Зал Плейель был переполнен. Вся эта толпа, казалось мне, пришла сюда, чтобы расправиться с Женни. "Кому программу, - предлагала билетерша, - берите программу". Девушка рядом со мной сосала конфету и болтала со своим юным кавалером; с ними сидела пожилая дама, - вероятно, мать девушки, она улыбалась, думая о чем-то своем, и не мешала молодым людям. Неужели и эти трое пришли сюда линчевать Женни? Далеко, далеко, по другую сторону прохода я увидела Жако с дамой, и это меня немного подбодрило. В Жако есть что-то успокаивающее. Какое огромное помещение… Настоящий вокзал. Сидящие люди - как пассажиры, которые уже заняли места и спокойно ждут отправления поезда; остальные снуют, спешат, мысли их, по-видимому, заняты чем угодно, только не тем, что привело их сюда. Никто не думает о Женни, никто… Где-то там, сзади, начинают топать ногами… Полчаса опоздания! Почему не начинают, не надо их раздражать… Почему все-таки не начинают? Что случилось? Сердце у меня бешено колотится, удивительно, как это оно выдерживает… Наконец гаснет свет! И сразу же у меня появляется такое ощущение, будто зал превратился в одно единое существо - в чудовище, кровожадное и неумолимое, во тьме подстерегающее Женни! Поперек сцены, вместо задника - сине-желто-красное знамя. На фоне его - оркестр, струнные инструменты поют, как флейта - и вот вы в Испании, перед вами пастух, пляска… Внезапно, при первых же тактах незнакомой мне мелодии, весь зал встает: каталонский оркестр Ла Копла (прочла я в программе) вынужден был трижды повторить эту песню. Молодой человек рядом со мной стоит навытяжку, девушка вытирает слезы. "Санта Эспина!" - гласила программа. Зал замер, нервы у всех натянуты, как струны. Я-то дрожу за Женни, а они? Что с ними? Казалось, зал наполнен порохом, достаточно искры…
И тут появилась Женни. Черная стрелка на огромной сцене… И взрыв произошел: бешеная, несмолкаемая овация… Наконец я услышала голос Женни… вновь загремели аплодисменты… Потом Женни исчезла. На ее месте появилась другая женщина, кружева, кастаньеты. Обессиленная, я откинулась в кресле. Девушка сосала конфеты, юноша держал ее за руку, мать дремала… Зал как зал, добродушный, рассеянный. Прежде чем отправиться по домам спать, посетители хотят получить за свои деньги все, что положено. На сцене по-прежнему вихрем кружились юбки и постукивали высокие каблучки. Я тихонько вышла.
С трудом добралась я до Женни. Хотя спектакль еще не кончился, за сценой настоящее столпотворение. Женни, возбужденная, уже разгримированная, с неестественно расширенными зрачками, пожимает чьи-то руки… Она не сразу узнала меня. "Я чуть было не дала тебе автограф", - сказала она без улыбки и начала спускаться по лестнице, а следом за ней целая свита. Еще несколько подписанных программ, и шоферу Морису удалось захлопнуть дверцу. Два-три ярых почитателя, повиснув на подножках, едут так до авеню Фридланд. "Меня принимали очень мило", - проговорила Женни уже возле Триумфальной арки. И тут я залилась смехом, безудержным смехом…
Всю дорогу мы молчим, скованные блаженной усталостью. Вот Трокадеро, дом… Женни поднималась по лестнице впереди меня: укутанная в вечернее манто, невероятно узкая в бедрах и широкая в плечах, она похожа на мумию… "Пройдем через контору, - сказала она. - Не хочу никого видеть".
