Книга вторая
Школьное время
ГЛАВА I
Первое полугодие Тома
Жестоки были страдание Тома Теливера в первые три месяца им проведенные в Кингс-Лортон, под отличным руководством его высокопреподобия Уольтера Стеллинга. В академии мистера Якобса жизнь не представлялась для него особенно-трудною задачею: там было множество ребят, с которыми можно было играть; и так как Том был мастер на все игры – драку преимущественно – то он имел между всеми ними известное превосходство, которое казалось ему нераздельным с личностью Тома Теливера. Самый мистер Якобс, известный попросту под именем Старого Гогльса (потому что он носил очки) (Goggles по-английски значит старомодные очки, обделанные в кожу, которые прежде носили, чтоб защитить глаза от пыли.), не внушал тягостного уважение; и если уже это в обычае ему подобных табачных, старых лицемеров, писать как гравер, разукрашать свои подписи удивительнейшими арабесками, не слишком много думать про орфографию и декламировать, не сбиваясь "Му name is Narval" (Нарвал имя мое) (Известное стихотворение Вальтера Скотта, помещаемое обыкновенно во всех английских хрестоматиях и которое обыкновенно учат наизусть все школьники, как у нас оду Бог.), то Том, с своей стороны, был очень доволен, что ему не грозило впереди такое же совершенство. Он-то уж не будет табачным школьным учителем, но человеком с весом, как его отец, который смолоду охотился и ездил верхом на удивительнейшей вороной кобыле, какой, может быть, еще вам не удавалось видеть; Том сто раз слышал про ее высокие достоинства. Он также намерен был охотиться и сделаться в свое время человеком с весом. Он рассуждал так, что когда он вырастет большой, никто не станет спрашивать у него: хорошо ли и правильно ли он пишет; когда он вырастет, он будет барином; и станет делать что ему угодно. Трудно для него было примириться с мыслью, что его воспитание еще должно продолжиться, и что он не готовится к делу, которым занимался его отец и которое ему казалось необыкновенно-приятным, разъезжай только кругом, приказывай да езди на рынок. Священник, он думал, станет давать ему уроки из священного писание и, вероятно, заставлять его учить наизусть каждое воскресенье апостол, евангелие и тропари. Но, за неимением положительных сведений, он не мог себе представить школы и школьного учителя, которые бы не были похожи на академию мистера Якобса и этого почтенного педагога. Так, на всякий случай, в надежде встретить добрых товарищей, он запасся коробочкою с пистонами, не потому, чтоб в них была особенная надобность, но чтоб показать чужим мальчикам, что он привык обращаться с ружьем. Бедный Том таким образом, хотя он ясно видел всю тщету мечтаний Магги, сам увлекался, в свою очередь, мечтами, которые так жестоко разрушила его тяжелая опытность в Кингс-Лортони.
По прошествии двух первых недель, для него уже было очевидно, что жизнь, отравленная латинскою грамматикою и новым английским произношением, была жизнь тяжелая, которую еще более омрачала его необыкновенная стыдливость. Том, как вы – заметили уже, не отличался между мальчиками особенною развязностью; но для него было так трудно давать даже односложные ответы мистеру или мистрис Стеллинг, что он опасался как бы у него не – спросили за обедом: хочет ли он вторично пудинга. Что же касается до коробочки с пистонами, то он почти решился, с горя, бросить их в соседний пруд; он не встретил здесь ни одного воспитанника; он даже начинал чувствовать некоторый скептицизм в отношении ружей и сознавал вообще, что его теория жизни была подточена. Мистер Стеллинг по-видимому мало думал о ружьях или о лошадях; и все-таки Том не мог презирать мистера Стеллинга, как презирал он старого Гогльса. Если в мистере Стеллинге и было нечто поддельное, то Том не в силах был этого открыть; только после тщательного сравнение фактов, даже и благоразумнейший взрослый человек может различить настоящий гром от раската пустой бочки.
