- И не стыдно вам обращаться с подобным вопросом к даме? - Повернувшись к Анне-Марии, знаменитый писатель рассмеялся утробным смехом. Анна-Мария увидела совсем близко от себя его плотоядные губы и жирные плечи. - Вы непозволительно похорошели, Анна-Мария; извините мою бесцеремонность, но мы старые знакомые! Так вот, если хотите знать мое мнение, молодой человек, читать романы Миллера следовало бы при закрытых дверях, как слушаются некоторые судебные дела. Или как запираются в уборной… а ведь нельзя же не пользоваться уборными, на которые потрачено столько сил и смекалки…
- Вы несправедливы, - возразил пеклеванник. - Не прочти я последний сборник ваших рассказов, я сказал бы, что это вопрос поколения…
- Ну что ж, валяйте, обзывайте меня стариком, раз уж вы до этого договорились, и "дорогу молодым"! Но я требую, чтобы все происходило при закрытых дверях, и не желаю присутствовать при этих гадостях, я за гигиену. А если уж за гадости, то в интимной обстановке.
- Кстати, о "закрытых дверях", я видел вчера вечером Сартра, он сказал мне…
Но Анна-Мария уже не слушала, ее отвлек подошедший генерал де Шамфор.
- Я хочу вам кое-что рассказать, - что вас, возможно, позабавит, - обратился генерал к Анне-Марии.
Они сели возле радиоприемника, который по-прежнему нашептывал что-то.
- Вчера вечером графиня Мастр была очень огорчена тем, что вы не пришли к обеду. Что случилось?
- Но она меня не приглашала! Даже словом не обмолвилась!
Генерал улыбался:
- Я так и знал, что мадам Мастр выдумывает… Пригласила нас, то есть Ива и меня, и якобы вас. Шел десятый час, вас ждали, Ив бешено ухаживал за Эдмондой… Я скучал… Забрел в столовую - и вижу! - стол накрыт только на троих!.. Вас вовсе и не ждали. Все оказалось комедией.
- Ужасно. И даже не смешно. Ужасно! Мадам Дуайен такая простодушная, а ведь сумела все понять и сразу ее раскусила! Это нравы какой-то чужой страны, это среда, более чуждая нам, чем дикари…
Прервав ее, генерал тихо проговорил:
- Вы становитесь все больше и больше похожи на Мадонну Жана Фуке, вы выдаете тайну оригинала кощунственного портрета Агнессы Сорель… девственной наложницы короля. Хотите, я останусь на эту ночь? Скажите - да…
Анна-Мария отрицательно покачала головой. Ей так легко было сказать ему "нет". Их глаза встретились. Оказывается, не так-то легко…
- Тогда я прощусь с вами, Анна-Мария. Мне надо еще зайти к Иву…
Анна-Мария подошла к Жако и села с ним рядом. Он улыбался ей голубыми глазами, всем своим добрым лицом.
- Приведите его ко мне еще раз, этого вчерашнего Роллана, - робко попросила Анна-Мария.
- Он уехал… Значит, он вам понравился?.. Не правда ли, необыкновенный человек? И я страшно рад, что вы это почувствовали. Я его высоко ценю… Сейчас его нет в Париже, но когда он вернется, то обязательно улучит минутку и зайдет к вам. Он становится почти сентиментальным, когда Говорит о вас! - Жако улыбался. - Никогда не забуду, какой вы были на террасе кафе в Гренобле. Рауль поджидал вас, вы вошли и сели за его столик. Я объяснил Роллану, что вы работаете с нами. Он рассмеялся: "Эта добронравная барышня? Они похожи на жениха и невесту…" Он всякий раз справлялся у меня о Барышне… Он сделает для вас то, что мне не удалось: вы станете по-другому относиться к жизни… А что с Франсисом?
- С Франсисом? Я не видела его целую вечность.
Генерал и Ив вместе покинули гостиную. За ними вышел Чарли. Анна-Мария залюбовалась Селестеном: посадка головы, осанка, стройный, тонкий… Но нельзя во всем идти ему навстречу, он, пожалуй, способен злоупотребить этим; нужно держать его на расстоянии и только изредка бывать у него… У него… Она пойдет домой, ляжет. Ей уже не двадцать лет, она устала, и у нее много работы.