В слабо освещенной конторе, как всюду, где днем бывает слишком людно, стояла глубокая, будто нарочитая тишина. Несгораемый шкаф наводил на мысль о взломщиках, брошенная кем-то на кресле блузка заставила меня отскочить в сторону: я готова была поклясться, что там, закинув ногу за ногу, сидит человек. Легонько звякнул нечаянно задетый телефон… Женни скользила впереди меня. Она открыла дверь в коридор, который ведет в ее спальню. Там было темно, и я вскрикнула: мне померещилось, что кто-то коснулся меня! Женни шла впереди и поворачивала один за другим все выключатели. "Что с тобой?" - встревожилась она. "Ничего, просто темноты испугалась". В коридоре - никого. А все-таки я уверена: кто-то коснулся меня. Этот дом слишком велик…
Не без удовольствия очутилась я снова в светлой комнате и увидела Раймонду, которая стелила на ночь постель…
- Ну как, удачно прошло? - спросила она, помогая Женни снять платье.
Стоя неподвижно, подняв руки кверху, Женни вылезала из него, как змея из кожи, как рука из длинной перчатки… Под платьем на ней - только балетное трико.
- Это тебе от мосье Леже, - сказала Раймонда, когда Женни, укутанная в халат, вышла из ванной. Ее гладкие волосы были зачесаны за уши, лицо блестело от крема… Женни удобно устроилась в кресле и зажгла сигарету: она отдыхала.
- Дай, - сказала она.
Женни разорвала конверт… Я встала, поцеловала ее. Она рассеянно, не отрываясь от письма, вернула мне поцелуй, улыбнувшись уголком губ…
Я была слишком взвинчена, чтобы идти к себе, я знала, что мне не заснуть. Еще не поздно, в гостиных, вероятно, полно народу. Пожалуй, не все еще и собрались, ведь мы уехали задолго до окончания концерта.
Гости расположились в будуаре. Плотно обитая дверь не пропускала в комнату Женни ни звука (эту дверь вообще редко открывали, обычно мы проходили через коридор и парадные залы). Мягкий свет будуара располагал к тихим, задушевным беседам, но министр, обращаясь к писателю, говорил очень громко; Мария, в уголке дивана, слушала его с восторженным вниманием; Рауль Леже расхаживал взад и вперед по комнате.
- Наша великая Женни заблуждается, - говорил министр, - я отлично знаю, она всегда и во всем следует самым благородным и возвышенным чувствам. Но ее поступки могут быть неправильно истолкованы… Ее буквально рвут на части, где уж тут отличить борцов за правое дело от всякого сброда…
"И большие кладбища при лунном свете…" - проскандировал Рауль Леже, отбивая такт сигаретой.
Министр повернулся и с удивлением взглянул на него.
- А я вот не понимаю, - отозвался писатель, без пяти минут академик, - почему бы Женни не поступать в жизни так, как ей хочется. Кстати, у нее это великолепно получается. Она не вмешивается в споры, не мешает одним говорить одно, другим другое, - пожалуйста, пусть хоть перегрызутся. Господа из "Де Маго" ополчились на нее из-за "Жанны д’Арк". "Стала, видите ли, патриоткой! Только этого не хватает. Была великой актрисой, а превратилась черт знает во что, такая, сякая, разэдакая… Патриотка! Возмутительно!." И пошли, и поехали…
- Наоборот, просто счастье, что существует этот фильм! - возразил министр. - Он - единственное оружие Женни, наглядное доказательство, что все ее эксцентрические выходки не больше чем ребячество и что она с нами…
- Не пытайтесь аннексировать Женни, - заметил Жако. Он пришел во время разговора и теперь наливал себе вино…
- Анна-Мария, Женни благополучно вернулась?.. Здорово было, а?
- Хотел бы я видеть человека, которому удастся аннексировать Женни… - Рауль Леже одним глотком опорожнил большой бокал вина. - Дай-то бог! Аминь…
Он налил себе еще бокал и примостился у ног Марии.
- Наша великая Женни прекрасно знает, - продолжал министр, - что сброд…
Рауль Леже поглаживал колени Марии, из большой гостиной донесся чей-то бас:
- Три бамбука…
- Восточный ветер… - откликнулся другой голос.
- …что сброд, - повторил министр, очевидно потеряв нить мысли.
В будуар вошел новый гость: узкие глаза, желтое лицо, черный сюртук. Министр осекся, Рауль оставил в покое колени Марии. Все посмотрели на незнакомца.
