Всё казалось ему прекрасным. Иногда Тиодольф оглядывался и по левую руку от себя видел длинную долину с узким входом, где тёк ручей и тёмные тисы прижимались к скалам. По правую руку тот же ручей, журча, петлями спускался с уступа большого холма. Над головой воина поднималась луна, а откуда-то снизу доносились свист ржанки и трели кроншнепа, чётко слышные спокойным тихим вечером. Где-то далеко раздавались приглушённые голоса его товарищей, оставшихся на вершине, звуки песен и перекличка охраны. Это тоже была часть милой его сердцу жизни, повторявшаяся снова и снова. Тиодольф улыбнулся, почувствовав счастье. Он любил грядущие дни, он страстно ждал их, как юноша на месте свидания ждёт звука девичьих шагов.
Так сидел Тиодольф, и мечты отгоняли от него беспокойство. Наконец, сон одолел князя, и великий воин Вольфингов начал клевать носом, словно старик в углу у печи. Он заснул, и волнения его улеглись, но вместе с этим всё стало казаться ему пустым и глупым.
Вскоре он вздрогнул и проснулся. Стояла глубокая ночь. Ветер совсем стих, и все звуки, кроме журчания ручейка и то и дело раздававшихся криков дозорных, казались глуховатыми. На небо поднималась луна. Лунные лучи отражались в каждой волне небольшого озера перед Тиодольфом, и казалось, что оно светится. Запруда наполнилась до краёв, и вода теперь перетекала через плотину. Тиодольф поднялся с камня, снял боевые доспехи, бросил Плуг Толпы на траву рядом с собой и решил искупаться, но, будучи ещё сонным, задумавшись, остановился. В это время плотина не выдержала, и течение выбило один из камней, а затем другой, потом ещё два или три, а после мягким ударом столкнуло все, и ручей с плеском побежал по долине, за минуту или две заполнив все маленькие впадины. Тиодольф, тихо посмеявшись этому, перестал расстёгивать котту, прилёг на траву рядом с камнем и, оглядев долину, сразу же заснул. Снов он не видел.
Когда он снова проснулся, ещё была ночь. Но луна стояла низко, и в небе над холмом уже появились первые проблески зари. Тиодольф какое-то время лежал, собираясь с мыслями и стараясь вспомнить, где он, как обычно бывает с людьми, проснувшимися после глубокого сна. Затем он вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с женщиной. Кто же она, как не Солнце Леса? Тиодольф не удивился. Он протянул руку и дотронулся до неё, хотя ещё не вполне сбросил с себя тяжесть сна и не вспомнил всего, что случилось с ним вчера.
Женщина немного отстранилась от воина, и взгляд Тиодольфа прояснился. Он увидел, что она была босая, в лёгком чёрном платье. На руках её не было золотых колец, на шее не было ожерелья, а на голове – короны. Но она выглядела столь прекрасной на исходе этой ночи, что он вспомнил её красоту, открывавшуюся в солнечном свете дня. Воин громко рассмеялся, радуясь встрече, и спросил: "Что случилось, Солнце Леса? Или это такой новый обычай твоего рода и всех божеств – одевать невесту как только что пленённую невольницу или как женщину, потерявшую всю родню и ставшую бродяжкой? Кто же тогда будет стремиться в Жилище Асов и взбираться к Дому Богов?"
Солнце Леса отвечала ему, не подходя ближе, но таким нежным голосом, какой способен проникнуть в самое сердце:
"С последней нашей встречи поселилась
Глухая грусть в моей груди. Со смертью
Тебе приятны игры, ты считаешь
Весёлыми подобные забавы.
Я знаю твоё сердце – в нём отвага
Живёт, и ты, в защите не нуждаясь,
Моё разрушишь счастье. Верно, воин,
Невольница перед тобой предстала -
Невольница печали. Злое горе
Меня одежд лишило и терзало
Насмешками. И верно – божество
Перед тобой, но божество не в силах
Любовь к тебе преодолеть, о, смертный".
Она посмотрела на него с тоской, некоторое время оставаясь на месте, но, наконец, не сумев сдержать себя, подошла к нему, взяла его руки в свои, поцеловала его в губы и, лаская, произнесла:
"О, где же твои раны, милый мой?