XIX
Анне-Марии на редкость повезло - если только можно назвать везением то, что она была единственным фотографом, запечатлевшим момент падения самолета, - катастрофа, в которой погибло двадцать пассажиров и экипаж. Самолет разбился при взлете; при виде падавшего самолета все в страхе разбежались кто куда, только Анна-Мария спокойно делала снимки. Мальчик-с-Пальчик тут же послал ей в Агентство, где она работала, записку, предлагая перейти в их газету. Анна-Мария позвонила ему, Пальчик встретил ее звонок радостными возгласами: они условились о встрече.
Он приехал, обошел всю квартиру, попросил разрешения самому сбить себе коктейль, оценил по достоинству статуи святых и, перепробовав все сидения, устроился на полу перед камином, на излюбленном месте Колетты.
- До чего же у вас хорошо, Аммами!.. Подумать только, я бы мог давным-давно прийти к вам… А я таскаюсь по барам и отравляю себя всевозможными способами. Скажите, Аммами, можно мне время от времени приходить к вам?
- Время от времени можно…
- Хорошо. Правда, разрешение очень сдержанное. Постараюсь не злоупотреблять им, но это будет трудно, уж очень мне у вас нравится. Знаете, Аммами, я вас очень люблю. Не уверен, достаточно ли ясно вы это понимаете?.. Во времена Женни вы были немножко в загоне. Женни нас всех сводила на нет, любой перед ней стушевывался… Никогда не забуду, как вы впервые появились перед нами в белом платье, с вашими чудесными волосами… в будуаре Женни вы казались каким-то экзотическим созданием…
Мальчик-с-Пальчик вместе с подушкой, словно безногий, дотащился до Анны-Марии и положил голову ей на колени. Он затих - воплощенная нежность! Анна-Мария, несколько удивленная его поведением, тоже молчала. Пальчик встал, прошелся по комнате, присел на ручку кресла Анны-Марии, потом наклонился и поцеловал ее в губы. Она пыталась вырваться, но Мальчик-с-Пальчик держал ее крепко, даже грубо. Она сопротивлялась изо всех сил. Наконец он отпустил ее. Анна-Мария встала, вытерла рот тыльной стороной руки. Теперь, без помады на губах ее лицо приняло какое-то новое, необычное выражение.
- Вам это часто удается? - стоя перед ним, спросила она.
- Девяносто пять раз из ста, - ответил Мальчик-с-Пальчик сконфуженно и сердито. - Не ожидал, что вы так рассудочны… Как это вы еще не сказали: за кого вы меня принимаете, я порядочная женщина.
- Приберегите ваши остроты для шестнадцатилетних. - Анна-Мария нисколько не шутила. - По-моему, эта формула великолепна, совершенно незачем искать другую: я порядочная женщина, за кого вы меня принимаете? Надеюсь, мне не придется добавлять: "хам"!
- Уж не собираетесь ли вы дать мне пощечину, Аммами?..
Мальчик-с-Пальчик пересел на стул и залпом выпил свой мартини.
- Хотите поступить фоторепортером в нашу газету, мадам Белланже? Я, собственно, и пришел к вам с этим предложением, только не примите его за гнусную попытку соблазнить вас.
Анна-Мария красила губы.
- Не у вас ли печатается З.?
- Да… У нас. Это вам по вкусу или нет? У вас имеются какие-либо соображения на сей счет?