- Я дошел до этой комнаты, и никто меня не остановил, - сказал он. - Мадам Женни Боргез разрешила мне приехать к ней после спектакля засвидетельствовать свое почтение и выразить свой восторг. Но ее здесь нет, и я удаляюсь…
Никто не проронил ни слова, и незнакомец исчез так же внезапно, как и явился.
- Восточный ветер… - произнес рядом тот же бас.
- Шесть бамбуков… - откликнулся женский голос.
- Совсем помешались на своем маджонге, - потягиваясь, заметила Мария. - Анна-Мария, а где Жанетта и Раймонда? Не дом, а проходной двор… Все заходят, как на мельницу.
- Да здесь и в самом деле мельница, - отозвался Рауль, - а мы все ветер, вращающий эту прекрасную мельницу…
- Девять бамбуков…
- Нужно, - продолжал министр, - взять Женни за руку и сказать ей: "Наша великая Женни, вы просто маленькая, неблагоразумная девочка, вы совершаете опрометчивые поступки, скажем прямо, глупости; ваши друзья, ваши самые верные поклонники тревожатся за вас…"
- Да, кстати, - перебил его Рауль, - сказать вам одно меткое определение верности?
- Нет, - остановила его Мария, - увольте, пожалуйста…
- Вот как? - удивился Рауль. - Ну, что ж…
- …самые верные, - подчеркнул министр и продолжал. - Разрешите нам впредь быть вашими наставниками… Вам незачем примыкать к…
- У нее уже есть духовный наставник, - оборвал его Жако, согревая в своих огромных ладонях рюмку коньяка.
- Кто же это?
- Баскский священник.
Министр удивленно уставился на Жако.
- Девять бамбуков…
- Надоело… все девять да девять, - заметил Рауль. - Анна-Мария, вы не знаете, намерена Женни выйти к нам хоть на минутку?
Ага! Спросил-таки! Вот уже несколько минут он не находит себе места, пьет рюмку за рюмкой и несет всякий вздор.
- Не думаю…
- Разрешите пожелать вам доброй ночи… - Министр собрался уходить. И он, видимо, ждал только Женни.
- Вот кто нами правит, - заметил, глядя вслед уходившему министру писатель, который до сих пор молча потягивал вино. Жако вытащил из кармана программу концерта и углубился в ее изучение. Рауль снова занялся Марией.
Я уже собралась было уходить, когда появились цветы… Корзины и большие букеты, казалось, плыли по воздуху. Потом они остановились и из-за них вынырнули двое мужчин и женщина…
- Это цветы для Женни, - сказала невысокая бледненькая брюнеточка, - куда их деть?
- Добрый вечер, Альварес. - Жако пожал руку одному из мужчин. - Расставьте их пока что по комнате.
Испанская речь и цветы заполонили будуар. Одна из корзин опрокинулась на меня - цветы и влажные листья, благоуханная лавина… Альварес подхватил корзину. Он извинялся, и как горячо!
- Меня зовут Кармен, - сказала брюнеточка, как будто ее могли звать иначе. - Женни спит? Нам хотелось сказать ей, что мы никогда не забудем того, что она для нас сделала… Наша Испания любит Женни… Женни была с нами, когда на улицах Мадрида шли бои… Женни появлялась там, где было всего опаснее… Сейчас, когда нас объявили побежденными, Женни по-прежнему с нами… Мы любим Женни.
Оба испанца стояли рядом с ней… Рауль поднялся, никогда еще я не видела у него такого лица. В дверях толпились незнакомые мне люди, - вероятно, игроки в маджонг.
- За здоровье Женни! - воскликнул Жако.
Я наливала вино. За Женни!
- Вас зовут Анна-Мария? - спросил присевший у моих ног Альварес. - Вы подруга Женни, ее сестра, о которой она нам столько рассказывала? Анна-Мария - девочка с длинными локонами? Кармен, спой в честь Анны-Марии.
В будуар набилось множество народу. Неужели все это игроки в маджонг? Звенящий, как струна гитары, голос Кармен лоскутами черного бархата цеплялся за цветы. Слышит ли что-нибудь Женни за своей плотно обитой дверью? Я незаметно проскользнула к выходу: они, чего доброго, просидят здесь до утра…
Я остановилась в коридоре перед дверью Женни: ни звука. "Спи спокойно, дорогая", - пожелала я ей мысленно и пошла в свою комнату.
