Это обрадовало бы молодого человека и несколько поддержало бы в нем надежды, если б в то же время его не поразило известие, что отец его совершенный банкрот; по крайней мере, что приходилось просить его кредиторов довольствоваться уменьшенной платой, а это, по понятию Тома, незнакомого с техническим взглядом и, делом, было равносильно банкротству. Про отца его должны были говорить не только то, что он потерял свое состояние, но что он оказался несостоятельным – слово, которое в глазах Тома имело самое невыгодное значение. За удовлетворением всех взысканий оставались еще дружеский вексель мистера Гора, недоимка в банке и еще некоторые другие долги, так что все это вместе было слишком непропорционально к имеющимся средствам, и уплата не могла быть более десяти или двенадцати шиллингов за фунт, как решительно объявил мистер Дин, сжимая губы; и слова его произвели на Тома действие обжога и оставили в его сердце жгучую и постоянную боль. Он сильно нуждался в чем-нибудь, что б могло поддержать в нем бодрость в виду новых неблагоприятных обстоятельств. Он неожиданно из роскошного, устланного коврами кабинета мистера Стеллинга, и от воздушных замков в школе перед выпуском, был перенесен к хлопотам с мешками и кожами и товариществу с грубыми людьми, подле него с шумом и треском скатывающими какие-нибудь огромные тяжести. Первый шаг его в жизни была суровая, пыльная и шумная работа, принуждавшая его обходиться без чая, чтоб оставаться в Сент-Оггсе и взять там вечерний урок у старого безрукого конторщика в комнате, пропитанной запахом дурного табаку. Лицо Тома значительно утрачивало свою свежесть, когда он, приходя домой, снимал шляпу и голодный садился за ужин. Немудрено, что он был не в духе, когда его мать или Магги заговаривали с ним.
Все это время мистрис Теливер обдумывала план, посредством которого она одна могла бы отвратить результат, которого наиболее опасалась, т.-е. не дать возможности Уокиму купить мельницу. Представьте себе всю несообразность почтенной наседки, придумывающей средство воспретить какой-нибудь Ходж свернуть ей шею или послать ее с птенцами на рынок, и вы поймете, как эта наседка в подобном случае будет кудахтать и порхать. Мистрис Теливер, видя, что все идет дурно, начала думать, что она дотоле играла слишком пассивную роль, и что если б она сколько-нибудь занималась делами и от времени до времени отваживалась бы на какие-нибудь решительные действия, то все это повело бы к лучшему для нее и для ее семейства. Никто не подумал пойти переговорить с Уокимом на счет дела о мельнице, а между тем, думала мистрис Теливер, это было бы самое простое средство привести дело к хорошему окончанию. Само собою разумеется, что если б сам мистер Теливер был в состоянии и согласен идти к Уокиму, то это ровно ни к чему бы не повело, так как он завел с ним тяжбу и ругал его в течение последних десяти лет. Пришел к заключению, что ее муж был сильно виноват перед ней в том, что довел ее до столь затруднительных обстоятельств, мистрис Теливер была готова находить, что и мнение его об Уокиме было несправедливо. Правда, что они ему были обязаны посещением суда и продажей их имущества; но она полагала, что он сделал это в угождение тому человеку, который дал Теливеру денег взаймы, так как стряпчему приходится угождать многим, и нет никакой причины, чтоб он предпочел Теливера, который заводил с ним тяжбу. Стряпчий, может быть, очень рассудительный человек; почему же нет? Он был женат на мисс Клинт; и когда мистрис Теливер узнала об этой свадьбе, именно в то лето, когда она носила свой голубой атласный спенсер и не помышляла еще о мистере Теливере, она ничего дурного не слыхала про Уокима. И, конечно к ней, о которой он знал, что она урожденная Додсон! он не будет в состоянии питать других чувств, кроме расположения – раз, что ему объяснять, что она, со своей стороны, никогда не хотела с ним судиться, и в настоящее время готова смотреть на вещи скорее его глазами, чем заодно с мужем. В самом деле, если этот стряпчий увидит почтенную женщину, как она, готовую наговорить ему приятных вещей, то почему же бы ему не захотеть выслушать ее доводов?
