Странно, однако ж, что при этом сильном лечении Томь сделался похож на девочку, как никогда не бывал он прежде в свою жизнь. У него было много гордости, которая до сих пор как нельзя лучше уживалась на свете, презирая старого Гогльса и убаюкивая себя сознанием неоспоримых прав; но теперь та же самая гордость встречала только одни оскорбление и унижение. Том был довольно прозорлив и замечал, что мистер Стеллинг совершенно иначе пони мал вещи и пони мал их, Конечно, выше в глазах света, нежели люди, посреди которых до сих пор он жил, и что перед ним Том Теливер казался глупым, неотесанным. Он вовсе не был к этому равнодушен, и его гордости было теперь очень неловко; прежнее его самодовольство совершенно сглаживалось и в нем явилась девичья обидчивость. Он был очень твердого, чтоб не сказать упрямого характера; но в нем не было животной возмутительности и отчаяние: чувства человеческие брали перевес; и если б ему пришло на мысль, что он мог бы живее справиться с уроками и заслужить одобрение мистера Стеллинга, простояв несколько часов на одной ноге или постучав головою об стену или каким-нибудь другим добровольным подвигом самоотвержение в таком же роде, то он, Конечно, попробовал бы это средство. Но, нет, Том никогда не слышал, что подобные меры просветляли понятливость или укрепляли словесную память; а он не имел особенной склонности к гипотезам и экспериментам. Ему пришло в голову раз, что молитва помогла бы ему здесь; но каждый вечер он читал затверженные наизусть молитвы и его пугала новость ввести в виде импровизации прошение, на которое он не имел примера. Но в один день, когда он оборвался в пятый раз на супинах третьего спряжение, и мистер Стеллинг, убежденный, что это было уже небрежение, потому что это выходило из границ возможной глупости, прочел ему строгую мораль, указывая, что если он не воспользуется теперь дорогим случаем выучить супины, то он будет сожалеть о том впоследствии, когда вырастет, Том, в отчаянии, решил попробовать свое последнее средство; и в этот вечер, после обыкновенной форменной молитвы за своих родителей и "маленькую сестру" (он начал еще молиться за Магги, когда та была ребенком), и чтоб он завсегда мог исполнять заповеди Божии, он прибавил шепотом: "и дай мне помнить всегда мою латынь". Он остановился на минуту подумать, как молиться ему о Эвклиде: просить ли ему о том, чтоб его понять, или здесь была просьба более удобоприлагаемая к настоящему случаю. Но, наконец, он прибавил: "и внуши мистеру Стелиигу, чтоб он не заставлял меня учить Эвклида. Аминь".
На другой день он без ошибки назвал супины и после этого он постоянно делал такое прибавление к своим молитвам, несмотря на то, что мистер Стеллинг не оставлял Эвклида. Но вера его поколебалась при видимом отсутствии всякой помощи, когда он дошел до неправильных глаголов. Какая же была польза молить об этой помощи? Он пришел к этому заключению в один из многих тяжелых вечеров, которые он проводил в классной комнате, приготовляя свои уроки к завтрашнему дню. Глаза его туманились над книгою, хотя он терпеть не мог и стыдился плакать: он с любовью вспоминал даже про Паунсера, с которым он обыкновенно ссорился и дрался; он чувствовал бы себя совершенно дома вместе с Паунсером. А потом мельница, река, Ян, навостривающий уши, готовый повиноваться каждому знаку Тома, когда он говорил: "эй-го!" – все эти предметы мелькали перед ним, как в горячечном бреду, а между тем как пальцы его бессознательно играли в кармане большим ножом, бечевкою и другими памятниками прошедшего. Том, как я сказал уже, никогда еще не был такою девочкою в свою жизнь, а в эту эпоху неправильных глаголов его дух был над гнетом еще нового способа умственного развития, для него придуманного в часы свободные от занятий. Мистрис Стеллинг недавно разрешилась вторым ребенком; и как для мальчика особенно поучительно чувствовать, что он также может приносить пользу, то мистрис Стеллинг думала сделать