В тот "испанский" вечер Женни восторжествовала над Марией. Так мне, по крайней мере, представлялось. Не знаю, торжествовала ли Женни явно, - возможно, она даже ни о чем не говорила с Марией. После того вечера я редко виделась с Женни. По ее словам, она была занята просмотром отрывков из "Жанны д’Арк": заканчивался монтаж фильма. Не знаю, действительно ли она проводила столько времени в студии, но так или иначе она куда-то уходила и днем и вечером и меня с собой не звала.
Теперь я могла располагать своим временем и чуть было не сняла квартиру возле Люксембургского сада, но в последнюю минуту Женни пошла со мной посмотреть ее и заявила, что Франсуа, безусловно, здесь понравится, но что лично она сюда ходить не будет и даже изменит свое мнение обо мне. От квартиры пришлось отказаться.
По вечерам я прохожу прямо в свою комнату, минуя гостиные: когда там нет Женни, я теряюсь, скучаю… Забьюсь в уголок и сижу там… Гости беседуют о посторонних для меня вещах, чаще всего я даже не знаю о ком и о чем идет речь. Какие-то имена, отношения между неизвестными мне людьми… А политические споры, которые того и гляди кончатся скандалом!.. Лучше всего я себя чувствую с Жако. И еще я люблю общество Рауля Леже, с ним легко и говорить и молчать…
Раймонда приносит мне обед в комнату, задерживается у меня, сетует на нерадивых слуг, сокрушается, что Женни не выходит замуж, пророчит всякие беды и проклинает Люсьена.
Впрочем, тут я с ней согласна, я по-прежнему не понимаю, что Женни находит в Люсьене. Раза два-три она заставляла меня обедать с ними. По-моему, это самый обыкновенный пошляк… Когда он приходил, Женни устраивала пир, а сама вся сияла. Посмел бы кто-нибудь из нас, завсегдатаев, встретить Люсьена нерадушно или, упаси боже, напасть на него, она прикрыла бы его собственным телом. Ничего трагичного во время этих обедов не происходило, но протекали они невесело: когда мы видели их вместе, у нас портилось настроение. Один лишь Рауль, казалось, чувствовал себя непринужденно, подавал реплики Люсьену, вносил оживление. Я до сих пор не читала его стихов, но раз Женни утверждает, что они прекрасны, может быть, это действительно так?.. Что-то в нем есть. Какая-то черная лава кипит под пеплом, как говорит Женни.
Время от времени Мария звонит мне - в моей комнате, как в номере хорошей гостиницы, есть телефон - и просит зайти к ней в контору. Там она показывает мне газетные вырезки, касающиеся Женни, и анонимные письма. "Я больше с ней на эту тему не говорю, - объясняет Мария, - вы видели, к чему это приводит… Ее ждут большие неприятности, она себя губит. Звезда Женни закатывается!" Чему верить? Я своими глазами видела в тот вечер, как закатывается звезда Женни! А контора, картотека, люди, осаждающие приемную, телефонные звонки, машинистки… Мария может сгинуть, и все будет идти по-прежнему, это Женни, это отблеск ее славы движет здесь всем… Скоро! Женни Боргез в "Жанне д’Арк".
И все-таки вот они передо мной, эти вырезки и грязные анонимные письма. Вот они - написанные черным по белому. Мария столько раз мне их показывала, что я научилась в них разбираться. Пытаюсь представить себе реально рождение анонимного письма: оно своего рода клапан, который открывает кипящий от злости и ненависти субъект, чтобы не задохнуться; он заходит в кафе, требует чернила и бумагу…
Мадам, поздравляю вас с новым творческим успехом в области кинематографического искусства…
Да, таков обычный прием: письмо начинается с похвал, две-три лестные фразы, а затем:
…отбросы, вроде тебя, международная шлюха, не имеют ничего общего с нашей Францией. Когда же наконец мы избавимся от всякой дряни, от всяких темных и бездарных личностей…
И всегда одна и та же бессильная ярость, помешательство, пока еще не опасное, но которое зачастую переходит в помешательство буйное, и тут уже не обойтись без смирительной рубашки. Однако для всех отправителей этих писем характерна осторожность: они изменяют свой почерк и опускают подпись. Хитрость и осторожность маньяков. Впрочем, это вполне совместимо с некоторыми формами психического расстройства.
