Старуха сделала нечто вроде книксена и ушла, пятясь, как на сцене.
"Не подсыпала бы она мне яду в кофе", - подумала Анна-Мария. Впервые за много времени она почувствовала какой-то интерес к тому, что ее окружает, к тому, что происходит в мире. Она открыла дверь ванной: настоящий салон, мало пригодный для того, чтобы здесь мыться, - паркетный пол, шелковые занавески, обитые материей стены… В малой гостиной, такой же нарядной и бахромчатой, как спальня, все было обито бледно-голубым атласом; но здесь стояли восхитительные безделушки саксонского фарфора и прелестный секретер розового дерева… В царившей тут мертвой тишине вдруг послышался телефонный звонок, где-то далеко, за стеной… Значит, французские солдаты испортили не всю проводку. Близилась полночь. Неужели генерал действительно придет? Чтобы продолжить беседу? Анна-Мария почувствовала, как у нее екнуло сердце. Она быстро прошла в ванную, попыталась пустить воду, но ей удалось лишь немного ополоснуться чуть тепловатой водой в слишком большой ванне. Анна-Мария кое-как заколола волосы, надела ночную рубашку… Полночь, генерал не придет. Она вспомнила о существовании маленькой, скрытой в обивке стен двери, за которой находится гардеробная.
В этой большой комнате по стенам стояли высокие, до потолка, полированные шкафы красного дерева очень темного оттенка. Дверцы чередовались с толстыми гранеными зеркалами, и оттого комната казалась полосатой - черной с белым. Анна-Мария открыла один из шкафов: на плечиках тесными рядами висели платья; над ними громоздились картонки и коробки; внизу, на наклонной доске, словно на цыпочках стояла обувь. То же самое - во всех остальных шкафах. Придворные платья, домашние платья, амазонки, бальные туалеты, кружева, сукно, бархат, парча, перья, высокие ботинки со шнуровкой и на пуговицах, открытые туфельки и сапожки: сотни платьев, сотни пар обуви.
- Простите, пожалуйста, я стучал несколько раз и уже забеспокоился, не случилось ли чего с вами, - послышался в дверях голос генерала.
- Господи! - вскрикнула Анна-Мария, стоявшая в одной рубашке, и спряталась в шкаф. Когда она вышла оттуда, на ней было наудачу выхваченное в потемках одеяние, что-то просторное и розовое, со шнурками и воланами, которые свешивались со всех сторон. Одеяние оказалось таким огромным, что нельзя было понять чему, а главное, кому оно могло служить.
- Я увлеклась туалетами и забыла обо всем на свете, - сказала Анна-Мария, - пойдемте, я провожу вас в малую гостиную.
- Только не переодевайтесь! Этот розовый хаос вам очень к лицу…
Анна-Мария оставила генерала в небесно-голубой гостиной и попыталась застегнуть платье - ибо хаос оказался все-таки платьем; со всех сторон крючки и петли, но они не подходили друг к другу: неужели хозяйка его обладала такими объемами? Скинув платье, Анна-Мария перешагнула через него, надела свой халатик и вышла к генералу, не причесавшись, с косой до бедер, удивительно изящного изгиба.
Генерал стоял в малой гостиной, прижавшись ухом к стене.
- Ничего не понимаю, - сказал он, не меняя позы, - вы слышите звонок? Мои люди перерыли весь замок, просмотрели всю проводку, но так и не нашли, откуда раздается звонок. Это, несомненно, телефон.
Откуда-то слабо и вместе с тем отчетливо доносился звонок, уже слышанный Анной-Марией. Генерал отошел от стены и вытащил из кармана плоскую флягу.
- Виски, - пояснил он, - но у меня всего один стакан. Обойдемся?
- Обойдемся… Как вы вошли? Через дверь кабинета "его величества" вы войти не могли - я заперла ее на ключ.
- Я прошел прямо в вашу спальню! Потайной коридорчик, потайная дверца, ведущая, как и положено, в спальню принца или его величества, не могу сказать. Не знаю, сумели ли вы ночью оценить всю уродливость этого замка. Смехотворная подделка - средневековье, состряпанное в девятнадцатом веке… Лишь кое-где попадается действительно прекрасная мебель и великолепные доспехи.
Снова раздался звонок. Они умолкли, прислушиваясь. Лампа, спрятанная под кружевными оборками абажура, слабо освещала гостиную.
- С тех пор как я с вами познакомился, со мной творится что-то странное, - сказал генерал. - В тысяча девятьсот сорок втором году я пережил сочельник, который был и навсегда останется самым прекрасным днем в моей жизни… Случилось это в Авиньоне, моем родном городе, и женщину звали Жюльеттой. С тех пор как я познакомился с вами, я непрестанно думаю о ней. Не потому, что вы похожи на нее… Она была еще совсем молоденькой девушкой, а вы - женщина… При всей своей красоте Жюльетта была такой ясной и простодушной, что любой мужчина глядел на нее с умилением. Вы же притягиваете, как омут, перед вами останавливаешься, как на краю пропасти. Но в вас есть что-то общее с Жюльеттой: чувство долга, без всякой рисовки, настолько естественное для вас, что вы его сами не замечаете.
- Откуда вы это взяли?
- Мне отчасти известна ваша история, история "Барышни".
Наступило молчание, глубокое, как море. Умолк даже звонок потайного телефона. Генерал налил виски, завинтил крышку плоской фляжки и протянул стакан Анне-Марии.
- Я потерял следы Жюльетты, - сказал он, - не везет мне. Возможно, ее схватили немцы, возможно, она погибла где-нибудь здесь, в лагере, или они просто убили ее…
Генерал поднялся и стал расхаживать в полумраке маленькой небесно-голубой гостиной. Его движения были так быстры и порывисты, что, казалось, вот-вот он опрокинет эти кресла, но, как чистокровный скакун, он брал препятствия, не задевая их. За занавесями, которые раздувал ветер, виднелось черное небо, все в серебряных гвоздиках звезд.
- Жюльетта была слишком хороша собой, ее нельзя было не заметить… Первый раз она ускользнула от немцев, потому что эта девушка была воплощением мужества и женственности… Как и вы, мадам, точно так же, как и вы… Не знаю, бывали ли вы в Лионе… Жюльетта проскользнула у них между пальцами и словно иголка затерялась в темных лабиринтах лионских проходных дворов, "трабулей", как их там называют. Куда она пропала? Где она? - Генерал опустился на маленькую скамеечку у ног Анны-Марии. - Жюльетта появилась у меня, в нашем старом авиньонском доме в сочельник… Ее прислали с заданием. Она пришла ко мне, как ребенок, который доверчиво протягивает руку чужому человеку… Но она была изворотлива и хитра, как котенок, как индианка из племени сиу, и могла без всякого ущерба пройти там, где никто другой не прошел бы. Она была чиста, как рождественский снег, и соблазнительна, как… как вы…
Худощавый смуглый генерал с орлиным профилем, похожий на арабского всадника, скосил глаза в ее сторону. В мертвой тишине зазвонил телефон. Анна-Мария слушала панегирик незнакомке, произнесенный человеком, который сидел у ее ног в этой нелепой небесно-голубой гостиной. Немецкая ночь… И внезапно она остро ощутила существование миллионов мужчин и женщин, барахтающихся в бездне поражения. А воин у ее ног, и сама она, оба они - победители. В огромном немецком замке, в огромном замке бошей, мужчина и женщина, легко уязвимые, смертные… Генерал взял ее руки, он покрывал их поцелуями. Как трудно понять самые обычные вещи в этом фантастическом мире… Она попыталась отнять руки.
- Не надо сопротивляться, - сказал генерал, словно отдавая приказ.
Анна-Мария не сопротивлялась, так было проще. Завести любовника оказалось совсем просто.
Она лежала, прижавшись щекой к плюшевой подушке, и слушала, как генерал переставил стул, отдернул занавеску… Вместе с лунным светом в комнату влился свежий воздух. Слегка повернув голову, Анна-Мария увидела у окна силуэт генерала, воина, победителя. Она боялась шевельнуться; так во время шторма на корабле заставляешь себя лежать спокойно, чтобы неосторожным движением не вызвать приступа морской болезни… Она решила завести любовника и завела: на что же ей жаловаться? Впрочем, она не жаловалась, она только боялась толчка извне, от которого сразу станет ясно, какие чувства шевелятся в груди.
- Небо, - донесся до нее голос генерала, - небо над Авиньоном…
И сразу все стало ясно… ясно, что то, что шевелилось у нее в груди, было ненавистью к этому человеку. Она поднялась, зажгла маленькую люстру. Свет упал на ее голову, на длинную белокурую косу, ниспадавшую вдоль бедра, необычайно изящного изгиба, С высокомерным равнодушием, не запахивая халата на обнаженной груди, она сказала:
- Не знаю, что я вам сделала, за что вы меня оскорбляете.
Генерал повернулся, но не подошел к ней:
- Я оскорбил тебя? Чем?
- Авиньонское небо! Да это все равно как если бы, держа меня в объятьях, вы назвали меня Жюльеттой! Нет, хуже… потому, что вы сделали это умышленно…
- Я никогда не держал Жюльетту в объятьях, я ее просто любил…
- Уходите отсюда! - сказала Анна-Мария, и дверь спальни захлопнулась за ней.
Генерал долго стоял неподвижно, повернувшись спиной к окну, пристально глядя перед собой невидящими глазами… Не нужно было этого делать, ведь не ее вина, что он потерял Жюльетту. Он всегда все сам разрушает… У нее совершенно изумительная грудь. Нет, в его жизни любовь никогда не занимала первого места. Нет, война еще не кончена и никогда не кончится… Генерал замер на месте, словно пораженный внезапным открытием… Куда он денется без войны? Ему не привыкнуть снова к тупой гарнизонной жизни… Далекий телефонный звонок дразнил его. Немецкого маки еще не существует, однако ж… Этот телефон… Генерал пришел в себя: как ему попасть в свою комнату? Только через спальню мадам Белланже, иначе он заблудится во всех этих залах, коридорах, галереях… Генералу де Шамфору вовсе не хотелось, чтобы весь свет узнал, что он провел ночь у мадам Белланже. Грудь ее - совершенство… Генерал пересек гостиную и, не постучав, вошел в спальню.
Анна-Мария уже легла. В полумраке белела огромная кровать, возле нее горел ночник. Комната, нелепо роскошная при ярком освещении, теперь манила, как атласная пуховая перина. Вместо того чтобы пройти к потайной двери, генерал подошел к кровати.
- Выслушайте меня, Анна-Мария. - Он робко произнес ее имя. - Я вижу ваши строгие глаза, но все-таки выслушайте меня… Так же как я, вы прекрасно понимаете, что спектакль окончен. Ни одна наша мечта не осуществится… Зря мы отдали все, что было в нас лучшего. Жизнь продолжается, и она еще отвратительнее, чем когда бы то ни было. Не знаю, веруете ли вы, что касается меня, я убежден, что кончу в монастыре. Скучно мне, Анна-Мария, тоска! Можете вы понять?.. Позвольте мне остаться возле вас эту ночь, вернее, остаток этой ночи, скоро взойдет солнце…
Генерал сел на постель и обнял Анну-Марию. Он боялся оцарапать рукавом френча, звездочками, пуговицами эту кожу, такую нежную, шелковистую… Анна-Мария отодвинулась немного, давая ему место.
- Лучше говорите со мной о тоске, чем о любви, - ответила она, - в наше время даже от любви остались одни руины.
Они завели тихий, печальный разговор… Для Анны-Марии он был молодым генералом, молодым для генерала, законным победителем в этой плоской, как тарелка, стране. Больше она о нем ничего не знала. Она же была для генерала еще молодой женщиной, разъезжающей с фотоаппаратом, и слишком элегантной для своей профессии… Генерал был от природы недоверчив. Ее прислал к нему полковник Вуарон, полковник ФТП, он принимает в ней участие, других сведений у генерала не было, если не считать легенд времен Сопротивления: он слышал об Анне-Марии, когда она была в Гренобле, а он в Авиньоне. Они лежали рядом в кровати, занимался день… Генерал ушел через потайную дверцу. Единственное, что она о нем узнала - в подполье его нарекли Селестеном, - теперь говорят "в подполье", как раньше говорили "в монашестве".
Анна-Мария проснулась в белой атласной комнате и не сразу собралась с мыслями. Она спрыгнула на пол с таким чувством, будто ее здесь забыли… Десять часов. Она быстро оделась. Приключение… Вот как это зовется. Бред, как и все остальное… Она бросала вещи в чемодан как попало: мокрое мыло на ночную рубашку, чистую блузку на ночные туфли… Приключение… Как ей выбраться отсюда, из этого замка?.. Ей не принесли завтрака, который она заказала старухе на девять часов. Она чувствовала себя так, словно тайком забралась в чужой дом: сейчас сюда войдут и с удивлением спросят, что она тут делает… А возможно, всем уже известно, что генерал Селестен провел у нее ночь… Селестен… Странно так называть генерала де Шамфора! Она свободна, и никому нет дела до того, с кем она спит. Невесело ей было наутро после первой брачной ночи с Франсуа. Сколько воды утекло с тех пор, а она никак не может забыть, как на нее смотрели в то утро. Анна-Мария взяла чемодан и нажала на ручку двери, ведущей в темный кабинет… А вдруг там кто-нибудь сидит за письменным столом?
В кабинете никого не было, луч солнца запутался в оленьих рогах, развешанных по стенам, обитым тисненой кожей, нога утопала в коврах, словно в густой траве. Круглую комнату за кабинетом, с ее куполообразным потолком, расписанным облаками, заливало солнце… С одного из диванчиков поднялся мужчина. Очевидно, он поджидал ее. Блондин в штатском - светлый костюм, галстук бабочкой…
- Генерал приказал мне сопровождать вас, мадам, если вам будет угодно осмотреть замок… Машина ждет, чтобы отвезти вас в штаб, когда вы пожелаете. Разрешите ваш чемодан.
Немец, знающий французский язык… О чем он думал, сопровождая Анну-Марию по этому уродливому замку? "Столовая, где принц фон Гогенцолерн принимал короля… А это - подарок персидского шаха по случаю… Ее величество королева Испании прислала этот портрет в память о своем визите…" Анна-Мария шла следом за галстуком-бабочкой в горошек. Немец держался спокойно, меланхолически улыбался.
- А где сейчас принц? - спросила она.
- Под домашним арестом в своем замке в Н. Меня оставили здесь, так как я знаю язык… Я состоял личным секретарем принца.
Они продолжали осмотр. Прав был генерал: огромный замок в псевдоготическом стиле оказался на редкость безобразным.
- А что, посторонним и прежде разрешалось осматривать замок? - поинтересовалась Анна-Мария, шокированная пергаментными абажурами. Такие дюжинами продаются в универмаге "Галери Лафайетт".
- Принц разрешал в свое отсутствие осматривать весь замок, кроме жилых комнат… Сейчас мы пройдем подземельем, сохранившимся еще от старинного замка пятнадцатого века. Во дворе вы увидите остаток стены и башню той же эпохи.
Они прошли подземельем, частично переоборудованном под винные погреба: здесь валялись бочки, бутылки…
- Немного осталось, - все так же улыбаясь, сказал проводник, - тут ваши солдаты немало выпили.
- Но не всё? Для фронтовиков - даже удивительно.
Проводник промолчал. Они поднялись по железной винтовой лестнице и очутились в коридоре.
- Здесь кухни, полагаю, они вас не интересуют?
Оставив кухни слева, они свернули в другой коридор, широкий, обшитый панелью.
- Тут ряд комнат, где теперь живут родственники принца, - сказал проводник, когда они повстречали женщину в черном с кошелкой, откуда торчали зеленые хвостики моркови. - Погорельцы, - добавил он со своей улыбочкой. Одна из дверей, выходящих в коридор, открылась, и оттуда высунулась белокурая мальчишеская головенка.
- Курт! - крикнул кто-то.
Голова исчезла. Проводник предупредил:
- Осторожно, мадам…
Чемоданы, корзины, мешки загромождали коридор. Сильно пахло кухней, капустой…
- Я провел вас этим путем, чтобы не подниматься по лестнице.
Проводник открыл дверь лифта. Этот замок - целая вселенная! Лифт - настоящий маленький салон - медленно, медленно полз вверх… Он доставил Анну-Марию в холл, который она видела накануне вечером, там на дверях висели белые, прикрепленные кнопками, бумажные квадратики… За столом сидел французский унтер-офицер, несколько немцев стояли в очереди.
По мощеному двору сновали французские солдаты, раздавалась французская речь… невидимый тенор где-то пел: "Свобода ведет нас за собой… И с севера до юга военная труба…"
- Машина ждет вас внизу, - сказал белокурый проводник.
Они миновали громадный сводчатый переход, соединяющий обе половины замка. Дальше, под крутым мощеным откосом находились гаражи, конюшни. Два солдата мыли машину, поливая ее из шланга водой. Кривоногий человечек в поношенной тирольской куртке, в кожаных залоснившихся шортах обогнал Анну-Марию и направился к службам.
- Барон X., он проживает в замке вместе с женой и детьми, - пояснил белокурый проводник.
А Анна-Мария приняла барона за конюха!
Машина ждала у подъемного моста, пришлось пересечь весь двор. Ухмыляющиеся солдаты с любопытством наблюдали, как хорошенькая дамочка усаживалась в машину генерала… "Что это еще за штучка?" Проводник переломился надвое, кланяясь вслед отъезжающей машине. Машина медленно взобралась на подъемный мост и не спеша обогнула замок… Анна-Мария снова увидела проводника, он быстро шагал по тропинке вдоль стены замка. Она не сразу узнала его: замкнутое, озабоченное лицо, без тени улыбки.
Анна-Мария прибыла в штаб примерно ко второму завтраку. Два марокканских солдата накрывали стол на веранде, где накануне обедали гости. Бессмысленно о чем-либо спрашивать этих солдат, они не понимали ни слова по-французски, а кроме них, никого не было. Пианино заперто, к одному из стульев в неустойчивом равновесии прислонился контрабас - единственная облеченная плотью вещь среди деревянных скелетов-пюпитров. Марокканцы раскладывали на длинном белом столе красные розы. Анна-Мария вошла в дом. В белых коридорах, устланных светлыми коврами, ни души. Где-то здесь должна находиться кухня. Она толкнула дверь, за которой слышались женские голоса. Да, она действительно очутилась на кухне.
Образцовая кухня - огромная, белая, сверкающая… горы очищенных овощей, глыбы масла, белый пар над электрическими плитами… Крикливые голоса умолкли, женщины с любопытством уставились на Анну-Марию. Все здоровенные - плечи, как у кариатид, крепкие шеи, ноги с толстыми икрами.
- Я хотела бы выпить чашку кофе или чая, - на плохом школьном немецком языке обратилась к ним Анна-Мария.
- Jawohl - отозвалась кухарка, одетая в полосатое, белое с синим, платье.