Мистер Стеллинг был рослый, широкоплечий мужчина, около тридцати лет, с белесоватыми волосами, стоявшими дыбом, и большими светло-серыми глазами, которые всегда были навыкате; у него был; звучный бас и вся наружность его дышала дерзкою самоуверенностью, переходившею почти в бесстыдство. С большею энергиею вышел он на свое поприще и намерен был сделать сильное впечатление на своих ближних. Высокопреподобный Больтер Стеллинг был не такой человек, чтоб ему оставаться целую жизнь в низшем слое духовенства; он имел истинно-английскую решимость проложить себе дорогу в свете. Во-первых, как наставник юношества, потому что при грамматических училищах (Грамматические училища (grammar-schools) в Англии в роде наших гимназий, или нормальных школ во Франции.) находились выгодные места, и мистер Стеллинг намерен был получить одно; из них. Потом, как проповедник – потому что он был намерен проповедовать самым поразительным образом и, привлекая к своей пастве толпы восторженных слушателей из соседних приходов; и производя необыкновенное впечатление, когда по временам ему случалось исполнять обязанности своего собрата-священника, не столь даровитого – он проповедовал экспромтом, и в сельских приходах, каков был Кингс-Лортон, этого рода стиль почитался совершенным чудом. Избранные места из Массильйона и Бурдалу, которые он знал наизусть, выходили необыкновенно-эффектными, когда мистер Стеллинг передавал их своим глубоким басом; но тем же самым тоном он высказывал и свои собственные жиденькие воззвание, так что слушатели находили их одинаково-поразительными. Мистер Стеллинг не держался особенного учение; оно было отчасти оттенено евангелизмом, потому что в то время евангелизм был в ходу в епархии, где находился Кингс-Лартон. Короче, мистер Стеллинг был человек, твердо намеренный подняться в своей сфере деятельности и подняться по своим достоинством, потому что у него не было никаких связей, кроме отдаленного родства с одним хорошим адвокатом, который не успел еще сделаться лордом-канцлером. Священник с такими энергическими желаниями, естественно, лезет в долги при начале; нельзя и ожидать от него, чтоб он жил всухомятку, как человек, который думает остаться всю жизнь несчастным кюратом; и если несколько сот фунтов, данных мистером Тимпсоном за своею дочерью, были недостаточны для покупки великолепной мебели, рояля, целого погреба вина и для разведения изящного сада, то отсюда следовало неумолимое заключение, что или эти вещи должны быть добыты другими способами, или высокопреподобный мистер Стеллинг должен обойтись без них; а это последнее предположение повело бы только к безрасчетной отсрочке вернейшего успеха. Мистер Стеллинг был такой решительный человек и с такою широкою грудью, что его ничто не останавливало; он сделается знаменитым, потрясая сердца своих слушателей, издаст потом новую греческую комедию и придумает к ней новые толкование. Он еще не выбрал, правда, этой комедии; женившись два года назад, он все минуты досуга отдавал мистрис Стеллинг; но он – сказал этой необыкновенной женщине, что намерен он делать, и она чувствовала большую уверенность к своему мужу, как человеку, все знавшему для этого.
Но первою ступенькою к будущему успеху было воспитание Тома Теливера в продолжение этого первого полугодия; потому что, по странному стечению обстоятельств, он был теперь в переговорах насчет другого воспитанника из того же околотка, и это могло бы послужить в пользу мистера Стеллинга, если б молодой Теливер, который – ему – заметили по секрету – был дикий зверек, сделал быстрые успехи в короткое время. На этом основании он строго взыскивал с Тома за уроки; очевидно, это был такой мальчик, которого способности не могли бы развиться при посредстве латинской грамматики, без особенной строгости. Не то, чтоб мистер Стеллинг был человек суровый или злой – совершенно напротив: за обедом он шутил с Томом и поправлял его провинциализмы и его манеры необыкновенно-игривым тоном; но эта двойная новость еще более смущала и конфузила бедного Тома, потому что он совершенно не привык к таким шуткам, и в первый раз сознавал свое несовершенство. Есть два вида воспитание, одинаково-дорогие, которые может доставить своему сыну каждый родитель, помещая его к священнику, как единственного воспитанника: в одном случае он пользуется совершенным небрежением высокопреподобного джентльмена, в другом случае его преследует исключительное внимание этого джентльмена. Мистер Теливер платил высокую цену за последнее преимущество, которым наслаждался Том в первые месяцы своего пребывание в Кингс-Лортони.
Этот почтенный мельник и солодовник отвез Тома и возвращался домой в состоянии полного умственного удовольствия. Он рассуждал теперь, что в счастливую минуту пришло ему в голову спросить совета у Райлэ касательно наставника для Тома. У мистера Стеллинга были такие большие глаза, и он говорил так решительно, так дельно, отвечая на каждое трудное, медленно-проговариваемое замечание мистера Теливера.
– Пони маю, мой почтенный сэр, пони маю; Конечно, так все, Конечно; вы хотите из вашего сына сделать такого человека, который бы проложил себе дорогу в свете.
Мистер Теливер был в восторге, что он в нем нашел священника, которого познания возможно было приложить к вседневным занятиям этой жизни. Исключая разве адвоката Уайльда, которого он слышал на последнем заседании суда, высокопреподобный мистер Стеллинг, по мнению мистера Теливера, был самый ловкой малый, и именно в роде Уайльда: у него была такая же привычка засовывать свои пальцы в жилет, под мышки. Мистер Теливер, не один ошибался, принимая наглость за ловкость: большая часть светских людей считала Стеллинга ловким человеком, вообще одаренным замечательными талантами; только его собратья, духовные, говорили про него, что он был туповат. Но он рассказал мистеру Теливеру несколько анекдотов про поджоги, – спросил у него совета, как откармливать свиней таким светским и рассудительным тоном и таким развязным языком, что мельник подумал: "вот так настоящая штука для Тома!" Без сомнения, это был первого сорта человек, хорошо-знакомый со всеми отраслями знание и понимавший, чему должно учить Тома, чтоб он был под стать адвокатам; а это было совершенно неизвестно бедному мистеру Теливеру, и ему оставалось судить об этом только по самой широкой аналогии. Право, над этим еще нечего смеяться: я знавал людей, гораздо его благовоспитаннее, которые выводили такие же смелые и столь же мало-логические заключение.
Что касается мистрис Теливер, то найдя, что она и мистрис Стеллинг совершенно сходились между собою в мнениях о просушке белья и частом голоде подрастающего мальчика, и что мистрис Стеллинг, кроме того – при всей своей молодости, хотя она еще ожидала только второго ребеночка – так же хорошо, как и она, пони мала характер месячных сиделок (Месячные сиделки (monthly nurses) остаются с родительницею первый месяц после родов и ухаживают за нею и новорожденным ребенком.): она изъявила полное удовольствие своему мужу, когда они возвращались назад, что Том их остается под надзором женщины, которая, несмотря на свою молодость, так рассудительна и чадолюбива и так мило спрашивала совета.
– Они должны быть люди с состоянием, – сказала мистрис Теливер: – все у них так прилично в доме, и шелковое платье, которое было на ней, стоит таки порядочно. У сестры Пулет, есть такое.
– А я полагаю, – сказал мистер Теливер: – у ней есть доход, кроме церковного: может быть, отец ее дает им что-нибудь.
Том принесет им другую сотню и без особенного труда, по его же словам. Он сам же говорит, что у него в природе учить. Удивительно, право, это! прибавил мистер Теливер, поворачивая голову на одну сторону и щекотя, в размышлении, своем бичом лошадь по боку.
Вероятно, потому, что учить было так в природе мистера Стеллинга, он принимался за свое дело с единообразием методы и пренебрежением мелочных обстоятельств, подобно, животным, находящимся под непосредственным влиянием природы. Милый бобер мистера Бродерини также серьезно строил себе плотины, по словам этого увлекательного натуралиста, в Лондоне, в третьем этаже как будто он жил при речке или озере в Верхней Канаде. Строить было одною из функций "Бони ": отсутствие воды и невозможность размножение своей породы были такие обстоятельства, за которые он не был ответчиком. С таким же точно непогрешающим инстинктом мистер Стеллинг принимается напечатлевать на молодом уме Тома Теливера итонскую грамматику и Эвклида: он видел в этом единственный фундамент солидного образование; все другие средства воспитание в глазах это были шарлатанством и могли произвести только верхолета. Человек, утвержденный на таком незыблемом основании, может только с улыбкою сожаление смотреть, как выказывают свои разнообразные и специальные познание люди, несистематически образованные: все эти сведение, Конечно, полезны; но для этих людей невозможно было составить основательного мнение. Держась такого убеждение, мистер Стеллинг не был под влиянием, подобно другим наставникам, особенной обширности и глубины своей собственной учености; и его взгляды на Эвклида вовсе не были затемнены личным пристрастием. Мистер Стеллинг совершенно не увлекался энтузиазмом ни ученым, ни религиозным; с другой стороны, он не питал также тайного убеждения, что будто все было шарлатанство. И он таким же образом верил в свою методу Воспитание. Он не сомневался, что он совершенно исполнял свою обязанность в-отношении сына мистера Теливера. Конечно, когда мельнике толковал сам, полупони мая о семке планов и счетоводстве, мистер Стеллинг совершенно его успокоил уверением, будто он все пони мает, что для него необходимо; как же требовать, чтоб этот добрый человек мог себе составить благоразумное мнение о целом предмете? Обязанность мистера Стеллинга была учить мальчика как следует, по настоящей методе, другой он даже и не знал: он не тратил своего времени, чтобы набивать себе голову бестолковщиною.
Он порешил сейчас же, что бедный Том был круглый дурак, потому что хотя, после тяжелого труда, он и успел вдолбить себе в голову известные склонения, но соотношение между падежами и окончаниями никак ему не давалось, и он, бедный, не мог отличить встречавшийся ему родительный падеж от дательного. Это поражало мистера Стеллинга, даже более чем природная глупость: он подозревал здесь упрямство или, по крайней мере, равнодушие, и читал Тому строгие наставления за его леность.
– Вы, сэр, не чувствуете интереса в том, что вы делаете, говаривал мистер Стеллинг, и, к несчастью, этот упрек был совершенно справедлив. Том никогда не затрудняется отличить легавую собаку от испанского сеттера. Раз, когда ему объяснили различие, и у него не было особенного недостатка в восприимчивости. Я полагаю, эта способность была в нем развита так же сильно, как и у мистера Стеллинга. Том легко мог угадать, сколько лошадей галопировало за ним; мог бросить камень прямо в указанный круг зыби на водяной поверхности; мог вам сказать положительно до дроби, во сколько прыжков он перескочит двор, где они играли, и начертить вам на аспидной доске совершенно-правильный квадрат без циркуля. Но мистер Стеллинг не обращал внимания на все эти вещи; он замечал только, что способности Тома изменяли ему в виду отвлеченностей, представлявшихся во всей уродливости на страницах итонской грамматики, и что он решительно терял всякий смысл, когда дело шло о доказательстве равенства двух треугольников, хотя он видел с разу факт, что они были равны. Мистер Стеллинг заключал отсюда, что мозг Тома был особенно непроницаем для этимологии и геометрических доказательств, и что, по этому, его необходимо было пахать и боронить этими патентованными орудиями. Это была его любимая метафора, что изучение классиков и геометрий представляло собою возделывывание ума, подготовлявшее его к восприятию последующих посевов. Я ничего не говорю против теории мистера Стеллинга; если необходима одинаковая диета для всех умов, то его система так же хороша, как и другие. Я знаю только, что она была не по нутру Тому Теливеру точно так же, как если б его пичкали сыром, чтоб приучить его слабый желудок, отказывавшийся переваривать эту пищу. Удивительно, к каким различным результатам можно придти, изменив только метафору! Назовите мозг умственным желудком, и ловкое сравнение классиков и геометрий с плугами и бороною не даст никакого понятия. Но, ведь, каждый властен подражать великим авторитетам и называть ум листом белой бумаги, или зеркалом, и в таком случае подобие процессу пищеварение совершенно некстати. Какая блистательная мысль, назвать верблюда кораблем пустыни! но поможет ли она сколько-нибудь выдрессировать это полезное животное. О, Аристотель! если б ты был новейшим из новейших, а не величайшим из древнейших философов, не прибавил ли бы ты к твоей похвале метафорической речи, как признака высшего разумение, также и сожаление, что разумение редко обнаруживается в простой речи без метафор, что мы так редко можем объяснить прямо значение предмета, не говоря, что он есть нечто другое?
Том Теливер не был особенно-речист и не прибегал к метафорам, чтоб высказать свой взгляд на латынь: он никогда не называл ее орудием пытки, и только на следующем полугодии, достаточно подвинувшись в "Delectus", он относился про нее, как о "муке" и "свинстве". В настоящее время, когда от него требовали, чтоб он учил латинские склонение и спряжение, Том не мог представить себе ни причины, ни цели своих страданий, как будто он был невинная полевая мышь, нарочно защемленная в осиновом пне, чтоб вылечить скот от хромоты. Без сомнения, для образованных умов настоящего времени покажется невероятным, чтоб мальчик двенадцати лет, непринадлежащий, говоря строго, к массам, которым теперь представлена исключительная монополия невежества, не имел точной идеи, как это появилась латынь на земле; но, между тем, так было с Томом. Долго пришлось бы объяснять ему до окончательного пони мание, что существовал когда-то народ, который покупал и продавал овец и быков, и отправлял вседневные занятия жизни при посредстве этого языка и еще труднее было бы его вразумить, зачем должен он учиться этому языку, когда утратилась открытая связь его с современною жизнью. Сведение о римлянах, приобретенные Томом в академии мистера Якобса, были совершенно точны; но они не шли далее факта, что послание к римлянам находилось в Новом Завете, и мистер Стеллинг был не такой человек, который бы стал расслаблять и разнеживать ум своего воспитанника упрощениями и объяснениями, или который бы уменьшил укрепляющее действие этимологии, смешав с поверхностными, посторонними сведениями, обыкновенно сообщаемыми только девочкам.