Тому большое добро, заставляя его смотреть за херувимчиком Лорою, пока ее нянька пачкалась с новорожденным ребенком. Для Тома это было такое приятное занятие выносить маленькую Лору на солнышко в теплый осенний день: это даст ему почувствовать, что лортонский священнический дом был его домом и что он принадлежал к семье. Херувимчик Лора пока еще не была прытким ходоком; около тальи у нее была повязана лента, за которую Том держал ее, как маленькую собачку, когда ей было угодно гулять; но это случалось очень редко, и большею частью он принужден был носить на руках этого удивительного ребенка кругом сада, так, чтоб видела, однако ж, из окошек мистрис Стеллинг. Если кто-нибудь подумает, что это было несправедливостью, даже притеснением в отношении Тома, то я напомню, что есть женские добродетели, которые трудно между собою соединяются даже когда они и не уничтожают взаимно одна другую. Когда жена бедного кюрата старается, при всевозможных невыгодах, одеваться необыкновенно-хорошо и носить прическу, требующую, чтоб нянька исполняла иногда обязанность камер-юнгферы, когда, кроме того, ее обеды, ее приемы в гостиной обнаруживают известные попытки на изящество, необходимо предполагающие, как могут подумать обыкновенные женщины, значительный доход, неблагоразумно было бы ожидать в этом случае, чтоб она имела еще другую нянюшку или даже под час исполняла ее обязанность. Мистер Стеллинг знал это очень хорошо; он видел, что его жена уже делала чудеса, и гордился ею. Конечно, походка молодого Теливера от того не улучшалась, что он носил это тяжелое дитя, но за то он делал длинные прогулки вместе с мистером Стеллингом, который на следующее полугодие намерен был взять ему учителя гимнастики. Мистер Стеллинг никак не думал быть господином в своем доме, это не было одним из многих средств, при помощи которых он искал возвыситься над остальным человечеством. Что ж? он женился "на добрейшей душе в мире", по выражению мистера Райлэ, которому были знакомы белокурые локоны и улыбающаяся физиономия мистрис Стеллинг, когда она еще была девушкою, и на основании этого легкого знакомства, он был готов объявить во всякое время, что во всех семейных несогласиях, Конечно, прежде всего был виновник мистер Стеллинг.
Будь у Тома злой характер, он, Конечно, возненавидел бы херувимчика Лору; но у него было доброе сердце, в нем была развита фибра, впоследствии обращавшаяся в истинное мужество и побуждавшая защищать слабого. Я опасаюсь, он не любил особенно мистрис Стеллинг и сохранил постоянную ненависть к ее светлым локонам и широким косичкам, которые напоминали ему ее гордые манеры. Но он играл с маленькою Лорою и любил ее забавлять; он даже пожертвовал для нее своими пистонами, не надеясь воспользоваться ими для более благородной цели и думая по крайней мере, что гром и пламя потешат ее. Мистрис Стеллинг еще бранила его, зачем он учит ее ребенка играть с огнем. Лора была для него товарищем – о, как Том желал себе товарища! как желал он даже в глубине своего сердца, чтоб Магги была с ним! Он был почти готов восхищаться даже ее рассеянностью и забывчивостью, хотя, когда он был дома, он позволял Магги, с своей стороны, в виде особенной милости, чтоб она бежала рядышком с ним во время прогулок.
И Магги в самом деле приехала прежде, нежели кончилось это томительное полугодие. Мистрис Стеллинг пригласила довольно неопределенно девочку погостить с братом; и мистер Теливер привез с собою в конце октября Магги, которая ехала с полным сознанием, что она отправляется в дальнее путешествие, посмотреть свет. Это был первый визит мистера Теливера к Тому: нужно было приучить мальчика, чтоб он не слишком думал о доме.
– Ну, мой малый, – сказал мистер Теливер, когда мистер Стеллинг вышел из комнаты, чтоб объявить своей жене о его приезде, и Магги принялась целовать Тома на свободе: – у тебя вид отличный; школа пришлась по тебе.
Тому хотелось бы показаться больным на глаза родителя.
