- Раздать? - удивился пан Раб. - Вот этого я не стал бы делать, пан тесть. Зачем баловать мужика? Кто не может себя прокормить, пусть подыхает. Пусть подыхает! - с энергией повторил пан Гинек. - В наше время, пан тесть, нужна железная рука. Никаких подачек да пожертвований! Не хватало еще изнеживать мужиков! А времена-то еще и похуже настанут. Пускай лучше эти нищие привыкают понемногу к нужде. Пускай жрут древесную кору и всякое такое. Я бы ничего не стал им давать, а сказал бы прямо: эй вы, голодранцы бесштанные, скотина тупая и так далее, неужели вы вообразили, что у нас нет забот поважнее, чем наполнить ваши желудки? Нынче, сказал бы я им, все вы должны приготовиться к тяжелым жертвам. Надо нам думать о защите нашего королевства и ни о чем более. Вот как я сказал бы им, сударь мой. Время серьезное, и у кого нет охоты сложить голову за родину, пускай с голоду подыхает. И дело с концом. - Пан Гинек порывисто хлебнул из чаши. - Пока на ногах держатся - муштровать, учить обращению с оружием, и никаких разговоров.
Старый пан Янек вытаращил на зятя выцветшие глаза.
- Что вы, что вы, - в смятении забормотал он, - это вы о том, что - упаси бог! - война будет?
Пан Гинек усмехнулся.
- Как ей не быть! Должна быть: даром, что ли, у нас мир? Эх, пан тесть, ведь когда мир, то ясно же, - что-то готовится. Да это понял уже и… как бишь его называют-то?… ах, да, князь мира, - презрительно скривил губу пан Гинек. - Князь мира! - фыркнул он. - Еще бы, за свой трон трясется. А его на троне и не видно было бы, не подкладывай он три подушки под зад.
- Это вы о Подебраде? - нерешительно спросил старик.
- О ком же еще? Эх, сударь, ну и монарх у нас, благодарю покорно! Только и заботы, что о мире… Только и дел, что разные посольства и всякое такое. А на это денежки нужны, не так ли? Вот недавно в самый Глогов потащился, к польскому королю, - мол, пакт против турка. Так целую милю пешком отмахал навстречу поляку, подумайте! Что вы на это скажете?
- Ну что ж, - осторожно ответил пан Янек. - Мало разве о турке говорят?
- Все это ерунда, - решительно оборвал его пан Гинек Раб. - Но разве подобает чешскому королю столько чести оказывать поляку? Просто срам! - вскричал он. - Подебрад должен был ждать, пока поляк придет к нему! Вот до чего мы докатились, пан Янек. Что сказал бы на это покойный император Карл или Сигизмунд? При них-то, уважаемый, мы еще имели кое-какой международный престиж… - Тут пан Гинек сплюнул. - Тьфу! Диву даюсь, как это мы, чехи, миримся с таким позором.
Ну и дела, досадливо думал пан Янек Хвал. И зачем он мне все это говорит? Будто у меня своих забот мало…
- Или вот, - продолжал разглагольствовать пан Раб, - отправляет он посольство в Рим, чтобы, значит, папа признал его и всякое такое. Милость выпрашивает, видите ли. Пусть мол, мир воцарится среди христианства и всякое такое. Ну, это уж чересчур! - Пан Раб так стукнул по столу, что едва не опрокинул чаши. - От этого отец наш Жижка в гробу перевернется! Господи боже ты мой - вступать в переговоры с папой! За то ли мы, чашники, кровь проливали? Чтоб теперь нас продали Риму за папскую туфлю?!
"Да ты-то что так разбушевался? - дивился про себя старик, растерянно моргая. - И где это ты проливал кровь? Твой папаша, царствие ему небесное, явился в нашу страну только с Сигизмундом… Правда, он потом женился на пражанке. А имя его писалось - Йоахим Ханнес Рааб. Хороший был человек, голубчик мой, я его знавал; вполне разумный немец".