- Тот самый З.? Муж Марии Дюпон, Женниного секретаря? Ничего не понимаю. В момент Освобождения все утверждали, что его вот-вот арестуют, я верить не хотела, когда Франсис сказал мне об этом… Представляете, сразу же после того, как я обедала у Марии! Я с сорок первого года не была в Париже и ничего не знала. Меня ужасно удивило, что Мария так предупредительна со мной, она даже настаивала, чтобы я у нее поселилась. Вы же знаете Марию, я удивилась, но подумала: наконец-то она стала человеком! Я не переехала к ней, потому что не очень ее люблю и потому что она натаскала к себе много Женниной мебели… Мне это было тяжело. У меня перед глазами все время были Женни и Рауль, на козетке… Обоих больше нет, оба убиты… Самоубийства не существует, существует лишь убийство. Слава богу, что я предпочла гостиницу! Встречаю Франсиса - рука на перевязи - ранен на баррикаде - вид коммунара и хорош собой! Первый любовник, совершенно без грима, вот если бы он всегда был такой! Франсис говорит: "Как, вы были у Марии Дюпон, у этой… она жить без бошей не могла, а ее муж - оплот "Же сюи парту"! Его вот-вот арестуют…" Поэтому я и спросила, работает ли он у вас…
- Все это сильно преувеличено… - Мальчик-с-Пальчик по-прежнему смирно сидел на стуле и внимательно слушал Анну-Марию. - Просто поддались первому естественному порыву… Нам не хватает профессиональных журналистов, эти свиньи напропалую сотрудничали с немцами, пресса понесла значительный урон. С кем же прикажете работать? З. особенного вреда не приносил, выступал только против коммунистов, даже никогда не писал против евреев. И он великолепный журналист!
Анна-Мария решила, что не стоит продолжать разговор с человеком, столь чуждым ей по своим взглядам, но все же не могла сдержаться:
- А я-то думала, что коммунисты принимали участие в Сопротивлении… - сказала она… - Но дело не в том, что ваша газета антикоммунистическая. Просто мне не хочется связывать себя, спасибо, я предпочитаю быть свободной, пусть это даже менее выгодно.
Мальчик-с-Пальчик попробовал уговорить ее: у него был особый нюх на людей, которые, по его мнению, должны "преуспеть". Он рассудил, что сотрудничество Анны-Марии могло оказаться полезным газете: великолепный фотограф, очень добросовестный к тому же, и когда-нибудь, так или иначе, она выбьется в люди… Но - ничего не поделаешь. Он выпил еще стакан мартини и встал:
- Вы не сердитесь, Аммами? Я, по-вашему, проходимец…
- Пожалуй… Даже наверняка. Но мне не за что сердиться на вас. До свиданья, Пальчик, забудем все!
Она проводила его до дверей, вернулась в маленькую гостиную, подложила в камин поленьев, унесла стаканы и бутылки… Да, он - проходимец. Раздражение Анны-Марии еще не улеглось. Во время оккупации он вел себя прилично, то есть ничего дурного не делал и даже раза два-три помог товарищам, но не больше того. Он любит женщин, свою работу, но не способен ничем увлечься серьезно. Боши, да, они ему досаждали, но жить при них все-таки можно было. Немножко скептик, немножко циник, что не мешает ему, как многим равнодушным людям, быть сентиментальным. Анна-Мария подумала о его невероятной наглости и почувствовала, что в ней снова закипает ярость. Глупо злиться на Пальчика, не все ли равно, какой он, но еще глупее злиться на мужа Марии Дюпон. И внезапно Анна-Мария ясно поняла, что жизнь ее сохраняет какую-то видимость порядка лишь потому, что она держит себя в руках. Жизнь ее похожа на вязанье: достаточно найти одну незакрепленную нитку, потянуть за нее, и все распустится.
- Есть тут кто-нибудь? - крикнули из передней. Она забыла запереть дверь… Роллан, незнакомец со светлыми глазами, стоял в дверях гостиной.
- Здравствуйте, Барышня, можно войти? - спросил он и бросил перчатки и светлый плащ на стул в прихожей. - На улице уже пахнет весной. У вас все в порядке, Барышня?
- Меня знобит, видите, развожу огонь… Я не почувствовала весны… Садитесь, рада вас видеть.
Роллан сел на стул, который до него занимал Мальчик-с-Пальчик. Он вытянул свои длинные ноги и вытер носовым платком капли дождя, которые блестели на его седеющих волосах.
- Погода отвратительная, - заметил он, - но уже пахнет весной. Жако сказал, что я могу зайти к вам. У вас все в порядке? - повторил он.
- Нет, не все в порядке, - ответила Анна-Мария. - Насморк и постоянно выключают свет. Мне так хотелось бы, чтобы Франция перестала дрожать от холода.
- А еще чего вы хотите?
- Еще хотелось бы знать, чем все это кончится.
Роллан улыбнулся усталой, застенчивой улыбкой.
