На том королева и князь расстались.
И вскоре канцлер Монивид по настоянию принца Сигизмунда объявил о созыве литовской рады на 20 октября 1506 года. Люди князя Глинского тоже готовились к раде. Они вновь принялись увещевать и даже пытались подкупать депутатов рады в пользу Михаила Глинского. Но их усилия оказались тщетными. Да и силы были неравными: на одного русского боярина или князя приходилось пять–шесть литовских вельмож, которые боялись возвышения князя Глинского. Скоро и сам Глинский понял, что депутаты рады сделают всё, чтобы великим князем избрали принца Сигизмунда.
Встретившись в здании рады с гетманом Константином Острожским, с которым Михаил Глинский был в добрых отношениях, князь впервые в жизни признал себя побеждённым в борьбе с искушённым "ловцом". Он счёл, что рада одолела его ополчением.
- Но чего они все добьются? Сигизмунд полезет с кулаками на Русь и будет бит, - заявил князь Глинский.
- Увы, нашим вельможам оказался мал тот урок, который они получили на Митьковом поле под Дорогобужем, - посочувствовал Острожский Глинскому, да, похоже, и себе.
Так и случилось. 20 октября на первом же заседании литовские депутаты рады с большим перевесом победили русских депутатов рады и великим князем Литовского княжества был избран принц Сигизмунд. По этому поводу в Нижнем и Верхнем замках началось пирование. Больше сотни бочек крепкого пива и браги по воле канцлера Монивида выкатили на городские площади для увеселения горожан. А едва отшумело веселье, в соборе Святого Станислава состоялось коронование великого князя.
На другой же день после коронования Сигизмунд нанёс визит вдовствующей королеве. Он во второй раз преподнёс Елене огромный букет цветов и вручил во владение "ключи" от города Бреславля с воеводством и всеми поветами до самого рубежа с Ливонским орденом рыцарей, где в ту пору магистром стоял ярый противник россиян граф фон Плеттенберг.
Сигизмунд поцеловал Елене руку и сладким тоном сказал:
- Мой брат, Царство ему Небесное, не жаловал тебя, королева, ни цветами, ни землями, потому прими от меня в знак нашей родственной дружбы и памяти о твоём супруге город Бреславль и воеводство при нём. Грамота на дарение тебе будет вручена завтра.
- Спасибо, принц, - сухо ответила Елена, словно забыв, что перед нею великий князь литовский.
Сигизмунд этого укола его самолюбию не забыл. К тому же, делая этот дар, он руководствовался не сердечной добротой, а корыстью. Он дал понять Елене, что отныне ей нет нужды пребывать как в Вильно, так и в Кракове. Какое‑то время после кончины брата Сигизмунд лелеял мысль о сватовстве к Елене. Но оказалось, что он не смог преодолеть неприязнь к женщине, исповедующей чуждую ему веру. К тому же он знал о её любви к князю Ромодановскому. Всё это взвесив, принц и великий князь решил отослать вдовствующую королеву в Бреславль. Он довольно твердо сказал после "укола" Елены:
- Ты, государыня, поезжай в свой город днями. Там есть замок, есть приличный дворец. Но о Могилёве ты забудь.
- Не беспокойся, принц. Бреславль мне угоден.
Елена оставалась скупой на благодарность и вновь не соизволила произнести новый титул Сигизмунда. Да и не за что было благодарить. Елена знала, что Бреславль находится постоянно под прицелом арбалетов ливонских рыцарей, они давно жаждут овладеть им и, может быть, ей придётся оборонять древний славянский город от ворогов.
На том Сигизмунд и Елена расстались. Великий князь спешил к державным заботам и утонул в делах. Ещё не высохло вино на усах во время пирования по случаю приобретения великокняжеского престола, как Сигизмунд принялся готовиться к войне. Теперь ему надо было побудить раду к тому, чтобы она приняла решение о возобновлении войны с Русским государством, и Сигизмунд добился своего. По этой тропе гетманы повели малочисленный литовский народ на убой и делали это в царствование Сигизмунда с завидным постоянством.