- А он воображает, будто делает бог весть какую высокую политику! - все язвил короля пан Гинек. - Вон даже во Францию шутов своих послал, к французскому королю. Давайте, мол, создадим союз христианских государей и будем собираться на эдакий общеевропейский конгресс или как там его. Станем мирно решать споры и всякое такое. И против турка, мол, вместе, и за вечный мир и прочее. Скажите сами: слыхана ли подобная бессмыслица? Разве политику так делают? Слушайте, да кто же станет решать споры мирно, когда их можно разрешить войной? И какое государство допустит, чтоб его отговаривали, если оно желает воевать с другим? Э, глупости; весь мир над этим смеется. А как такие шаги, обличающие нашу слабость, компрометируют нас перед всем миром, пан Янек! Ведь, господи, впечатление такое, будто мы боимся, как бы и впрямь не нагрянула война…
- А что - нагрянет? - озабоченно спросил старый пан.
Пан Гинек тряхнул головой.
- Готов побиться об заклад. Смотрите, пан тесть: против нас и мадьяр, и немец, и папа, и Австрия. Все они против нас; хорошо, - значит, надо напасть на них, пока они не объединились. Воевать немедленно - и все. Вот как надо!
И пан Гинек решительным жестом взъерошил волосы.
- Стало быть, надо загодя подумать о припасах, - задумчиво пробормотал пан Янек. - Хорошо, когда припас есть.
Пан Гинек доверительно наклонился к нему через стол:
- А у меня, сударь, план получше. Объединиться с турком и татарином. Вот это будет политика, а? Татарину отдать Польшу и Германию, пускай там все выбьет да выжжет. Тем лучше для нас, понимаете? А турку оставить Венгрию, Австрию и папу.
- Слыхать, турок больно бесчеловечен, - буркнул старик.
- Вот именно! - радостно возразил пан Гинек. - Уж он бы, сударь мой, так их отделал! Только никаких оглядок да всяких там христианских чувств! Просто это вопрос власти. А наша нация, сударь… я говорю, нет такой жертвы, которой бы не стоила наша нация; только надо, чтоб эти жертвы приносили другие, понимаете? Никого не щадить, как говаривал наш Жижка. Против всех и всякое такое. Эх, побольше бы нас, настоящих, чистых чехов! Взмахнуть бы еще разок нашей славной старой чешской палицей!..
Пан Янек Хвал из Янкова все кивал головой. Надо думать о запасах, гвоздило у него в мозгу. Кто знает, что еще будет. Старый Рааб был умный человек, хотя и чистокровный немец. Из Тироля. Как знать, может, Гинек умом в отца пошел, осенило вдруг пана Янека. Да и вообще в Праге-то многое знают… Главное - сена насушить. Для войны много сена требуется.
Пан Гинек Раб из Куфштейна молодецки стукнул по столу:
- Мы еще доживем до этого, дорогой тестюшка! Ваше здоровье! Эй, малый, тащи сюда кувшин. Налей мне вина, не видишь, чаша моя пуста? И - за удачу нашего дела!
- Wohl bekomm's, - учтиво ответил старый пан Янек.
1933
Наполеон
© Перевод Н. Аросевой
Мадемуазель Клэр (из Комеди Франсез) даже дыхание сдерживала; знала - император иногда вот так углубляется в мысли и тогда не любит, чтоб ему мешали. Впрочем, между нами, о чем с ним и разговаривать? Что вы хотите, все-таки император; с ним себя не чувствуешь как дома, не правда ли? (И вообще, он все-таки иностранец, думает мадемуазель Клэр, pas très parisien. Однако, когда он сидит вот так у камина, лицо у него довольно приятное.) (Конечно, хотелось бы, чтоб он был не так коренаст.) (Ля-ля, у него и шеи-то нет, c'est drôle.) (Между тем он мог бы быть и повежливей, знаете ли!)