– Недумаю, отец, чтоб я был совсем здоров, – сказал Том: – попросили бы вы мистера Стеллинга, чтоб он меня оставил с Эвклидом, я полагаю, от него у меня зубы болят.
(Зубная боль была единственная болезнь, которой Том был подвержен).
– Эвклид, мой малый, а что это такое? – сказал мистер Теливер.
– Да, право, не знаю, какие-то определение да аксиомы, треугольники и тому подобное. Это книга, которую надо мне учить, и в ней смысла нет.
– Потише, потише! – сказал мистер Теливер с упреком: – у меня так не рассуждать. Извольте учить, что приказывает вам учитель; он знает, что тебе нужно знать.
– Я тебе помогу теперь Том, – сказала Магги с тоном покровительствующего утешения. – Я с тобою долго останусь, если мистрис Стеллинг попросит. Я привезла с собою мой сундук и мои передники – не так ли, отец?
– Ты мне поможешь, глупая девчонка! – сказал Том, в восторге, при таком объявлении и заранее уверенный, что он собьет с толку Магги, показав ей одну страничку из Эвклида. – Посмотрел бы я, как ты выучишь, хоть один из моих уроков! Я и по латыне учусь! Девочки таким вещам никогда не учатся: они слишком глупы для этого.
– Я очень хорошо знаю, что такое латынь, – сказала Магги с самоуверенностью. – Латынь – это язык. В лексиконе есть латинские слова – вот, bonus, значит подарок.
– Вот и оборвалась, мисс Магги! – сказал Том втайне удивленный. – Вы думаете про себя, уж куда как умны! А bonus значит, хороший, bonus, bona, bonum.
– Это еще не причина, почему bonus не может значить подарок, – сказала Магги с твердостью: – оно может означать несколько разных вещей, как почти каждое слово; вот лук, например, из лука стреляют и лук едят.
– Молодец-девка! – сказал мистер Теливер с хохотом, между тем, как Тому было более неприятна находчивость Магги, хотя он и радовался при мысли, что она остается с ним. Гордость ее скоро будет усмирена при одном взгляде на его книги.
Мистрис Стеллинг, при всей горячности своих просьб, просила Магги остаться только на неделю; но мистер Стеллинг, который спрашивал у ней, поставя ее между коленями, откуда она украла свои черные глаза, настоял, чтоб она осталась две недели. Магги думала, что мистер Стеллинг был удивительный человек; и мистер Теливер был рад оставить девочку, где она имела случай показать свое остроумие чужим людям, которые могли оценить его. Итак, было решено, что за нею приедут из дома только по прошествии двух недель.
– Ну, пойдем теперь в классную комнату, Магги, – сказал Том, когда отец уехал. – Ну, что ты машешь головою, глупая? продолжал он, потому что, хотя ее волосы были иначе причесаны и заложены за уши, но ему все представлялось будто она, как и прежде, стряхивала их с глаз: – ведь, ты кажешься полоумною.
– Я не могу иначе, – сказала Магги нетерпеливо. – Не дразни меня, Том… О, какие книги! – воскликнула она, увидя шкафы с ними в классной комнате. – Как бы хотелось мне иметь столько книг!
– Это на что? Да ты ни одной из них не можешь прочесть, – сказал Том, с торжеством: – они все по латыни.
– Нет, не все, – сказала Магги. – Вот я могу прочесть на задке этой… "История упадка и падение Римской Империи".
– Ну, что ж это значит? Вот и не знаешь! – сказал Том, встряхивая головою.
– Да это я скоро найду, – сказала Магги с пренебрежением.
– А каким образом?
– Я посмотрю в книгу и увижу, о чем в ней написано.
– Не советую вам, мисс Магги, – сказал Том, замечая, что она уже хваталась за книгу: – мистер Стеллинг никому не позволяет дотрагиваться без спроса; и мне достанется, если ты возьмешь хоть одну.
– Ну, хорошо! покажи ж мне твои книги, – сказала Магги, обнимая Тома и потирая его щеку своим кругленьким носиком.