Глава тридцать вторая. "ИЗ ЛЮБВИ К СЕСТРЕ"
Осень одевала в багрянец леса и рощи. Уже опустели нивы, зеленели озими. Под лучами бабьего лета плавали паутинки, серебряными нитями украшая кустарники на опушках рощ. Когда гонцы Елены были уже вблизи Москвы, они увидели два клина улетающих журавлей.
- Смотри‑ка, Карпуша, журавушки отлетают к теплу. С ними и лето отбывает, - сказал ехавший впереди Глеб.
- Да, брат, осень пришла на двор, а мы всё ещё в пути, - отозвался Карп и продолжал уже о наболевшем: - Нам бы сейчас в Москву попасть. Успеем ли, как ворота закрывать будут?
- Коней надо погонять, а они устали до немочи, - заметил Глеб. - Да ничего, у нас государево дело. Нам и ночью откроют ворота в Кремль.
- Ну коль так, завтра с утра и к государю явимся, - согласился Карп.
Гонцы продолжали путь медленным шагом, щадя измученных коней. Они знали, что за оставшиеся полсуток пути до Москвы ничто в мире не изменится. Но подобное мнение у них появилось от усталости. За плечами у них было более полутора тысяч вёрст. Им пришлось вплавь спасаться через реки, уходя от погони польских воинов, прятаться в лесах от гулящих ордынских ватажек. Теперь они напрягали последние силы, чтобы выполнить волю своей государыни и донести весть о кончине её супруга, короля Александра.
К Калужской заставе Глеб и Карп прибыли в полночь. Подъезжая к воротам, они думали, что не дозовутся сонных стражей. Ан нет, у ворот близ костра сидели несколько ратников и, похоже, кого‑то ждали. Да, было чему удивиться, когда к подъезжающим Глебу и Карпу подошёл десятский в кафтане, какие носили великокняжеские рынды.
- Откуда, путники дальние?
- Из польских земель мы путь держим, государево дело у нас, - ответил Глеб.
- Я десятский Кирилл. Отвечайте, кто вас послал?
- Государыня Елена Ивановна и князь Илья Ромодановский.
- Сколько дён в пути? - допрашивал десятский.
- Мы им счёт потеряли, - ответил Глеб.
- Двадцать первый, - отозвался Карп. - Ноне кончается и он.
- Эко, право! - воскликнул десятский. - Вещание‑то доброго человека Ангелова правдой обернулось. Знаете такого?
- Как не знать побывальщика, - ответил Глеб.
- Теперь всё верно. Кто побойчее, говорил Микола, тот Глеб, а потише - Карп.
- Так и есть: я - Глеб, он - Карп.
- Ну, братцы, бежим в Кремль! - весело заявил Кирилл. - Вас там ждут не дождутся. - И он побежал к воротам, крикнув воинам: - За мной!
В Кремле и впрямь ждали гонцов из Польши. Ещё и не смеркалось, когда в государевы палаты пришёл добрый человек Микола Ангелов. Он в великокняжеских покоях бывал часто, и для него всегда были открыты двери. В час прихода Миколы великий князь Василий с супругой, княгиней Соломонией, сидели за вечерней трапезой. Дворецкий Иван Мансуров привёл Миколу в Столовую избу.
- Батюшка–государь, я привёл доброго человека. Говорит, что у него какие‑то важные вести.
Ангелов выглядывал из‑за плеча Мансурова.
- Ты хороший человек, Микола, но до утра не мог подождать со своими вестями? - спросил Василий.
- Нет, батюшка–государь Василий Иванович, их и на час нельзя отложить.
- Ну говори, коль так. Никто тебе не мешает.
- Ноне на вечерне стоял я в храме Успения у иконы Николая Чудотворца. И снизошёл ко мне Дух, и услышал я его глас: "Сын Божий, Микола, иди сегодня же к государю и скажи, что к нему летят вести, да в полночь и прибудут".
- И что же, Дух сказал тебе, откуда вести?