Она ясно бы выставила все дело перед ним, чего дотоле не было сделано, и он, верно, не станет покупать мельницы, чтоб нарочно подразнить ее, невинную женщину, полагавшую весьма возможным, что она некогда танцевала с ним у сквайра Дарлее, так как на этих больших вечерах она часто танцевала с молодыми людьми, имена которых она забыла. Эти рассуждение мистрис Теливер делала про себя; когда же она намекнула о том мистеру Дину и мистеру Глегу, сказав, что ей нипочем сходить самой объясниться с Уокимом, то они сказали: "нет, нет, нет" – "фу-фу-фу" и "оставьте Уокима в покое", тоном людей, которые вряд ли способны со вниманием выслушать более подробное изложение ее намерений. Что ж касается до Тома и Магги, то она еще менее была расположена говорить с ними, так-так, по ее мнению, "дети всегда готовы оспаривать то, что говорят их матери, и к тому же, Том почти столько же восстановлен против Уокима, сколько и его отец".
Эта непривычная сосредоточенность придала, однако ж, мистрис Теливер несвойственную ей обдуманность и решимость. За день или за два до продажи, долженствовавшей происходить в гостинице "Золотого Льва", когда уже нельзя было долее мешкать, она привела свой план в исполнение с помощью военной хитрости. Для этого были употреблены в дело соленья и варенья. Мистрис Теливер имела их большой запас, и мистер Гиндмарш, лавочник, Конечно, охотно купил бы их, если б она могла лично обделать с ним это дело. Поэтому она утром объявила Тому, что пойдет с ним в Сент-Оггс. Когда он попросил ее отложить на время заботы о соленьях, говоря, что ему не хотелось бы, чтоб она в настоящее время была в Сент-Оггсе, то она так оскорбилась – что ей противоречат относительно солений, приготовленных ею по фамильному рецепту, доставшемуся ей от бабки, которая умерла, когда его мать была еще маленькой девочкой – что Том должен был уступить. Они пошли вместе. Придя в город, мистрис Теливер повернула в Датскую Улицу, где была лавка мистера Гиндмарша, недалеко от конторы мистера Уокима.
Этот господин еще не приходил в контору, и мистрис Теливер, в ожидании его, уселась у камина в его кабинете. Ей недолго пришлось дожидаться появление аккуратного стряпчего: он вошел, нахмурив брови, и бросил пытливый взгляд на полную, белокурую женщину, которая перед ним встала, почтительно приседая.
Мистер Уоким был высокий мужчина, с орлиным носом и густыми, седыми волосами, и вы, которые никогда не видали его, может быть, недоумеваете, точно ли он тот мошенник и заклятой враг честных людей вообще, а мистера Теливера в особенности, каким изображал его почтенный владетель мельницы.
Мы знаем, что раздражительный Теливер был готов считать всякую шальную пулю, его задевшую, покушением на его жизнь, и вдавался в такие затруднительные обстоятельства, что, при непоколебимой вере в его непогрешимость, чтоб объяснить их, приходилось допустит разве только вмешательство нечистой силы. Легко может быть, что стряпчий был виноват перед ним ровно на столько, насколько хорошо-устроенная машина, с большою точностью производящая свою работу, виновата перед отважным человеком, слишком близко к ней подошедшим, которого она заденет какой-нибудь шестерней и неожиданно обратит в нечто безобразное.
Этот вопрос, однако ж, невозможно с точностью разрешить одним взглядом на Уокима; черты и выражение лица, как загадки, не всегда можно прочесть без ключа. Его орлиный нос, столь сильно-оскорблявший мистера Теливера, при первом взгляде так же мало выражал мошенничество, как и туго-накрахмаленные воротнички его рубашки. То и другое могло иметь самое обличительное значение: раз, что плутовство его было бы для нас доказано.
– Вы мистрис Теливер, если я не ошибаюсь? – сказал мистер Уоким.
– Да, сэр, урожденная мисс Елизавета Додсон.
– Прошу садиться. Вы имеете до меня дело.
– Да, сэр, – сказала мистрис Теливер, которая сама начала пугаться своей храбрости, когда она на самом деле очутилась перед этим страшным человеком и вспомнила, что еще не решила в уме с чего начать.
Мистер Уоким обтянул свой жилет и молча продолжал глядеть на нее.
– Я надеюсь, сэр… – начала она наконец: – я надеюсь, сэр, вы не думаете, чтоб я имела что-либо против вас за то, что мой муж проиграл процесс, что к нам в дом наехал суд и белье наше продано. О, нет!.. я вовсе не так была воспитана. Вы верно помните моего отца, сэр, который был в тесной дружбе со сквайром Дарлей, так что мы, мисс Додсоны, всегда ездили к нему на танцевальные вечера, ни на кого так не любовались и по справедливости мы заслуживали это. Нас было четыре, и вы верно знаете, что мистрис Дин и мистрис Глег – мои сестры. Что ж касается до процессов, потери состояние и продажи имущества, иначе, как после смерти, то я ни о чем подобном не имела понятия до замужества и даже несколько времени после него. Согласитесь, что я не могу отвечать за то несчастье, что из моего семейства после брака попала в такое, где все происходит совершенно иначе. Что ж касается до того, чтоб ругать вас, как ругают вас некоторые другие, то никто не может сказать, чтоб я когда-либо это делала.