Том, совершенно-довольный в глубине своего сердца, что он опять был с милою Магги, с которою он мог спорить и которою он мог снова командовать, схватил ее вокруг тальи и начал вместе с нею прыгать около большего письменного стола. Они прыгали, не останавливаясь, с такою силою, что волосы Магги выпали из-за ушей и вертелись во все стороны, как живая швабра. Но повороты около стола делались более и более неправильными, пока, наконец, наткнувшись на пюпитр мистера Стеллинга, они с громом опрокинули его вместе с лексиконом. По счастью, это было в нижнем этаже, да и в особенном флигеле, где находилась классная комната, так что это падение не отдалось тревожным эхом, хотя Том, пораженный, простоял несколько минут, страшась появление мистера или мистрис Стеллинг.
– Послушай, Магги, – сказал Том, наконец, подымая пюпитр: – знаешь, здесь надо вести себя смирно. Если да мы сломаем что-нибудь, мистрис Стеллинг заставит нас кричать "рессау!".
– Что это такое? – спросила Магги.
– Так бранятся по латыни, – сказал Тоцгь, как бы гордясь своим знанием.
– Сердитая она женщина? – спросила Магги.
– Полагаю! – сказал Том, энергически кивая головой.
– Я думаю, все женщины сердитее мужчин, – сказала Магги. – Тетка Глег гораздо сердитее дяди Глег; и мать моя бранит меня чаще, нежели отец.
– Хорошо, придет время, и ты будешь женщиною, сразил Том: – так об этом много не разговаривай.
– Да я буду умная женщина, – сказала Магги, потряхивая головою.
– С вашего позволение, вы будете дрянная, занятая собою баба. Все тебя станут, просто, ненавидеть.
– Но ты должен любить меня, Том; тебе грешно будет меня ненавидеть, потому что я твоя сестра.
– Да; но если ты будешь дрянная, неприятная бабенка, я также стану тебя ненавидеть.
– Нет, Том, я не буду неприятная; я всегда буду добра с тобою и со всеми. Нет, ты не станешь, заправду, меня ненавидеть, Том?
– Ну, привязалась! Теперь время мне учить уроки. Посмотри-ка сюда, что мне надо сделать, – сказал Том, пододвигая к себе Магги и показывая ей теорему; она, между тем, отбросила своей волосы за уши и приготовилась доказать ему, что она может понять Эвклида.
Она начала читать с полною уверенностью в свои способности и совершенно сбилась с толку; лицо ее зарделось от раздражения. Ей приходилось сознаться в своей неспособности – это было неизбежно; а унижение для нее было всегда неприятно.
– Это бессмыслица! – сказала она: – и такая дрянь, никто в ней толку не доберется.
– Что, теперь, мисс Магги, – сказал Том, отодвигая книгу и покачивая головою: – вы видите, вы еще не так умны, как вы про себя думали.
– О! – сказала Магги, дуясь: – я могла бы добраться, если б учила, как ты, что было перед этим.
– Не тут-то было, мисс премудрость, – сказал Том: – оно еще труднее, когда ты знаешь, что было перед этим: тогда тебе еще нужно сказать определение 3, аксиому V. Убирайся теперь: мне эта книга нужна. Вот латинская грамматика, посмотри, много ли ты поймешь в ней.
После математического измождение латинская грамматика была решительно целебным елеем; новые слова доставляли ей огромное наслаждение, и она вскоре нашла на конце ключ, передававший ей латинскую мудрость без особенного труда. Примеры, следовавшие за правилами синтаксиса, которые она, разумеется, пропустила, совершенно ее увлекли. Эти таинственные фразы, вырванные из неизвестного ей содержание, подобно чудесным рогам каких-то животных, или листам неведомых растений, привезенных из дальних стран, давали обильную пищу ее воображению, увлекая ее тем более, что они были на особенном языке, которому она могла выучиться пони мать. Действительно, эта латинская грамматика, которую, Том говаривал, ни одна девочка не могла учить, была очень интересна, и Магги гордилась тем, что находила ее интересною. Ей более всего нравились самые отрывочные примеры. Mors omnibus est communis было бы очень сухое изречение, если б оно не было по латыни; но счастливый джентльмен, которого все поздравляли, "что его сын был одарен такими способностями", представлял ей удивительную тэму от самых приятных предположений, и она совершенно потерялась "в густой роще, куда не проникала ни одна звезда", когда Том крикнул ей:
– Ну, Магги, подавай теперь грамматику!