Как отвернулись копья от груди,
Когда война шумела, словно буря,
Когда сильнейшие вступили в смертный бой
С сильнейшими? Сегодня миновало…
Но что расскажут завтра о тебе?
Быть может, разнесётся слух, что умер
Могучий Тиодольф, едва лишь битва
Успела разгореться. Скажут люди:
Неверными его удары были,
И вот уж тело мёртвое лежит
В пыли дорожной. Жизнь, что вечно людям
Светить должна, разбилась, прервалась".
Тиодольф ничего не ответил, а только улыбнулся, но не её словам, а приятному голосу и прикосновениям рук. Эта женщина испытывала такую сильную любовь, что сама печаль преображалась силой этой любви. Солнце Леса продолжила:
"Ты говоришь, бродяжка я. Послушай -
Нет места божеству среди богов
И не найдётся на земле приюта,
Коль радость умерла в груди. Грустит
И человек, но грусть его прервётся
Со смертью. А печаль богов бессмертна.
Бродяжка я. Когда в твоих объятиях
Впервые безмятежно я лежала,
Во мне угасло божество, и славы
Я только для тебя желала в жизни.
Передо мной до дня последней битвы
К богам закрыты двери. Мою душу
Пленил могучий воин, и он бросит
Её во тьму, сам погрузившись в бездну.
Ты по пустой земле пройдёшь, где зёрна
Никто не сеет. За тобою следом
Пойду твоей невольницей к кургану,
Где ты, такой любимый и желанный,
Останешься навеки! Есть ли польза
Просить у горсти тлеющих костей
Любви и помощи? У них нет чувств и мыслей -
Вот, Тиодольф Могучий, чем ты станешь!
Такой родной и близкий – кучкой праха!"
Он, нежно лаская её руки и плечи, с любовью ответил:
"Я Тиодольф Могучий, мудрый воин,
Но я не вижу этой мрачной, тёмной
Безрадостной могилы, нет, мой взгляд,
Пронзив века, любуется весельем
Прекрасных юношей и дев из рода,
Что Домом Вольфингов зовётся. Каждый день
Я вновь рождаюсь в песнях и преданьях,
В самой их жизни – каждый новый день.
Я с ними связан, я звено цепи,
Скрепляющей прошедшее с грядущим,
Но ветхости могильного кургана,
Где нет ни сумерек, ни светлых дней,
Мне видеть не дано, как ни стараюсь.
Сей образ растворяется в другом:
Я вижу пир, Рог Памяти над залом
Подняли, чтобы выпить за героя,
За Тиодольфа Старого – и с теми,
Кто празднует в кругу своих родных,
Могучих Вольфингов, я буду вечно жить.
И с тем юнцом, что жаждет ярой битвы
И видит по ту сторону стола
Мечей калёных пламенную жатву -
В его виденье будет Тиодольф,
Что прежде появления на свет
Того юнца, за Вольфингов отдал
Свою могучую, стремительную жизнь".
Когда он закончил, Солнце Леса рассмеялась. Голос её был нежным, но смех – горьким. Она сказала:
"Нет, воин, ты умрёшь и не увидишь
Ни зала бражного, ни Вольфингов детей,
Что бегают в стенах родного дома,
А я останусь жить, и мои мысли
Все будут о тебе, я тщетно ждать
Осуждена ответа от того,
Кто никогда на чувства не ответит".
Воин вновь улыбнулся и проговорил:
"Я не узна́ю этого ни здесь,
Ни в ветхости могильного кургана,
Но ты… О, ты сомнения отбрось -
Я буду жить в тебе, любовь бессмертна,
Пока есть память".
Казалось, Солнце Леса не слушала его. Она, слегка отстранившись, стояла, глубоко погружённая в свои мысли, затем развернулась и отошла на несколько шагов, а там наклонилась, подняла что-то (а это была чудесная кольчуга) и вернулась к Тиодольфу. Она произнесла:
"Скажи мне, Тиодольф, но почему
Не носишь ты средь бури копий эту
Прекрасную кольчугу, что ковал
Железный молот в кузнице? Ты мне
Не веришь иль в решении богов
Ты сомневаешься, раз в бой идёшь упрямо
С незащищённой грудью? Иль тебя
Так гордость обуяла, что лишь смерть
Тебе достойной кажется наградой
И лучшей, чем моя любовь, скажи?"
