положении.
- Ну, вот еще! - сказал Михаил Августович, - вы у нас человек новый, приглашены впервые… откуда вам было знать? Она поймет.
- Поймет! - ободрил и Петр Петрович.
- Да, наконец, вы деньгами дайте, - очень просто! - спокойно предложил земский начальник.
Я широко открыл на него глаза:
- То-есть - как же это?! Позвольте вас поздравить, очаровательная, с днем ангела и благоволите принять при сем четвертной билет? Христос с вами, Павел Семенович!
- Зачем же так? - хладнокровно возразил земский - это совсем иначе делается. Ведь и из нас никто не полезет лично к самой Виктории Павловне с телятиною и сахарными головами. Она про них в глаза знать не будет. Все мы ей поднесем, как приличие требует, - кто букет, кто конфект, кто торт, кто фруктов, а телятину, вино, головы и прочее примет Арина Федотовна.
- Это кто же такая?
- Ключница ее и управительница, - перебил Петр Петрович, - кстати сказать, вот этого соколика родная мать.
Он кивнул на Ванечку. Тот приятно улыбнулся.
- Да чего лучше? - рявкнул Михаил Августович, - вручите, что намерены, сколько там не жаль, Ванечке: он и передаст. Ванечка, можешь передать? А то Александр Валентинович сами стесняются.
- Что же-с? - отвечал Ванечка, - я с удовольствием-с. Дело обыкновенное-с. Позвольте-с.
- Господа! в таком случае, вы уже научите меня и - сколько прилично дать… знаете, чтобы не попасть в чужой монастырь с своим уставом.
- А вы долго ли намереваетесь погостить у Виктории Павловны?
- Хотел завтра же назад.
Все расхохотались.
- Шутник! - забасил Михаил Августович, - что выдумал! Когда же это бывало, чтобы кто-либо от Виктории Павловны раньше трех ден уезжал? А то и неделю, и две, и даже по месяцу гостят… Ведь это, сударь, каникулы наши! Остров нимфы Калипсы, в некотором роде-с! Всякому лестно время-то провести беспечально…
Следующая станция была большая, с буфетом. Михаил Августович воскликнул было:
- Брандахлыстнемте-ка, господа!
И поднялся с места. Но, взглянув в окно вагона, поспешно и смирно сел на место и даже повернулся к станции спиною.
- Что с вами?
- Шелепиха с Келепихою по платформе треплются, - сквозь зубы пробормотал он. - Вот чёрт нанес!
Укрыться, однако, ему не удалось: у трепавшихся по платформе дам глаза оказались буравчиками, да едва-ли они и не сторожили знакомых, по нюху и предчувствию… Словом, трех минут не прошло, как они стояли уже под нашим окном и язвительно пели:
- Михаил Августович! Павел Семенович! Боже мой! какая неожиданная встреча! куда это вы собрались так вдруг - оба? Как? И Петр Петрович здесь? Ну, скажите, пожалуйста: словно сговорились! полон вагон знакомых.
Меня - им неизвестного - они осматривали искоса, точно укусить хотели:
- Не сей ли, мол, есть самый корень зла?
- Впрочем, что же я удивляюсь, - спохватилась Шелепиха, - совсем и забыла, что завтра 1-е июня… На именины едете?
- К Цирцее нашей уездной? - подхихикнула Келепиха, наслаждаясь смущением моих спутников, которые, надо им отдать справедливость, имели вид удивительно жалкий: словно пёсики под палкою.
- То-есть… гм… - проворчал Михаил Августович, - у меня, собственно, лесная рубка тут, по близости… приказчика обревизовать надо… но, конечно, того… гм… заеду к… - поперхнулся он - к Виктории Павловне…
- Еще бы! еще бы! - вторила Шелепиха, с язвительным сочувствием кивая головою. - Как мимо проехать, грех позабыть именинницу! А что же вы одни, Михаил Августович? Антонина Никаноровна, стало быть, дома осталась?
- Она… не совсем здорова, - пролепетал Михаил Августович, наливаясь кровью.
- Не совсем здорова, и вы все-таки ее покинули? Ах, какой вы, однако, легкомысленный муж! И она вас отпустила? Вот добрая! Я бы ни за что, ни за что…
- А может быть - приняла реплику Келепиха, - Антонина Никаноровна и не знают, куда вы стопы направили? Это бывает…
- Только не со мною, - принужденно улыбнулся великан и вдруг, набравшись храбрости, ляпнул:
- А ваш супруг, Екатерина Семеновна, конечно, будет у Виктории Павловны? Если увидимся, - может быть, прикажете что-нибудь передать? или вашему, Пелагея Петровна?
Четыре буравчика блеснули, как молнии, и пронзили бедного Михаила Августовича на вылет.
- Мой муж, - с упором и расстановкою возразила Келепиха, краснея так, что, казалось, будто у нее не только тощее лицо ее, но и глаза, и волосы, и даже платье побагровели, - мой муж никогда не бывает там, где я почитаю бывать непристойным. Я не больна, как иные, и не так добра… меня не так-то легко обмануть, как другие наглые мужья проводят своих доверчивых жен. До свидания, Михаил Августович, желаю вам веселиться, а бедной Антонине Никаноровне здоровья…
Поезд тронулся.
- Ух, чёртовы бабы! даже в пот ударило! - воскликнул Михаил Августович, опускаясь на свое место, - чего-чего я на веку своем не перетерпел, а пред ехидною бабою до сих пор теряюсь, слов не-хватает… Ну, господа! откровенно скажу: пропала теперь моя головушка! Уж и взвошка же мне будет, по возвращении!
- Все свое получим, - угрюмо возразил земский. - Меня ругать не будут, так зато в слезах потопят. Сырость-то эта еще с прошлого года в доме не высохла! Уж на что Петр Петрович- холостой человек, а и он, небось, от своей Аннушки тайком удрал, и, когда вернется домой, она ему бакенбарды-то пощиплет, пощиплет…
- Ничего невозможного нет, - философически согласился Петр Петрович и, дав подзатыльник ухмыльнувшемуся Ванечке, добавил:
- А ты, оселок, над старшими, да еще над начальством, смеяться не моги!
- А ведь это странно, господа, - заговорил Михаил Августович, - что Келепова не будет. Я его вчера в городе встретил. Клялся, что будет, - нарочно, говорит, и в город затем приехал, что отсюда ловче прямиком в Правослу хватить… А Келепиха так уверенно говорит, точно он у нее в кармане спрятан!
Ванечка опять захихикал.
- Да они здесь! - сказал он, скромно прикрывая рот ладонью.
- Как здесь? где? быть не может! - вскинулись мои спутники.
- Здесь, в поезде-с. И господин Шелепов, и господин Келепов. Как же-с! Я их видел на вокзале: они большой багаж сдавали и потом с кондуктором что-то говорили!..
- Ах, дьяволы! да где же они?!
И, выждав, когда кондуктор проходил через вагон, Зверинцев остановил его:
- Послушайте, любезнейший: у вас нет тут в поезде двух таких господ, которые спрятавшись?
- Были-с… - усмехнулся тот. - Теперь - вылезши. А то - так у централизовались… всему вагону было стеснение-с.
Пассажиры дружно загоготали. Поощренный кондуктор развязно продолжал:
- Ей Богу-с. Даже ропот был-с. Один офицер на предыдущем полустанке жалобу писать хотел. Я, кричит, так не могу. Что за монополия? Я тоже пассажир! А ежели они больны, посадите их в санитарный вагон.
Признаюсь откровенно, я начинал теряться - куда же, собственно, я еду? по-видимому, не в хорошее место: чтобы попасть туда, люди плутуют, скрываются от жен, прячутся в учреждения неудобоназываемые, знакомства с Викторией Павловной мужчины конфузятся, знакомством с Викторией Павловной дамы язвят… Наконец, что это за дом такой, куда можно отправлять, точно на собственную кухню, возами съестные припасы и даже посылать деньги?.. Я познакомился с Викторией Павловной всего две недели назад, быв представлен ей кем-то, по ее желанию, в городском театре, на гастрольном спектакле столичной знаменитости. Она произвела на меня очень симпатичное впечатление - и красивое, и умное, и сердечное. Видно, конечно, что кокетка страшная, занята собою сверх головы, не прочь разыграть из себя российскую Кармен, но при этом- ничего пошлого, вульгарного, естественна, проста. Не синий чулок, но кое-что читала - больше и серьезнее, чем полагается русской обольстительной девице, - ибо она была девица, и при том уже не самой свежей юности: она говорила, что ей двадцать пять, n-ские дамы клялись, что ей за тридцать, - метрическое свидетельство, вероятно, показывало двадцать семь. Виктория Павловна - и тогда в театре, и потом, при визите моем к ней, в гостинице и дальнейших встречах, - держала себя, правда, не prude’кою, но в то же время особою безукоризненно порядочною и приличною. Принимая с искренним удовольствием ее приглашение посетить ее в деревне, я уже никак не подозревал в ней госпожи, имя которой заставляет провинциальную добродетель презрительно крутить носами, к которой мужья ездят за каким-то запретным плодам, таючись от жен, и с дарами словно к кокотке. Правда, когда я, накануне отъезда, сказал приятелю моему, вице-губернатору, с которым мы с университета на ты, что собираюсь к Бурмысловой, он комически развел руками и воскликнул:
- Как ты громко об этом говоришь!
- А что?
- Да ничего… Во всяком случае, - bonne chanse en tout! Она премиленькая. И с коготком.
- Ты бывал у нее?