– О, Том, какая эта занимательная книга! – сказала она, выпрыгивая из большего кресла, чтоб подать ему книгу. – Она гораздо занимательнее лексикона. Я бы по латыни скоро выучилась: я не думаю, чтоб это было трудно.
– О! знаю, что ты делала, – сказал Том: – ты читала английское на конце: это всякий осленок сумеет.
Том выхватил книгу и раскрыл с решительным и деловым видом, как будто желая показать, что ему предстоит учить урок, который будет не под-силу и любому ослу. Магги, немного оскорбленная, повернулась к шкафу с книгами и забавлялась разгадкою их названий.
Том скоро позвал ее к себе:
– Ну, поди сюда, Магги, прослушай, знаю ли я. Стань у того конца стола, где обыкновенно сидит мистер Стеллинг, когда он спрашивает урок.
Магги повиновалась и взяла открытую книгу.
– Откуда ты начинаешь, Том?
– О! я начинаю от appellativa arborum, потому что я повторяю все, что я учил за неделю.
Том довольно порядочно протащился через первые три строчки; и Магги начинала забывать свою роль суфлера, теряясь в соображениях, что могло значить mas, встречавшееся уже два раза, когда он завяз на sunt etiam volucrum.
– Не подскакивай, Магги. Sunt etiam volucrum… sunt etiam volucrum… ut ostrea cetas…
– Нет, – сказала Магги, открывая рот и качая головою.
– Sunt etiam volucrum, – сказал Том очень медленно, как будто следующие слова пришли бы ему скорее на язык, когда он возвещал им таким образом, что их требовали.
– C-e-u, – сказала Магги, терявшая терпение.
– О, знаю теперь, молчи! – сказал Том. – Ceu passer hirundo; ferarum… ferarum…
Том взял карандаш и сделал им несколько точек на переплете: Ferarum…
– Ах, Боже мой, Боже мой, Том! – сказала Магги: – как ты долго останавливаешься! Ut…
– Ut ostrea…
– Нет, нет, – сказала Магги: – ut tigris…
– О, да, теперь я знаю, – сказал Том: – так и есть ut tigris, vulpes, я было-забыл это – ut tigris, vulpes, el piscium.
С подобными остановками и повторениями Том успел управить еще несколько следующих строчек.
– Ну, теперь, – сказал он: – следует, что я приготовил к завтрашнему дню. Дай мне книгу на минуту.
После короткого зубренья шепотом, сопровождаемого ударами кулака по столу, Том возвратил книгу.
– Masculina nomina in а, начал он.
– Нет, Том, – сказала Магги: – следует не это. Nomen non creskens in genittivo…
– Creskens gmittivo, воскликнул Том с насмешкою.
Том учил это пропущенное место еще для своего вчерашнего урока; и ненужно особенно-обширного знание латыни, чтоб схватить ошибку в произношении и ударении: Creskens genettico.
– Какая ты глупая, Магги!
– Чего ж ты смеется, Том? ведь, ты это совсем пропустил. Здесь так напечатано; почем же мне знать?
– Фи-и-и! Я тебе сказал, что девочки не могут учиться по-латыни. Nomen кои crescens genitivo.
– Очень хорошо, – сказала Магги, дуясь. – Я могу это произнести так же, как и ты. А ты не останавливаешься на знаках препинании. На точке с запятой надо останавливаться вдвое долее, нежели там, где только запятая; а ты останавливается всего долее там, где вовсе не следует.
– Ну, затараторила! Дай же мне продолжать.
Их позвали теперь в гостиную, где они должны были провести остальной вечер, и Магги была такая живая с мистером Стеллингом, который – она была уверена – удивлялся ее уму, что даже Том был встревожен и смущен ее дерзостью. Но мистер Стеллинг вдруг осадил ее вопросом про маленькую девочку, которая, он слышал, убежала раз к цыганам.