- Сказал, батюшка–государь: от твоей сестры Елены.
Великий князь Василий не подверг сомнению сказанное Миколой. Последние дни его томило предчувствие каких‑то перемен в жизни. Он и с Соломонией о том поделился. И вот предчувствие сбывалось, потому как вещаниям Миколы Ангелова князь Василий давно верил. И, слава Богу, провидец, добрый человек Микола, всегда нёс правду. Василий спросил Ангелова:
- И ты знаешь суть вестей?
- Нет, Николай Чудотворец не донёс до меня суть, но вижу я, что за случившимся в Польше последуют большие перемены в ближнем нашем мире.
- И что же ты посоветуешь?
- Одно: дождаться вестников. А чтобы ожидание не показалось долгим, поведаю тебе, государь, о том, что должно знать каждому монарху.
- Так ли, добрый человек? То, что мне должно знать, как государю российскому, я ведаю с детства.
- Не говори так, батюшка–государь. Я помню, как ты возрастал. Тебе некогда было заглянуть в святцы, а уж о событиях в глубине веков и говорить нечего. Но тебе надо знать истоки русской народности, начало государства российского. Да не погнушайся моей речью и послушай, что удалось мне почерпнуть из устной мудрости народной.
- А вот тут, Микола Ангелов, я пойду тебе встречь, - азартно сверкая глазами, заявил великий князь. - Глубокую благодарность я выражаю своей матушке Софье Фоминишне за то, что она всю минувшую историю Руси знала назубок и донесла всё до меня, как если бы жила в ту пору.
- Прости, государь. Я того не знал за Софьей Фоминишной. - Ангелов поклонился государю и, увидев скамью, обитую бархатом, сел на неё. - Потому вместе с тобой благодарю твою матушку, что она донесла до тебя старину. Скажу одно: она питалась наукой своего прапрапредка императора Константина Багрянородного, который сочинил труд по истории Киевской Руси.
- Всё истинно так. Матушка о том мне поясняла. Она же знала деяния всех великих князей близкого нам времени. Многих, от Ивана Калиты, она называла собирателями русской земли. Да вещала… - Князь подошёл к Миколе, сел рядом и начал говорить шёпотом: - Да вещала о том, что на мне прервётся род собирателей Рюрикова корня. Как она меня озадачила! С чего бы это?
Великий князь посмотрел на Соломонию, сидевшую далеко от него и вышивавшую парсуну шёлковой и золотой нитями. Это была самая красивая россиянка из пятисот невест, из которых Василий выбрал единственную. Он продолжал шептать:
- Всем взяла Соломония, и красой, и нравом, только вот второй год в супружестве, а никак не понесёт. Кто виноват? Знает ли о том Господь Бог? А может быть, ты знаешь, добрый человек? Ну, скажи, скажи!
- Рано о том стенать, государь–батюшка, - как‑то очень строго ответил Микола. - У тебя вся жизнь впереди.
- Верно, верно, - опомнился Василий, устыдясь своего откровения, как всплеска в омуте.
Этому всплеску всё-таки была причина. Он перед тем вспомнил о сестре Елене и о том, что после десяти лет супружества она была бездетна. Почему? Василий не спросил у Ангелова о том, дабы не иметь полного срама, и задал вопрос, на который получил бы ответ:
- Ты, Божий человек, скажи мне вот о чём. Всего три года назад ты побывал в Кракове, видел, поди, Сигизмунда. Каков он? И что о принце думают поляки? Ведь Александр‑то бездетен.
- Посильно мне ответить на твой вопрос, батюшка-государь. Я видел принца. Лик его впечатляет, и умом Бог не обидел. Вырос он в Кракове, и поляки питают надежды на него при новом разделении Польши и Литвы. Про Александра скажу мало. В Кракове за ним стоит жиденькая толпа поляков и чуть побольше литовцев. Судят его люди за то, что питию зелья хмельного подвержен.
- А о нраве Сигизмунда что скажешь? Всё поведанное тобой для меня полезно.