Я читала анонимные письма и газетные вырезки, которые Мария собирала, пожалуй, с излишним усердием. По ее мнению, анонимные письма выбрасывать не следует: кто знает, а вдруг… Мало ли что бывает… Не могу понять, чего она ждет. Время от времени под вечер за ней заходит Рауль Леже, и они отправляются обедать или в кино. Она положительно недурна, Мария, свежая, прелестные краски - золотистая, голубая, розовая… Но мне не нравятся ее глаза навыкате и орлиный нос.
Я пила чай с Раулем Леже в будуаре Женни. Мне хотелось знать, что думает он об этих оскорблениях, об этих гнусных заметках… Он пожал плечами:
- Не тревожьтесь, ведь это и есть слава. Слава не дается безвозмездно. И никогда не показывайте всю эту грязь Женни. Она делает вид, что ей безразлично, но вы не верьте…
Он философ, не то что я, меня мутит от этой грязи, от всей этой низости, лжи и клеветы… Я возмущена даже не из-за Женни, а из-за того, что существует на свете подобная мерзость. А Женни говорит: "Никто меня не любит…" Мне больно за нее, выразить не могу, как мне больно. Талант, благородство, бескорыстие, золотое сердце - вот что она дарит людям!.. Моя Женни! Девочка моя! Рауль Леже смотрит на меня своим потусторонним взглядом. Моя привязанность к Женни, по-видимому, смущает его, как нечто диковинное. С таким же выражением он слушает мои рассказы об Островах. А я люблю слушать его. Он говорит о женщинах, о случайных встречах, о любви. В его устах все это приобретает жгучую прелесть тайны, гитары…
Меня бесит Мария. Почта ежедневно доставляет Женни груды писем, в них - восторг, преклонение, любовь, благодарность, - охапки газете хвалебными рецензиями, мне же Мария показывает совсем другие письма. Затем заносит всю корреспонденцию в свой реестр.
В конце концов она так настроила меня, что однажды, когда Женни вошла в мою комнату и сказала, хмуро глядя на меня: "Поедешь со мной на студию? Мне сейчас позвонили, что сгорели бобины фильма "Жанны д’Арк"… не знаю, есть ли копии…", - я в запальчивости воскликнула:
- Вот видишь, уже начали жечь твои фильмы! Нечего женщине и актрисе заниматься политикой. К тому же слишком легко ошибиться…
Женни смотрела на меня во все глаза, точно окаменев.
- Замолчи, - крикнула она. - Только не ты! А то я умру со стыда…
И вышла. Я бросилась на постель, в слезах, с таким чувством, словно только что предала Женни, гнусно предала. Оторвав голову от подушки, я увидела вокруг себя цветы, поставленные здесь Женни, домашние туфли, подаренные мне Женни, халат, который она искала по всему Парижу, потому что я как-то сказала, что мне нравится такой вот шелк. Со стены на меня смотрели непомерно большие трагические глаза Женни в роли несчастной королевы. Скорее бы уже вечер, чтобы принять снотворное…
Остаток дня я провела у себя. Один только раз вышла в коридор и даже приоткрыла дверь во второй коридор, тот, что ведет в парадные залы: оттуда донеслись нестройные обрывки музыки, и только…
Лишь поздно ночью я решилась позвонить в спальню Женни и, - о чудо! - она ответила. Я робко пробормотала:
- Женни, это я… Хотела только узнать, что с фильмом…
- Господа убийцы просчитались, - ответила Женни очень тихо, очень медленно. - Ты права, оказывается, это покушение… Но осталась копия. Я всегда все узнаю последней, как обманутые мужья.
Она говорила "на публику", видно, у нее кто-то был. Кто же? Люсьен? Рауль?