На каминной доске тикают тяжелые мраморные часы. Завтра, думает император, надо принимать представителей городов - глупое занятие, но что делать; наверняка начнут жаловаться на налоги. После них австрийский посланник - вечно одно и то же! Потом явятся представляться новые председатели судов, придется заранее прочитать, кто из них где служил; людям приятно, когда я о них что-то знаю. Император считал по пальцам: что еще? Да, граф Вентура, опять притащится с доносом на папу… Наполеон подавил зевок. Господи, какая скука! Позвать, что ли, этого… как его? Того ловкого малого, что сейчас вернулся из Англии. Как же его зовут, porco, ведь это мой лучший разведчик!
- Sacrebleu, как же зовут этого малого? - вслух пробормотал император.
Мадемуазель Клэр шевельнулась в кресле, ее молчание приняло оттенок участия.
А, все равно, решил император, пусть себе зовется как хочет; зато его сведения превосходны. Нужный он человек, этот… да как же его, maledetto… И как это порой совершенно проваливается имя… глупо. У меня ведь хорошая память на имена, удивился себе император. Сколько тысяч имен ношу в голове, одних солдат сколько знаю по имени! Готов пойти на пари, я и сегодня еще могу вспомнить имена всех моих однокашников по кадетскому корпусу… и друзей детства. Постойте-ка, там был Тонио по прозванию Бильз Франчо или Ричинтелло, Тонио Зуфоло, Марио Барбабьетола, Лука - мы звали его Пето (император усмехнулся), и Андреа по прозвищу Пуццо или Тироне… Всех помню по именам, говорит себе император, а вот этого никак не вспомнить, tonnere!
- Мадам, - не выходя из задумчивости, заговорил он, - у вас тоже такая странная память? Помнишь имена мальчишек, товарищей детства, и не можешь вызвать в памяти имя человека, с которым разговаривал месяц назад.
- Совершенно верно, сир, - ответила мадемуазель Клэр. - Это так странно, не правда ли?
Мадемуазель попыталась вспомнить какое-нибудь имя времен своего детства; но ни одно не пришло ей на ум, всплыло только имя ее первого любовника. Некий Анри. Да, это был Анри.
- Странно, - бормотал император, уставившись на пламя в камине. - Всех могу представить себе. Гамба, Зуфоло, Брикконе, Барбабьетола, маленький Пуццо, Билья, Маттачо, Маккасетте, Беккайо, Чондолоне, Панчуто… Была нас дюжина бездельников, мадам. Меня называли Полио, il capitano.
- Какая прелесть! - воскликнула мадемуазель. - И вы, сир, были их капитаном?
- Конечно, - задумчиво проговорил император. - Я был то предводителем разбойников, то капитаном полицейских, в зависимости от обстоятельств. Я ими командовал, знаете ли. Однажды даже приказал повесить Маттачо за неповиновение. Старый сторож Цоппо едва успел обрезать веревку. В те поры, мадам, командовали не так, как теперь. Capitano - это был полновластный господин над своими людьми… Была там и враждебная нам ватага мальчишек, их вожака звали Зани. Впоследствии он в самом деле стал главарем бандитов на Корсике. Три года назад я приказал его расстрелять.
- Ваше величество родились вождем, - выдохнула мадемуазель Клэр.
Император покачал головой.
- Вы полагаете? Когда я был il capitano, я чувствовал свою власть куда сильнее. Править, мадам, это не то что командовать. Командовать без сомнений, без оглядок… не думая о возможных последствиях… Мадам, в том-то и заключалась вся полнота власти, что то была только игра, и в том, что я знал - это только игра.
Мадемуазель догадалась, что от нее не ждут никаких слов; да зачтется это в ее пользу.