- О, Господи, - вздохнул Ангелов. - Никому не советую связываться с этим драчливым человеком. Он весь в своего батюшку Казимира: высокомерен и заносчив. Очень не любит православных христиан. Дай ему волю, он всех бы россиян вогнал в католичество.
Возникла тишина. Микола Ангелов откинул голову к стене, закрыл глаза, и у него мелькнула мысль: "Ну вот, гонцы уже в Кремле, они несут весть об исходе жития Александра".
Наступила полночь, и в это время в покое появился дворецкий Иван Мансуров.
- Батюшка–государь, прибыли из Кракова послы. Вести величают неотложными.
Василий посмотрел на Миколу Ангелова, покачал головой: дескать, ну и ну, - сказал Мансурову:
- Веди их сюда. Да скажи слугам, чтобы принесли медовухи и брашно .
Мансуров поклонился и ушёл. Прошло совсем немного времени, как следом за Мансуровым вошли Карп и Глеб, а за ними слуги с подносами. Гонцы приблизились к великому князю, опустились на колени, и Глеб повёл речь:
- Государь–батюшка, присланы мы в Москву по воле королевы польской и великой княгини литовской Елены Ивановны. Велено нам сказать, что двадцатого августа сего года она овдовела, потому как муж её преставился от не известной никому причины.
- Царство ему Небесное, королю польскому и великому князю литовскому Александру Казимировичу. - Государь перекрестился и спросил: - И что же, держава сиротствует?
- Да, государь–батюшка, потому как матушку Елену так и не венчали быть королевой.
- Что сказал сейм, кому быть королём?
- Мы уехали в день похорон короля, и о сейме ещё не было речи.
- Что ещё вам велела передать моя сестра?
- Сказано было государыней, что королём в Польше быть брату Александра, принцу Сигизмунду. Он в чести у вельмож Польши. Ещё государыня сказала, что как только Сигизмунд поднимется на престол, так пойдёт войной на Русь, отнимать взятые у Литвы земли. Нам же велено возвращаться в Вильно.
- Встаньте, - проговорил Василий. Глеб и Карп встали. - Боярин Иван, налей‑ка им медовухи за исправную службу. Накорми и отведи в людскую.
Некоторое время Василий Иванович сидел молча, сосредоточенно думая обо всём, что произошло в Польше. В эти мгновения он был похож на своего деда по матери, властителя Пелопоннеса Фому Палеолога, прозванного в народе Деспотом: греческий суровый профиль, высокий лоб, крупный нос с малой горбинкой, под ровно подстриженной бородой чувствовался крутой подбородок. Нрав у Василия от деда Фомы. Он отважно шёл встречь даже отцу. Было же, когда тот хотел женить его на иноземке. Он выстоял в этом деле, сказав, что ему нужна русская государыня.
В эти минуты глубоких размышлений Василий Иванович дерзнул пойти против самой судьбы и достичь престола королевства Польши и великого княжества Литвы. Он счёл, что это ему посильно, что с восшествием на престол Польши и Литвы он добьётся окончательного воссоединения всех русских земель от Смоленска до Киева, Минска и Полоцка, кои до времён Мстиславовых входили в великую Киевскую Русь. Тогда, считал Василий Иванович, Русь будет самой могущественной страной в Европе и её по праву назовут великой державой. Смелые мысли двадцативосьмилетнего гордого и твёрдого властителя требовали действий. Он решил немедленно собрать близких к нему бояр и князей и вместе с ними обсудить первые шаги к польско–литовскому трону. Однако осторожности ради он спросил мудрого Миколу Ангелова:
- Добрый человек Микола, вещание твоё сбылось. Гонцы - вот они, и слово их о кончине Александра мы слышали. Теперь скажи, что нам делать?