Тиодольф ей ответил: "Солнце Леса, ты властна спрашивать меня, почему я не надел в битву твой дар, чудо мира, кольчугу, сработанную гномами! Но что же ты говоришь? Я не сомневаюсь ни в твоей вере в меня, ни в твоей сильной любви. Что же до воли богов, то её я не знаю и не могу знать и не ведаю, как изменить. Ты говоришь, что мне желанней смерть, чем твоя любовь, но я не понимаю этих слов. Не скажу, что люблю тебя больше самой жизни, ибо моя жизнь и моя любовь есть одно, их нельзя разделить.
А теперь послушай и о кольчуге. Я разгадал, что ты не просто так хочешь, чтобы я надел в битву твой дар, эту чудесную кольчугу. С ней связан какой-то рок. Если я не надену её, то, возможно, паду в сражении, но если надену, со мной может случиться что-то недостойное воина Вольфингов. Я расскажу тебе, почему провёл уже два боя с римлянами, не надевая кольчуги, и почему оставил её (я вижу, ты вновь принесла её мне) под крышей бражного зала Дейлингов. Когда я вошёл к ним в кольчуге, меня встретил один древний старец, в прошлом отважный воин. В глазах его читалась такая любовь, словно он был отцом нашего народа, а я тем, кто идёт следом за ним, продолжая жизнь. Когда же он увидел кольчугу и дотронулся до неё, любовь его охладела, сменившись грустью. Он молвил тогда пророческие слова, и они предвещали горе. Я помню, что ты сама говорила об этом даре, помню и о твоих просьбах надеть кольчугу, и не могу не думать, что одному человеку она принесёт спасение, а всему народу – гибель.
Скажешь ли ты, что это не так? Тогда я надену её и буду жить счастливо и умру счастливо. Если же ты скажешь, что я прав, что в кольчуге заключено проклятье, то тогда ради спасения народа я не буду носить кольчугу с её проклятием и погибну славной смертью, но благодаря мне наш Дом будет процветать. Или наоборот, ради тебя, я надену кольчугу и останусь в живых, но род наш окажется на грани жизни и смерти, а я не смогу помочь ему и не смогу больше принадлежать к роду Вольфингов, не смогу оставаться в его бражном зале. Так что же ты скажешь?"
Солнце Леса ответила ему песней:
"Да здравствуют твои уста, любимый,
Спасибо за последние слова,
И за твою надежду, и за то,
Что в сердце любящей тебя надежду сеешь.
Кольчугу создавали для спасенья,
Чтобы могучий воин мог помочь
Народу своему. Где же здесь место
Найдётся для проклятья? Спасена
Да будет жизнь твоя! Среди друзей,
Что беззаветно преданы тебе, живи,
Живи под крышей дома рода
Могучих Вольфингов, где боги поселили
Тебя, чтоб ты в любви прошёл свой путь.И я ещё скажу тебе, любимый,
Что ты не рода Вольфингов, твоя
Кровь с Элькингами смешана, что в мире
Постранствовали вволю. Скрою лишь,
Какое божество меняло облик,
Чтобы зачать тебя под сенью леса.
Как Норны ткань твоей судьбы вплели
В судьбу прекрасных Вольфингов? Иль древо,
Что держится могучими корнями,
В один момент срубить дано врагу?
Да, друг мой, ты силён, ты очень мудр,
Но не один живёшь ты в доме рода,
Что Домом Вольфингов зовётся, и заботу
О них не взваливай лишь на себя, герой".
Тиодольф покраснел, но глаза его с жадностью смотрели на Солнце Леса. Она положила на землю кольчугу и шагнула к воину. Брови её нахмурились, лицо исказилось, и сама она, казалось, стала выше ростом. Подняв сияющую правую руку, она громко произнесла:
"Ты, Тиодольф Могучий! Если ты
Собрался бросить сеть и род опутать
В своей беде, то я сама тебя
Убью, бесстрашный в битвах воин!
Ведь дорог мне род Вольфингов, и я
Уж лучше с горем со своим останусь,
Но сберегу сынов лесного Волка!"
С этими словами женщина бросилась вперёд, обвив Тиодольфа руками. Она прижала его к своей груди и стала покрывать поцелуями его лицо, и он ответил ей тем же. Никто не видел их, и только открытое небо служило крышей над их головами.
Теперь её прикосновения и тихий звук голоса изменились. Она шептала ему на ухо только слова любви, заставляя его забыть жизнь, полную свершений и сомнений, и создавая для него новый мир, в котором пред ним представали прекрасные картины счастливых дней, уже виденные им когда-то, когда он встал с поля мёртвых.
Тиодольф и Солнце Леса сидели рядом на сером валуне, держась за руки. Её голова лежала у него на плече, и они казались молодыми, никому не известными влюблёнными, живущими в мирные дни.
Так они и сидели. Нога Солнца Леса коснулась холодной рукояти меча, который Тиодольф оставил рядом с собой на траве. Женщина нагнулась, подняла его и положила на колени себе и воину. Она смотрела на Плуг Толпы, спокойно лежавший в ножнах, и улыбалась. Солнце Леса видела, что шнурок мира не обмотан вокруг его рукояти. Она достала меч и подняла его, бледный, устрашающе сияющий в предрассветных сумерках, когда все вещи вновь обретают свои цвета, ведь пока Тиодольф и Солнце Леса разговаривали, прошла ночь, и побледневшая луна уже опустилась совсем низко.
Солнце Леса наклонилась, прижавшись щекой к щеке Тиодольфа. Он же взял меч из её рук, вновь положил его на колени, накрыв правой ладонью, и произнёс:
"На этом голубом клинке клянусь
В лучах рассветных, что, во-первых, в битве
Грядущей я надену этот дар,
Спасенье воина, чудесную кольчугу.
И, во-вторых, что я тебя любить,
Тебя, что мне дала вторую жизнь,
Не перестану. Я клянусь Священной
Землёю, на мече своём клянусь
Жить ради Вольфингов и умереть за них.
Хотя и верю, что не их я крови
И не был приведён к отцу, как сын,
Но в доме их я вырос. Каждый Вольфинг
Мне другом стал, и с их могучим родом
И радость связана, и боль прошедшей жизни,
И смерть грядущая. Какая бы судьба
Меня не ожидала, ты, мой друг,
Моё спасенье, для тебя играет
В лучах рассветных верный мой клинок!"
Солнце Леса молчала. Они встали и, держась за руки, пошли вниз по долине. Тиодольф нёс на плече обнажённый меч. Так они и вошли в тисовую рощу в конце долины. Они оставались там ещё долго после того, как появилось солнце. Многое им нужно было сказать друг другу прежде расставания. Но вот, наконец, Солнце Леса ушла своей дорогой.
Тиодольф же, вложив Плуг Толпы в ножны и обмотав вокруг него шнурок мира, вновь поднялся по долине. Там он поднял кольчугу с травы, где её оставила Солнце Леса, и надел с таким видом, словно собирался носить её круглые сутки. Затем он опоясался Плугом Толпы и, нахмурившись, взошёл наверх, на холм, где ночевали остальные, только ещё начинавшие просыпаться этим ранним утром.
Глава XVIII. В вагенбург приносят вести
Теперь следует поведать об Оттере и о тех, кто остался в вагенбурге, о том, как они услышали о поражении римлян на холме. Эти новости поведал им Эгиль по пути к дому Вольфингов. Воины воодушевились, как и следовало ожидать, и теперь сами жаждали разбить врага. В таком настроении они ожидали следующих вестей.
Уже говорилось, что Оттер послал Берингов и Вормингов на помощь Тиодольфу и его отряду. Когда же эти два больших рода ушли, тех, кто остался с Оттером – свободных и невольников, – едва набиралась тысяча человек. Многие из них были лучниками, что незаменимо, когда сражение ведётся из-под прикрытия стены или частокола, но совершенно бесполезно, если предстоит выдержать атаку в открытом поле. Впрочем, тогда в вагенбурге считали, что Тиодольф со своим отрядом позже вернётся к ним. В любом случае – так говорили они друг другу, – отряд Тиодольфа находится между римлянами и Маркой, так что в его помощи можно не сомневаться. Готы скорее боялись, что римлян отгонят от Марки раньше, чем произойдёт решающее сражение, – так сильно желали они вступить в битву.