При этом мистрис Теливер слегка покачала головой и посмотрела на рубец своего носового платка.
– Я ни мало не сомневаюсь в том, что вы говорите, мистрис Теливер, – сказал мистер Уоким с холодною вежливостью: – но вы верно имеете до меня какую-нибудь просьбу?
– Действительно, сэр. Вот, что я – сказала сама себе: "я не сомневаюсь, что у вас добрая душа". Муж мой, который на себя не похож, вот уж два месяца – хотя, Конечно, я его ни мало не оправдываю в том, что он так горячился по поводу плотины – все же еще лучше многих людей, так как он сознательно никому не сделал зла ни на шиллинг; что ж касается до его вспыльчивости и страсти к тяжбам, то, что я могла сделать против этого? Его как громом поразило письмо, в котором объявляли, что его земля перейдет в ваши руки. Я же нисколько не сомневаюсь, что вы поступите, как настоящий джентльмен.
– Что все это значит, мистрис Теливер? – сказал мистер Уоким довольно резко. – Чего вы от меня хотите?
– А вот чего, сэр, заговорила скороговоркой несколько испуганная мистрис Теливер: – не будете ли вы столь добры не покупать мельницу. Мой муж, я думаю, с ума сойдет, если узнает, что она перешла в ваше владение.
Как будто какая-то новая мысль, мелькнув в голове мистера Уокима, озарила лицо его в то время, как он – спросил:
– Кто – сказал вам, что я намеревался купить вашу мельницу?
– Поверьте, сэр, что это не я выдумала; мне даже никогда бы не пришла эта мысль, так как мой муж постоянно твердил, что стряпчие не имеют надобности покупать земли или дома, так как у них есть другие средства завладеть ими. Следовательно, я могла бы думать, что это относится и к вам, и никогда бы не предположила, что вы в этом случае поступите иначе.
– Ну, хорошо, так кто же – сказал вам это? – спросил мистер Уоким, отворяя свою конторку, как будто отыскивая в ней что-то и в то же время присвистывая почти неслышным образом.
– Мистер Глег и мистер Дин, которые заведуют теперь всеми делами. Мистер Дин даже полагает, что Гест и Ком. будут согласны купить мельницу и оставить ее под управлением мистера Теливера, если только вы не набьете на нее цену. Мой муж, если будет жив, был бы так счастлив остаться на месте. Ведь вы подумайте только: эту мельницу построил еще его дед и отец его постоянно жил в ней. Вначале, после свадьбы, мне не очень то нравился шум ее, так как в нашем семействе, у Додсонов, не было мельниц; и если б я знала, что они причиняют столько хлопот по судам, то, вероятно, не я была бы первая из семейства Додсон, которая вышла за мельника; но я совершенно слепо вдалась во все эти истории о плотинах и проч.
– Вы говорите, что фирма Гест и Ком была бы согласна приобрести мельницу для себя и оставить вашего мужа на жалованье?
– О, да, сэр! Конечно, грустно подумать, что мой муж будет от других получать содержание, – сказала бедная мистрис Теливер и слеза пробилась сквозь ее ресницы: – но все же более походило бы на старый порядок вещей остаться по-прежнему на мельнице, нежели, если б пришлось, переехать на новое место. Возвысив цену, вы бы нанесли такой удар моему бедному мужу, от которого он некогда бы не поправился.
– А что, если б я купил мельницу и оставил бы в ней вашего мужа на тех же условиях?
– О, сэр! я не думаю, чтоб он согласился на это даже в таком случае, если б сама мельница стала умолять его о том. Ваше имя ему теперь более, нежели когда-либо, ненавистно. Он считает вас виновником всех его бедствий с того времени, как вы, восемь лет назад, завязали дело о дороге через луг; с тех пор он и начал вас честить; и так как я постоянно говорила ему, что он неправ…
– Ваш муж – дерзкая и подлая скотина! – прервал ее с негодованием мистер Уоким, совершенно забывшись.
– Ах, что вы, сэр! – воскликнула мистрис Теливер, испуганная таким неожиданным результатом ее слов: – я не хочу вам противоречить, однако ж я думаю, что он несколько переменил свой образ мыслей во время болезни; к тому ж он забыл многое, о чем прежде любил говорить. Вам, верно, было бы неприятно, если б он теперь умер, и иметь на совести смерть человека; с другой стороны, люди говорят, что быть несчастью, если дорнкотская мельница перейдет в другие руки: например, вода может прорвать плотину и уйти, и тогда… не то, чтоб я вам желала какого зла, сэр – сохрани Бог! Тем более, что я помню вашу свадьбу, как будто она была вчера; ведь мистрис Уоким была рожденная мисс Клинт – я это знаю, и мой сын, красивый, стройный малый, каких немного, ходил в школу с вашим сыном…
Мистер Уоким встал, отворил дверь и кликнул одного из своих писцов.