В первый раз она не заметила этой улыбки…
- Вы спрашиваете так, словно мне это должно быть известно… Я не предсказатель. Не собираюсь читать вам проповедей, но положение у нас тяжелое, потому что многие французы, подобно вам, стали ко всему равнодушны. А страсть, ее не привьешь, ее нельзя почувствовать по заказу, ею можно, в лучшем случае, заразиться. Нужно быть последовательной, Барышня, именно последовательной…
Роллан встал и принялся мерить шагами комнату.
- У французов не осталось ни любви, ни ненависти… А между тем война не кончена. К примеру, чистка; чистка - мероприятие военное. Люди, из чувства долга проводящие чистку, совершают героическую работу. Героическую… Это своего рода битва. Расскажу вам один случай: в провинции, где шли бои, сразу после освобождения арестовали петеновского полицейского. Дело было яснее ясного, все знали, что он - палач, изувер, чудовище… Не стану перечислять его преступлений. Трибунал приговорил его к смертной казни, и приговор уже собирались привести в исполнение, как вдруг из Парижа пришла телеграмма с приказом отложить казнь в связи с новыми данными… На следующий день прибыл отец осужденного. Пышные, пожелтевшие от табака усы, сморщенные, негнущиеся пальцы… Для такого случая он принарядился: крахмальный воротничок, жемчужная булавка в галстуке… Мелкий чиновник в отставке. Он, конечно, не сообщил ничего нового, дополнительного расследования не потребовалось. Случай, повторяю, был совершенно ясный, а в те времена суд был скорый. Судили его макизары и два беглеца из французской тюрьмы с особо строгим режимом… Одному из них при допросе расплющили большой палец. На следующий день после приезда отца палача-полицейского повезли на виселицу. С рассвета отец ждал возле тюрьмы, в своем крахмальном воротничке и с жемчужиной в галстуке. Сын, рослый, красивый - да, красивый, - завопил: "Папа!", а старик, стоявший поодаль, упал на колени и начал кричать: "Марсель, цыпленочек мой!" Марселя втолкнули в машину. Старик, окаменев, не двигался с места… В одной руке он держал зонт… Когда машина тронулась, он поднял руки, все еще не выпуская зонта, потом отшвырнул его, бросился за машиной и уцепился обеими руками за ветровое стекло… Машина, набирая скорость, тащила его за собой. На повороте он скатился в канаву… Прибыли на место казни. Охрана состояла из макизаров. Когда Марсель остался один, лицом к лицу со смертью, он завопил и бросился бежать! Он бежал по полю, а ребята стреляли ему вдогонку, но никто не решался погнаться за ним, боясь попасть под пулю. Пока вскочили в машину, пока завели ее, он скрылся в лесочке; каким-то чудом ни одна пуля его не задела! Машина неслась… Никаких следов, лесок точно проглотил его! Прочесали весь лес и уже собрались бросить поиски, как вдруг заметили под откосом пару ног, они торчали, словно кто-то стоял на голове. Потянули за ноги - оказался наш беглец. Он бешено сопротивлялся, как Геркулес, как сатана… обратно ехали в машине, четыре человека держали его. Еще одно непредвиденное затруднение - виселицы не оказалось, пришлось его повесить на суку. Поняв, что все кончено, он принялся вопить: "Пощадите! Пощадите! Я все скажу! Всех выдам! Пощадите!.." С ним поспешили покончить. Да… Человек, которому гестаповцы расплющили палец, был бледен как мертвец. Надо быть последовательным, чтобы выносить некоторые невыносимые вещи.
Анна-Мария с трудом вынесла этот рассказ. Она смотрела на руки Роллана: нет, большой палец не расплющен… подвижные, умные руки с десятью нетронутыми пальцами. Слава богу. Роллан посмотрел на часы:
- Жако назначил мне у вас свидание. Слишком мы бесцеремонны с вами! Да он еще и опаздывает… Я не отнимаю у вас время?
- Нет, - рассеянно и озабоченно отозвалась Анна-Мария - что ей было до времени! - Вы и в самом деле считаете меня непоследовательной? Я работаю… Значит, по-вашему, бесполезно делать то, что я делаю?
Роллан улыбнулся своей застенчивой улыбкой. Морщины на лбу, казалось, украшали его.