Два дня спустя после Битвы на Холме выдался приятный прохладный вечер. И свободные, и невольники развлекались на равнине вне укрепления: метали копья, толкали камни*, бегали наперегонки и скакали на лошадях. Ближе к заходу солнца трое юношей, двое Лаксингов и один из Дома Шильдингов, а также старый седой невольник из того же Дома стреляли из лука. Мишенью для их стрел служил круглый камышовый щит. Его сплёл и повесил на шест старый невольник. Настроение у всех было мирное и счастливое. Вечер стоял ясный и тихий. Как уже говорилось, воины готов боялись римлян не больше, чем если бы были богами и находились в своей обители. Стрелки попались проворные, и те, кто оставался в укреплении, с интересом наблюдали за ними. Для многих здесь игры были что воздух. Воины любили их, играли сами или наблюдали за ними со стороны. Так было и тогда: любопытные сидели или стояли на траве с трёх сторон от стрелков и передавали по кругу рог с мёдом. В укреплении не испытывали недостатка в пище и питье, так как родичи, жившие поблизости, приносили провиант в изобилии. Кроме того, в вагенбург приходили женщины: немало их и сейчас было видно то тут, то там среди мужчин.
Юноша из рода Шильдингов по имени Гейрбальд только что спустил тетиву и попал прямо в середину щита. Зрители громко закричали, но, едва раздавшись, этот крик смешался с другим, оповещавшим, что к укреплению скачет гонец. Все сразу обернулись к лесу, потому что в вагенбурге ждали новостей от Тиодольфа, но те, кто находился ближе всего к деревьям, увидели, что гонец скачет с севера, со стороны Средней Марки. Слух об этом быстро разнёсся по толпе. Люди передавали друг другу, что этот юноша на сером коне скоро достигнет того места, где стояли соревнующиеся, и все гадали, что же за вести он несёт. Но никто не бросился ему навстречу, чтобы принять его с почестями. Когда же всадник приблизился, те, кто стоял к нему ближе всех, разглядели, что это была женщина.
Воины расступились перед серым конём, выглядевшим уставшим и измотанным, и его всадницей. Женщина сразу проехала внутрь кольца воинов и только там натянула поводья. Она медленно, будто бы с болью, слезла с коня и, оказавшись на земле, чуть не упала от изнеможения. Двое или трое парней подбежало, чтобы помочь. Они сразу же узнали в ней Хросшильду из рода Вольфингов, ведь эта отважная женщина была известна многим.
Она попросила: "Отведите меня к князю Оттеру или приведите его ко мне, что даже будет лучше, ведь здесь уже собралось много воинов. А тем временем дайте мне мёду. Я устала и сильно хочу пить".
Один из воинов побежал за Оттером, а другой протянул ей рог с мёдом. Хросшильда едва успела сделать глоток, как Оттер уже был рядом – его нашли прямо у ворот укрепления. Он частенько бывал у Вольфингов, а потому сразу узнал гонца. Оттер произнёс: "Приветствую тебя, Хросшильда. Какие вести ты нам принесла?"
Женщина ответила: "Сегодня я принесла вам дурные вести. Скажи своим людям, чтобы они сей же час надели доспехи и оседлали лошадей, ибо римское войско уже подходит к Средней Марке".
Оттер вскричал: "Трубите в рог! Все к оружию! Будьте готовы вскочить на коней и собраться на тинг стройным порядком – род за родом. Позже вы услышите рассказ Хросшильды, то, что она поведает мне!"
Оттер отвёл гонца на покрытый травою небольшой холм, усадил её там и сам сел рядом, проговорив: "Теперь сказывай, девушка, не бойся! У нас одна судьба: либо вместе жить, либо вместе умереть, как полагается свободным детям Тюра, земным друзьям всемогущего бога. Как же случилось, что ты встретила римлян, узнала их замыслы и при этом выжила?"