Знал Микола Ангелов, что сказать великому князю, да побаивался, помня о его крутом нраве и нелюбии к покойному батюшке. Считал Василий, что батюшка затоптал его стезю детства и отрочества конскими копытами, продержал его в чёрном теле, пока не погасил в себе неправедную любовь к внуку. Ангелов мыслил, что великий князь должен был давно погасить в себе чёрный огонь. Ан нет, он всё время подпитывал его, ища пороки своего отца в его приближенных, в тех, кто любил Ивана Васильевича. Микола Ангелов был одним из них, потому и не мог сказать Василию, чтобы жил по примеру отца, сеял вокруг себя зёрна мира, а не войны. Но подобную выходку великий князь не простит, и Микола упорно молчал. Он, однако, понял, что ему не отмолчаться, и сказал то, что гасило в Василии Ивановиче желание метать молнии и обрушивать громы на голову бедного дьяка:
- Батюшка–государь, моей головушки здесь недостаточно, чтобы дать совет на державный вопрос. У тебя есть мудрые и многоопытные советники. Позови их и послушай.
Василий помрачнел ликом и произнёс, исподлобья глядя на Ангелова:
- Ты, добрый человек, служишь в Посольском приказе не для того, чтобы увиливать от ответов государю, а чтобы помогать ему дельными советами, даже тогда, когда государь не ошибается.
- Хорошо, мой государь, я скажу, что делать сейчас. Защити свою сестру всей мощью державы от мук, на которые её попытается обречь Сигизмунд вкупе с архиепископом Радзивиллом.
- Державный совет, дьяк Микола, и я постараюсь исполнить братский долг. А иного ты ничего не посоветуешь?
- Нет, государь.
Сказано это было твердо, потому как Микола знал, что всё прочее, что и посоветовал бы государю, пошло бы вразрез с побуждениями великого князя. Знал Микола и то, что более сильные, чем он, личности из приближенных остановят тщетный порыв великого князя Василия захватить трон Польши и Литвы.
Многое понял из краткого ответа дьяка Ангелова великий князь Василий. По его мнению, добрый человек не хотел делить с ним плоды дерзновенных шагов. "Но не уйти тебе, добрый человек, от моей длани", - подумал Василий и сказал:
- Иди отдыхай, дьяк Микола, да собирайся в путь. Как откроют заставы на рубежах, ехать тебе в Польшу и Литву.
После ухода Ангелова великий князь недолго пребывал в покое. Он позвал Ивана Мансурова и наказал ему:
- Шли посыльных к моим ближним князьям и боярам. Зову их на совет. Князя Ивана Патрикеева сам позови.
Дворецкий ушёл. Василий посмотрел на Соломонию. Она томилась болью за судьбу золовки. Он посоветовал ей:
- Свет мой, государыня, не майся тут, иди в опочиваленку да помолись за мою желанную сестрицу. Там и почивать ляжешь. А мне не до сна: государевы дела неотложно вершить буду.
- Спасибо, мой семеюшка. Мне и впрямь маетно и потому пойду помолюсь, - сказала Соломония, подойдя к супругу, прижалась щекой к его плечу и ушла.
Оставшись один, великий князь заложил руки за спину и стал прохаживаться по покою, перелопачивая смелые желания захватить польско–литовский трон. Тут к нему начали приходить более здравые мысли, в отличие от тех, кои вспыхнули в тот час, когда он узнал о кончине короля Александра. Он подумал о том, какие у него есть весомые причины посягать на чужеземный трон, и оказалось, что их нет. Да, сестра была замужем за польско–литовским государем. Теперь его нет, она вдовствующая великая княгиня, увы, не королева. Вспомнилось и то, что Александр и Елена бездетны и у них нет прямого наследника. Выходило, что, ежели он, Василий, будет ломиться к чужому трону, все здравомыслящие люди - государи соседних держав - осудят его как завоевателя. "И обломает себе крылья русский державный орёл, - с горечью заключил Василий и даже усмехнулся: - Эко, размечтался".
Однако жажда великого князя на том не иссякла, и он ступил на другую стезю, дабы напитать ту жажду хотя бы в малой степени. Он вправе потребовать от будущего короля, чтобы тот оставил за Еленой русские города, как это сделал супруг, передав ей во владение Могилёв с воеводством.