– Извините, что я должен прервать вас, мистрис Теливер, но у меня есть дело, которое я должен исполнить; притом же, я полагаю, что вы более ничего не имеете сообщить мне.
– Я только осмелюсь просить вас, принять мои слова к сведению и не идти против меня и моих детей. Я не спорю, что мистер Теливер был неправ в отношении к вам, но он достаточно наказан и есть люди хуже его, которые делают вред другим; он же повредил только себе и своему семейству. Разумеется, это тем более жалко, и я каждый день хожу смотреть на голые полки, на которых стояли мои вещи.
– Хорошо-с, хорошо-с, я приму все это к сведению, – сказал мистер Уоким поспешно, выглядывая через растворенную дверь.
– Кроме того, я попрошу вас, никому не намекать о том, что я приходила переговорить с вами, потому что мой сын, я знаю, рассердился бы на меня, сказав, что я унижалась, а у меня уж и так хлопот довольно и без того, чтоб еще мои дети меня бранили.
Голос бедной мистрис Теливер слегка задрожал при этих словах и, не в силах ответить на "прощайте" стряпчего, она присела и молча вышла из комнаты.
– Когда назначена продажа дорнкотской мельницы? Где предписание? – спросил мистер Уоким у своего писца, когда они остались одни.
– В будущую пятницу, в шесть часов.
– О! ну так сбегайте к Уипшинку – вы знаете? и если он дома, попросите его тотчас придти ко мне; скажите, что у меня до него есть дело.
Когда мистер Уоким вошел в это утро в свою контору, то он вовсе не думал о покупке дорнкотской мельницы; теперь же он составил в уме новый план. Мистрис Теливер подала ему много мыслей, которые он решился немедленно привести в исполнение. Он был один из тех людей, которые могут решиться на все скоро, но без опрометчивости, так как стремление их не выходят из одной постоянной колеи и им не приходится примирять несколько враждебных целей.
Предполагать, что Уоким питал к Теливеру ту же непримиримую ненависть, которую чувствовал к нему этот последний, было бы все равно, что думать, будто щука смотрит на окуня теми же глазами, какими окунь смотрит на щуку. Очевидно, что окунь проклинает щуку за средства, которые она употребляет для своего пропитание, между тем, как щука, вероятно, даже о самом свирепом окуне думает разве только то, что он вкусен, и лишь в том случае, если б она им поперхнулась, может почувствовать к окуню сильную неприязнь. Если б мистер Теливер когда-либо сильно оскорбил стряпчего или повредил бы чем-нибудь его интересам, то Уоким верно не отказал бы ему в чести сделать его предметом своих преследований; но когда мистер Теливер назвал Уокима плутом на обеде во время ярмарки, никто из составлявших практику стряпчего не показал виду, что хочет отнять у него хождение по их делам.
Хотя иногда в присутствии мистера Уокима какой-нибудь балагур-скотопромышленник, подстрекаемый случаем и чрезмерным количеством выпитой водки, думал кольнуть его намеком на духовные завещание старых барынь, но Уоким оставался совершенно равнодушным, зная очень хорошо, что большинство положительных людей было совершенно довольно тем, "что" Уоким был Уокимом то есть человеком, который всегда умел различить: по каким камням следовало пройти через судебную грязь, чтоб не замараться. Человек, наживший большое состояние, имевший великолепный дом с садом в Тофтони и положительно богатейший в околотке погреб с портвейном, мог не сомневаться в общественном мнении. Я даже не совсем уверен, что сам почтенный мистер Теливер, с его общим взглядом на закон, как на арену для боя петухов, при других обстоятельствах, не стал бы разбирать личности Уокима, так как я слышал от людей, много занимавшихся историей, что род человеческий не имеет привычки строго обсуживать поведение великих победителей, лишь бы только их дело было правое. И так Теливер не мог ни в чем быть помехой Уокиму, напротив, он был слабое существо, не раз побежденное стряпчим и постоянно дающее оружие против себя. Совесть вовсе не упрекала Уокима за то, что он сыграл несколько штук с мельником; но, с другой стороны, за что же бы он стал ненавидеть этого жалкого сутягу, этого бешеного быка, запутавшегося в петлю им самим расставленной сети.