- Но и теперь, и теперь… - продолжал император как бы про себя. - Теперь тоже мне часто вдруг приходит в голову: Полио, да ведь это только игра! Тебя называют "сир", тебе говорят "ваше величество", потому что мы в это играем, все мы. Эти солдаты навытяжку… Эти министры и посланники с их поклонами до полу - все игра. И никто не толкнет локтем соседа, никто не расхохочется… Детьми мы тоже играли так серьезно. Это входит в правила игры, мадам, - делать вид, будто все это взаправду…
На каминной доске тикали тяжелые мраморные часы. Странный какой-то император, несмело думала мадемуазель Клэр.
- Быть может, только за дверью подмигнут друг-другу, - углубленный в свои мысли, продолжал император. - И, может быть, шепнут: молодец этот Полио, как играет в императора - глазом не моргнет; не будь это игрой, можно было бы сказать, он принимает это всерьез!
Император фыркнул, словно смеялся где-то там, внутри.
- Комично, не правда ли, мадам? А я все время начеку - чтобы, как только толкнут друг дружку локтем, рассмеяться первым. Но они - нет. Порой у меня такое чувство, что они сговорились поймать меня на удочку. Понимаете, чтоб я поверил, что это не игра; и потом высмеять меня: Полио, Полио, попался!
Он засмеялся тихонько…
- Нет, нет, меня им не провести. Я-то знаю, что знаю.
Полио, мысленно смаковала мадемуазель Клэр.
Когда он перейдет к нежностям, я буду так его называть. Полио. Mon petit Polio.
- Простите? - резко спросил император.
- Нет, ничего, сир, - опомнилась мадемуазель.
- Мне показалось, вы что-то сказали. - Он наклонился к огню. - Странно, у женщин я этого не наблюдал в такой мере; а у мужчин это часто бывает. В глубине души они никогда не перестают быть мальчишками. Потому-то и совершают столько всего, что, собственно, играют. Потому-то и вершат дела столь сосредоточенно и страстно, что все это, в сущности, игра… как вы думаете? Разве может кто бы то ни было быть императором всерьез, а? Я-то знаю - все это только шутка.
Наступила тишина.
- Нет, нет, - снова заговорил император глухим голосом. - Не верьте этому. Но иной раз, знаете ли, чувствуешь такую неуверенность… Иной раз вдруг делается страшно: ведь я еще маленький Полио, и все это - только так, правда? Mon Dieu, вдруг когда-нибудь все обнаружится! Вот что не позволяет чувствовать себя уверенно…
Император поднял глаза и пристально посмотрел на мадемуазель Клэр.
- Только перед женщиной, мадам, только в любви бываешь уверен, что… что ты уже не ребенок; здесь-то уж знаешь, черт возьми, что ты мужчина!
Император вскочил:
- Allons, madame!
Внезапно он сделался страстным и нетерпеливым.
- Ah, Sir, - томно пролепетала мадемуазель Клэр, - comme vous êtes grand!
1933
Как это делается
(иллюстрации Иозефа Чапека)
© Перевод Т. Аксель, Ю. Молочковского
Как делается газета
***
Я часто запоем читал детективные романы, которые начинаются с того, что на письменном столе (или в элегантной холостяцкой квартире) молодого репортера газеты "Стар" (или "Геральд") Дика Говарда (или Джимми О'Доннели) звонит телефон и взволнованный женский голос сообщает: "На Микуландской улице только что произошло ужасное убийство. Пожалуйста, приезжайте немедленно!" Упомянутый Дик Говард (или Джимми О'Доннели) вскакивает в свой автомобиль, едет на Микуландскую улицу, находит след преступников, кидается в погоню, попадает в руки злодеев, они оглушают или хлороформируют его, бросают в подземелье, однако он выбирается оттуда и вновь преследует их в автомобиле, на самолете, на пароходе и, наконец, после двухнедельной захватывающей и полной опасностей гонки настигает. Тут бравый репортер хватается за телефонную трубку и вызывает свою редакцию: