- Ты защищаешь его, потому что сам жил среди белых людей и набрался всякой дряни от них, - говорит Армоль. - Я не хочу тебя обидеть, Орво. Но когда собака побудет в волчьей стае, а потом вернется к человеку, то бывает, что она нет-нет да и завоет по-волчьи… Я знаю, ты надеешься, что Сон станет таким же луоравэтльан, как и мы. Но слушай! Позавчера он получил столько подарков от своих соплеменников, сколько нам с тобой даже не снится, когда наши яранги бывают увешаны песцовыми шкурками. Поделился он с тобой хоть щепоткой табаку? Дал твоему внуку кусок сахару? Или подарил старухе твоей лоскут красной ткани? Если он не соблюдает главной заповеди - делись всем, что у тебя есть, - он не наш!
- Даже собаке научиться выть по-волчьи нужен срок, а Сон - человек, - убежденно возражает Орво. - Он пришел из того мира, где не любят делиться друг с другом. Там все наоборот: каждый старается отнять даже последнее у другого. Как же ты хочешь, чтобы он сразу же перенял наши привычки?.. Вот ты говоришь, что тебе не по сердцу, когда он смотрит, как мы совершаем наши обряды. А подумал ты о том, как ему самому трудно переломить себя, переделать всю свою жизнь заново и отказаться от того, что ему дорого. Мы еще не знаем, чем пожертвовал Сон, чтобы помочь Пыльмау и маленькому Яко.
- Очень-то нам нужна его помощь, - ворчит Армоль. - Обошлись бы и без него.
Приставив к глазу лезвие, Орво любуется на свою работу и делает знак Армолю, чтобы тот взял из кадки кожу. Но Армоль даже не шевелится. Он смотрит куда-то за спину старика и с раскрытым ртом за кем-то следит. Орво оборачивается и видит идущего к ним Джона.
- Ковыляет к нам, - цедит сквозь зубы Армоль. - Сытая рожа так и сияет: накурился и напился крепкого сладкого чая.
- Перестань! - прикрикивает на него Орво.
- Етти! - весело здоровается Джон.
- Етти! - бросает Армоль, глядя куда-то в сторону.
- Етти, етти, - ласково произносит Орво и замечает: - Сон, сколько раз я тебе говорил: "етти" говорит не тот, кто приходит, а тог, кто встречает. Такой у нас обычай. Чужака сразу же видно, если он торопится сказать "етти".
- Так он и есть чужак, - с кривой усмешкой замечает Армоль.
Джон усаживается на камень и достает несколько листьев табаку.
- Закурим, - предлагает.
Орво с готовностью вынимает свою трубочку, сделанную из моржового бивня с головкой из срезанного винчестерного патрона. Армоль свертывает жвачку и осторожно кладет за щеку. Он с интересом смотрит, как Джон зажигает спичку.
- Эти зажигательные палочки ловко белые люди придумали, - уважительно произносит он, бережно беря коробок в руки.
- Вы знаете, - говорит Джон, - что мне подарили много разных вещей. Но я живу с вами, и все, что прислал мне капитан русского парохода, принадлежит поровну всем энмынцам.
Джон достает листок бумаги, густо исписанный с обеих сторон.
- В Энмыне живет четыре раза по двадцать и еще семь человек в двенадцати ярангах, - Джон прочитывает имена глав семей. Некоторые имена он произносит неправильно, и Орво поправляет его. - Всю муку, сахар, чай и табак я разделил на четыре двадцатки и семь долей и разложил на двенадцать кучек. Теперь я спрашиваю вас: верно ли я поступил?
Армоль не сводит глаз с бумаги. Дрожащим от волнения голосом он спрашивает, показывая на листок:
- И мое имя тут записано?
- Да, - отвечает Джон, ищет глазами, замечает ногтем и показывает: - Вот Армоль. Женат, двое детей, старуха мать, всего пять долей.
- Но как ты все это узнал? - удивляется Армоль.
- Пыльмау мне помогала.
- Женщину-то ни к чему было брать в помощницы. Позвал бы меня, - говорит Армоль и сплевывает густую табачную коричневую слюну.
- В следующий раз непременно позову тебя, - обещает Джон и продолжает: - Но материю и другие вещи мы не стали резать: очень маленькие лоскутки получаются. Может быть, будет лучше, если мы вместе решим, кому больше всех нужна новая камлейка? Тому и дадим целиком, чтобы не резать.
- Верно говоришь, - замечает Орво.
- Тогда пойдем к нам в ярангу, посмотрим, что кому отдать, - предлагает Джон.
- Ладно, - соглашается Орво и спрашивает: - А можно помыть нам руки в твоей моечной лоханке? А то они у нас больно грязные.
- Конечно, - отвечает Джон. - У меня теперь даже мыло есть!
Пыльмау уже приготовила чайник, и на низеньком столике, придвинутом к бревну-изголовью, стоят кружки и чашки. На большом деревянном блюде горкой сложены только что испеченные на нерпичьем жиру лепешки.
Джон наливает в умывальник воды и подает Армолю кусок мыла. Кусок белого, никогда доселе не виданного вещества скользит в руках, и Армоль хихикает так, словно его кто-то щекочет:
- Как живой! Убежать хочет! Не привык еще к чукотским рукам. Дикий…
Под руководством Орво он намыливает руки и усердно трет их.
Старик советует заодно вымыть и лицо.
- А белый зверек не укусит? - спрашивает Армоль, показывая на мыло.
- Сначала сделай пену на ладонях, намажь лицо, потри и смой, - говорит Орво.
Армоль делает все так, как сказал старик. Аккуратно размазав мыльную пену по лицу, он вдруг испускает истошный крик:
- И-и-и! Кусается! В глаза вцепился!
Армоль мечется по чоттагину, сбивая расставленные китовые позвонки и натыкаясь на столбы, держащие свод яранги.
- И-и! - кричит он. - Глаза ест!
Орво ловит Армоля и силой подводит обратно к умывальнику.
- Смой как следует пену - все пройдет! - говорит он. - Промой глаза хорошенько.
Пока Армоль носился по яранге, Пыльмау звонко хохотала. Не удержались от смеха и Джон, и Орво.
Когда Армоль смыл мыло и резь в глазах утихла, он обрел былую самоуверенность и сердито огляделся.
- Что смеешься! - ворчит он на Пыльмау. - Тебя бы так!
- И у меня такое было, пока Сон не научил, - дружелюбно отвечает Пыльмау.
Мужчины усаживаются за коротконогий столик, и Джон предлагает:
- Может быть, сначала выпьем дурной веселящей воды?
Армоль и Орво переглядываются.
- Пропустить немного можно, - решает Орво.
Пыльмау приносит бутылку, и Джон разливает водку по чашкам.
- Мау, можешь выпить с нами? - Джон протягивает ей чашку.
- Не буду, - качает она головой. - Вы пейте, а я не стану мешать мужскому разговору.
Пыльмау уходит, и в чоттагине остаются одни мужчины.
Джон хозяйничает за столом, разливает чай, предлагает гостям отведать лепешки на нерпичьем жиру. Вытянув губы трубочкой, гости с шумом пьют чай. Выждав некоторое время, Джон обращается к ним:
- Друзья, я бы хотел посоветоваться с вами…
- Мы слушаем тебя, Сон, - отвечает Орво.
- Я хочу жениться на Пыльмау…
Удивленные таким заявлением, Орво и Армоль словно по команде ставят чашки на столик.
- Да, я хочу жениться на Пыльмау и усыновить Яко, - продолжает Джон, - но не знаю, как это сделать…
Армоль и Орво недоуменно переглядываются. Армоль, заикаясь от смущения, спрашивает:
- Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя научили, как это сделать?
- Вот именно! - восклицает Джон, обрадованный тем, что его так легко и быстро поняли.
- Я тебя уважаю, Сон, - растерянно говорит Орво, - но я уже не гожусь, разве вот Армоль сможет.
Армоль растерянно смотрит на Джона и напрямик спрашивает:
- А чья вина - твоя или ее?
- Вины никакой нет, - отвечает Джон. - Пыльмау согласна… По правде говоря, мы уже с ней живем, как муж с женой, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива. Спим в одном пологе, на одной постели…
- Ну! - нетерпеливо прерывает его Армоль. - А дальше?
- А дальше вот что: говорит она, что у нас будет ребенок. Я, конечно, очень рад, но ребенку нужен отец, а Пыльмау - настоящий муж.
- Ничего я не понимаю, - говорит Армоль, обращаясь к Орво.
- Я тоже, - пожимает плечами Орво и спрашивает Джона:
- Ребенок, который будет, - твой?
- А чей же еще? Конечно, мой. Тут уж и сомневаться нечего, - отвечает Джон.
- Какая же еще женитьба тебе нужна, когда ты и так уже женат, - разводит руками Орво.
- Вы меня, видно, не так поняли, - смущенно говорит Джон. - Дело в том, что у белых людей мужчина и женщина считаются женатыми лишь тогда, когда они предстают перед священником…
- Священник - это у белых людей шаман, который может общаться с богом, - поясняет Армолю Орво.
- Или если они записываются в особую книгу у самого главного человека в селении, - говорит Джон, - это считается за самое важное.
- Не знаю, не понимаю, - мотает головой Армоль. - Мне в женитьбе важно совсем другое. То, отчего дети бывают. Я так думаю, Сон, ты давно женат на Пыльмау, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива, если я тебя верно понял. А то, что у нас нет человека, который может общаться с богом белых людей, и книги, и даже главного человека в селении, - тут уж мы тебе никак не поможем.
- Сон, если ты решил жить по нашим обычаям, такты уже женился, - заключает Орво. - Больше ничего не надо.
- Правда? - обрадованно восклицает Джон.
- А как же иначе? - отвечает Орво.
- Значит, я могу называть Пыльмау своей женой?
- Давно можешь, - говорит Армоль и сам наливает в чашки водку.
Джон показал подарки, присланные русским капитаном. Орво и Армоль одобрили, как Джон разделил их. Посудив-порядив, ткань решили отдать в семью Гувата, который долго болел.
Три матросские фланелевые рубахи Орво посоветовал Джону оставить себе, однако Джон с этим не согласился и подарил их Тнарату, Орво и Армолю.
- Все нужное, - сокрушенно произнес Орво, оглядывая подарки. - Нам надо и подвесной мотор, и новые винчестеры, патроны. Хорошо бы достать и деревянный вельбот. Очень хорошо на нем во льдах плавать. Но стоит дорого. Наверное, надо три двадцатки моржовых клыков или ус с целого кита отдать… - Он обратился к Армолю: - А ты вот говоришь, что можно обойтись безо всего этого и жить по древним правилам и со старинными орудиями. Согласился бы ты сегодня выйти в море с одним копьем или луком со стрелами?
- Будем надеяться, что сумеем купить и вельбот, и подвесной мотор, - сказал Джон и спросил Орво: - А платят чукчи какую-нибудь дань русскому правительству?
- Кто хочет, тот и платит, - небрежно ответил Орво.
- Как? - не понял Джон.
- По доброй воле у нас платят дань, - пояснил Орво. - Это как бы подарок Солнечному Владыке - Русскому царю.
- Очень интересно! - удивленно произнес Джон.
- Ничего интересного, - заметил Орво. - Отдают всякую дрянь, ненужную в хозяйстве.
Когда разносили подарки, в каждой яранге Орво, Армоля и Джона встречали с радостью и старались угостить. Люди жили по-разному. Были и вовсе бедняки, У которых покрышки яранг были рваные, а пологи представляли собой полусгнившие лохмотья оленьих шкур.
В одной яранге жили два старика. Полуослепшие и грязные, они ползали в зловонном и грязном чоттагине. Посреди стояла деревянная лохань, из которой одновременно ели собаки и старики.
Вопросительно взглянув на Орво, Джон заметил смущение на его лице и спросил:
- Разве нет никого, кто бы мог помочь этим несчастным?
- У них нет родни, - сказал Орво. - Сердобольные люди приносят им еду, иногда прибирают в яранге.
Уже на улице, по дороге в другую ярангу, Орво сказал:
- Им давно надо уходить за облака. У нас такой обычай: если человек уже не может прокормить себя или начинает приносить меньше, чем стоит его жизнь, он по своей доброй воле уходит за облака. Но у Мутчина и Эленеут вышло так, что сыновья их, которые могли помочь им уйти в другой мир, уже умерли. Теперь некому совершить обряд, и старики будут маяться, пока не угаснут.
- Как жестока жизнь! - не сдержался Джон.
- Да, - согласился Орво. - Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.
Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.
Ранним утром Яко разбил ковшиком лед в ведре и удивленно произнес:
- Затвердела вода!
А отяжелевшая Пыльмау сказала:
- Зима пришла.
16
По первому снегу Джон начал учиться управлять упряжкой. За лето собаки разжирели и обленились. Некоторые вообще забыли дорогу к дому, и их приходилось разыскивать по всему селению. Дело осложнялось еще и тем, что Джон их не знал "в лицо", и Пыльмау бегала вместе с ним в поисках.
Когда наконец упряжка была собрана и запряжена, Джон уселся на нарту и храбро крикнул:
- Гу!
Нарта не двинулась с места. Собаки продолжали обнюхивать друг друга, не выразив никакого желания повиноваться команде. Повторив несколько раз "гу", Джон разразился потоком ругательств. Вожак медленно обернулся и как бы с укоризной посмотрел на незнакомого каюра. Пришлось позвать Пыльмау. Она что-то сказала собакам, а потом спокойно и деловито произнесла:
- Гу!
Джон едва успел прыгнуть на нарту. Сделав круг по лагуне и освоив команды "кх-кх" и "поть-поть" - направо и налево, - он направил нарту к яранге. Притормозив и произнеся протяжное: "Гэ-э-э!" - Джон крепко вбил остол в еще неокрепший снег и спросил Пыльмау:
- Что же ты сказала собакам такое, что они сразу же пошли?
- Да ничего такого, - ответила Пыльмау. - Сказала, чтобы слушались тебя, потому что теперь ты им хозяин.
- И все? - с недоверием спросил Джон.
- А что еще им говорить? Теперь они знают, что делать.
Однако на деле оказалось далеко не так. Упряжка упорно не двигалась с места, а вожак выражал полное безразличие к командам Джона. Это была большая лохматая собака с умным задумчивым взглядом. Во взгляде ее было столько презрения к Джону, что он наконец-то не выдержал, схватил бич и дважды огрел собаку. Уселся на нарту и сердито крикнул: "Гу!"
Вожак оглянулся, но пошел.
К вечеру, измученный больше собак, Джон ввалился в ярангу и торжествующе заявил жене:
- Мау! Я все же заставил их слушаться. Они меня признали своим хозяином.
- Иначе и не могло быть, - сказала Пыльмау, - ведь я им об этом сказала.
В осенние ненастные дни Джон перестроил ярангу. Иногда ему помогали Орво, Армоль и Тнарат. Сейчас это было странное, но удобное жилище. Джон не слепо копировал ярангу Карпентера из Кэнискуна. Карпентер не держал собачью упряжку, а Джону она была нужна, поэтому он расширил чоттагин и разделил его на две половинки: одна - для людей, другая - для собак. Эти половинки отделялись одна от другой невысокой перегородкой, похожей на забор. В предназначенной для людей части стоял грубо сколоченный стол с таким же неказистым табуретом, большой ящик, прислоненный к стене, - шкаф, полки, привязанные к стене обрывками лахтачьего ремня. Каморку свою Джон тоже расширил раза в два. Теперь она превратилась в настоящую комнатку с широкой постелью, устланной отборными белыми оленьими шкурами. Труднее было с отоплением. Пришлось поставить в комнату обыкновенные каменные жирники. Правда, этим достигались сразу же обе цели - отопление и освещение.
В одной стене чоттагина Джон прорезал квадратное отверстие и вставил полупрозрачный пузырь - высушенный и особым образом обработанный для арара желудок моржа. В чоттагине сразу посветлело, и энмынцы приходили в ярангу Джона, чтобы заглянуть в окно.
Полог больших изменений не претерпел. Только в одном углу поблескивал медный рукомойник. Он висел вместо бога удачи, который смущал Джона ироническим выражением деревянного лика и жирным неопрятным ртом, облепленным засохшей жертвенной кровью и жиром. А бог занял место умывальника в чоттагине. Пыльмау сначала возражала против его переселения, но Джон решительно заявил, что богу гораздо приятнее висеть на свежем воздухе, чем в духоте. Что же касается рукомойника, то замерзшая вода может его разорвать.
Приручив упряжку, Джон мог теперь вместе с другими охотниками ездить в тундру. Орво показал, в каких местах охотился на песца Токо, и сказал:
- Теперь это твои места. Можешь пока выложить подкормку, а когда песцовый мех станет белый как снег, поставишь капканы. Я покажу, как это делать.
Для подкормки возили чуть подпортившееся мясо и выброшенные морем звериные туши, которые уже не годились в пищу человеку.
Море еще не совсем замерзло. Переменчивый ветер то отжимал ледяное крошево от берега, то снова пригонял, и в бурные ветреные ночи на яранги падали выбрасываемые волнами ледяные бомбы.
Ранним утром мужчины выходили за морскими дарами. Джона больше интересовали хорошие доски, хотя он собирал и морскую капусту. По вкусу она напоминала свежепросоленные огурцы.
Джон вышел из яранги задолго до рассвета. В темноте светились волны и с глухим звуком разбивались о мерзлую гальку. Идти было скользко: то и дело под ноги попадали ледяные глыбы. Джон шел на запад. На найденных бревнах и досках Джон ставил метку - клал камень. Идущий за ним будет знать, что опоздал, что у досок и бревен уже есть владелец. Бледный рассвет застиг его невдалеке от узенького пролива, ведущего в лагуну. Можно уже было поворачивать обратно: дальше идти не имело смысла - за проливом находились крутые скалы, обрывающиеся прямо в воду.
Джон присел передохнуть. Он глубоко дышал, ноздри щекотал студеный, пахнущий морскими ветрами воздух. Рассвет с трудом пробивался сквозь плотные, как мокрые занавески, облака. Все, что мерещилось в сумерках и казалось странным, стало привычным и знакомым.
Лишь один темный предмет не давал покоя Джону. Что-то в нем было необычное: в волнах невдалеке от пролива перекатывался огромный черный предмет. Поначалу Джон думал, что это просто большая волна. Но она отличалась от других волн удивительным постоянством.
Джон двинулся туда. Чем светлее становилось, тем загадочнее выглядел предмет. Только подойдя совсем вплотную, Джон сообразил, что перед ним огромный кит. Туша почти наполовину была на суше. Черную лоснящуюся китовую кожу облепили ракушки, испещрили трещины. По всей видимости, кит был мертв. Может быть, его смертельно ранили китобои, а может, кит своей смертью умер. Морской великан был бездыханен и слегка вздрагивал под ударами волн.
Смутно догадываясь, что эта находка представляет огромную ценность для энмынцев, Джон заторопился в обратный путь. Чтобы легче было идти, он поднялся на травянистую полосу. Вдали показалась человеческая фигурка. Подойдя ближе, Джон узнал Тнарата. Тнарат со смаком жевал длинные стебли морской капусты.
- Рано встаешь! - крикнул он Джону с плотно набитым ртом и похвастался, показывая куски черной моржовой кости. Эта кость особенно ценится американскими коллекционерами, и иногда за один такой небольшой обломок можно получить целую плитку жевательного табаку. - А чем ты похвастаешься, рано встающий?
- Я нашел кита, - ответил Джон.
- Что-что нашел? - переспросил Тнарат.
- Кита.
- Видно, ты спутал белуху с китом, - не поверил Тнарат.
- Настоящего огромного кита! - крикнул Джон. - Я тебя не обманываю. Сходи сам, посмотри.
- Посмотрю, - недоверчиво произнес Тнарат и быстро зашагал на запад.