- Почему же - бесполезно? И как я могу судить об этом?
- Глупо говорить о себе… - Анна-Мария вдруг потеряла свою обычную сдержанность. - Но я действительно не в ладах сама с собою. Вокруг нас чувствуется тревога, она пронизывает все, как сырость… Такое ощущение, словно у меня начинается грипп…
- Пусть лучше грипп! Его лечат грогом, это не так уж неприятно… Но душевное смятение… - Роллан встал и снова принялся расхаживать по комнате. - Но, видимо, я несправедлив, боюсь поддаться вашему настроению: да - тревожно, по очень сложным причинам. Если завтра появятся мясо и плюшки, тревога значительно уменьшится! Но ведь мяса и плюшек нет по вполне определенным причинам, а если мы начнем доискиваться их, это заведет нас слишком далеко! Туда, куда вы не хотите следовать за нами, дорогая Барышня.
Анну-Марию знобило, но она пыталась не поддаваться гриппу, ей не хотелось, чтобы Роллан ушел.
- Я не умею обобщать, - сказала она. - Люди возмущаются из-за частностей - мясо, плюшки… Глупо и ни к чему; все, видимо, зависит от чего-то настолько огромного…
- Это симптом…
- Стоит ли бороться с симптомами?
- Стоит, несомненно стоит… Вы лечите туберкулез и одновременно даете микстуру от кашля, который является лишь симптомом болезни. Вы хотите мяса? Потребуйте, чтобы вам его дали, раз оно имеется в стране. Это ударит по спекулянтам и тем, кто делает возможным их существование.
- По-вашему, лучше громко требовать мяса, чем заниматься фоторепортажем?
- Я ничего подобного не говорил!
Роллан засмеялся, воздев руки к небу. Звякнул колокольчик у дверей: пришел Жако.
- Жако, - сказала Анна-Мария, чувствуя, что щеки ее пылают. - Признаюсь вам, у меня грипп… Озноб и голова горит… Нет, мне как раз не хочется, чтобы вы уходили… прошу вас… Побалуйте меня: я лягу, а вы приготовьте обед. Придвиньте стол к кровати, хорошо?
- Ну конечно! - Роллан снова посмотрел на часы.
- Поговорим на кухне, пока я буду готовить обед, - сказал Жако, - а тем временем Аммами ляжет в постель.
До нее доносился шум из кухни, плеск воды, льющейся из крана, и ей было так хорошо лежать в постели и прислушиваться к дружеским, приглушенным голосам… От гриппа все чувства обострились, жгли, как огонь… Как приятно ощущать легкое прикосновение к телу рубашки, ночной кофточки. Конечно, она легла в постель не из кокетства, но она знала, что ничто так ей не идет, как постель, распущенные косы. Роллан вошел с тарелками. В его удивленном взгляде мелькнуло восхищение.
Жако придвинул стол, поставил приборы, подал суп, который пришлось лишь разогреть, а фасоль в томате - американские консервы - просто выложил из банки. Роскошные припасы, которые поставляла белошвейка, стали Анне-Марии не по средствам. Анна-Мария пила липовый отвар: все трое были довольны, им было тепло - и морально и физически.
Колетта обладала удивительным даром появляться некстати. Она ужасно обрадовалась, застав у Анны-Марии гостей, да еще мужчин: а вдруг что-нибудь получится, совсем неожиданно…
- Вы больны, Анна-Мария?
Конечно, не в ее привычках заходить без звонка, но она шла мимо и не могла устоять… Рассчитывала пообедать у Анны-Марии, Гастон занят - обед в мужской компании… Надеюсь, я не помешала? Мужчины стояли молча - в тарелках стыла фасоль - не они здесь хозяева…
- Что вы, конечно нет, - сказала Анна-Мария. - Вы не обедали? Не рискую предложить вам остаться, у меня грипп, и обедом занимаюсь не я, а Жако… О! Совсем забыла вас представить.
Колетта улыбнулась:
- Давайте я вам помогу! В такого рода вещах женщина может быть полезной.
- Все уже готово, мадам, - сказал Жако, - и даже съедено… Запасы Анны-Марии полностью уничтожены. Сыр, вот все, что я могу вам предложить - тридцать процентов жирности, - и четверть бокала вина!