- Что это ты такое сказал? - эхом откликнулась Соня.
Мы с братом в общем совсем не похожи друг на друга, но в некоторых ключевых моментах сходимся. Наверное, сказывается кровь.
- Спасибо, нет, - повторил Ричард. - Честно говоря, мне кажется, я должен продолжить изучение тропических болезней.
По лицу Сони мелькнула лишь тень возмущения. Прежде всего она думала о старике, который явно растерялся и внезапно потерял почву под ногами.
- Бэзил, дружище, - заговорила она, наклоняясь к нему и только что не прижимаясь грудью к ушам, - вы перепутали. Тот малый, о ком я вам говорила, - Фрэнк, вот он. Фрэнк, позволь представить тебе достопочтенного…
- Да мы знакомы, - перебил ее гость, поворачиваясь к Фрэнку.
Фрэнк вернулся из своего далека.
- Я подавал заявление, - сказал он, - и, полагаю, мои данные…
- Женаты?
- Нет, но рассчитываю вскоре жениться. - Как и следовало ожидать, он повернулся ко мне. Я ответила самой злобной, какую только можно себе представить, улыбкой.
- Хотите получить эту работу?
- О, весьма.
- Уверены?
- О да, совершенно уверен.
Во второй раз старик попадать впросак не собирался.
- Надеюсь, вы действительно хотите получить это место. На него есть немало отличных претендентов, и нам нужен сильный…
- Да, я хочу получить это место.
- Что ж, бери его, - сказала Соня, и в этот момент мне показалось, что она погубила все дело, явно выйдя за рамки своих полномочий.
Но старик просиял, накрыл ладонями ее хорошо ухоженные руки, и мне даже показалось, что из его шамкающего рта потекли слюни.
Другие вертелись вокруг, стараясь перемолвиться хоть словом с человеком из медицинского управления. Соня, пусть и неявно, избегала Ричарда. Сейчас с ней разговаривал, прислонившись к стене, Фрэнк. Мне вдруг расхотелось терять его. Я огляделась вокруг и, подумав, что мне здесь больше делать нечего, сказала Ричарду:
- Пошли.
Ричард смотрел в спину Соне.
- Куда это ты заторопилась? Еще рано. В чем дело?
В том, что занавески колыхались на открытом окне, через которое из саванны в эту нелепую гостиную задувал порывами легкий ветерок. Нарастало возбуждение, я подумала, вот-вот люди закричат, вскрикнут пронзительно раз или два, как птицы, потом замолчат. Еще я подумала, что, может, Ричард передумает насчет работы, скажет об этом Соне, и пусть уж она найдет способ выпутаться из положения. В настоящий момент она поправляла Фрэнку галстук и во всеуслышание наставляла его, что надо следить за собой, как будто сама получила воспитание в приличной семье. Надо бы нам сказать ей, подумала я, что такие вещи на публике не говорят. Я бы с удовольствием задержалась допоздна, чтобы затянуть Фрэнка назад, на свою территорию; но надвигалась буря, а ехать домой в бурю - радость невелика.
У Ричарда воля сильнее моей. После той вечеринки он отдалился от Сони, целиком погрузившись в работу. Я разорвала помолвку. Не знаю, воспринял ли это Фрэнк с облегчением или наоборот. До его отъезда на новое место службы на север оставалось еще три месяца. Большую часть времени он проводил с Соней. Я могла только гадать, как развивались их отношения. Я по-прежнему иногда заезжала к Соне и заставала там Фрэнка. Эти двое и сама ситуация одновременно отталкивали и притягивали меня. В промежутках между дождями, навещая Соню, я частенько находила их на реке, в ялике; я все высматривала, когда же будет виден розовый зонт, и радовалась его появлению. Раз или два, при встрече в клинике, Фрэнк говорил мне буквально в таких словах: "Думаю, мы все же могли бы пожениться". Однажды он сказал: "Знаешь, старушка, Соня - это ведь совсем несерьезно". Но мне кажется, он боялся, что я поймаю его на слове или по крайней мере сделаю это слишком рано.
Соня снова заговорила о путешествиях. Она училась читать дорожные карты. Одной из медсестер она сказала: "Когда Фрэнк устроится на севере, я поеду к нему и подыщу ему место еще лучше". А другой медсестре сказала: "В этом месяце или в следующем, точно не знаю, подруга, из тюрьмы возвращается мой старик. Муж. Увидит, как тут все изменилось. Придется ему привыкнуть".
Однажды в полдень я поехала на ферму. Соню я не видела шесть недель, потому что дома, на каникулах, были ее дети, а их я не любила. Я соскучилась по Соне, с ней всегда весело. Слуга сказал, что она на реке, с доктором Фрэнком. Я спустилась вниз по тропинке, но их нигде не было видно. Я прождала минут восемь и тронулась назад. Все местные, кроме слуги, разошлись по своим хижинам и улеглись спать. Какое-то время слуги не было видно, а когда он появился, меня испугало выражение страха на его лице.
Я обходила старое стойло для быков, ныне опустевшее - ибо фермерским делом Соня больше не занималась, ей даже трактор был не нужен, не то что упряжка быков, - когда появился слуга и прошептал мне на ухо: "Баас Ван дер Мерве дома. Он у окна".
Я спокойно продолжила свой путь и, приблизившись к дому, увидела мужчину лет пятидесяти, изможденного вида, в шортах и рубашке цвета хаки. Он стоял на ящике у окна в гостиную. Ладонь его лежала на занавеске; отодвинув ее, он пристально вглядывался в пустую комнату.
- Ступай на реку и предупреди их, - велела я слуге.
Он повернулся было, но - "Эй ты, малый" - крикнул мужчина. Слуга в своей светло-зеленой униформе помчался на голос.
Я спустилась к реке в тот самый момент, как они сходили на берег. Соня была одета в светло-голубое. Голубого цвета был и ее новый зонт. Выглядела она сегодня как-то по-особому эффектно, и я обратила внимание на ее ослепительно белые зубы, яркие карие глаза и позу, в которой она стояла посреди Африки под пылающим солнцем, в высокой густой траве - точь-в-точь героиня какого-нибудь рассказа. Фрэнк, отлично выглядевший в своем тропическом одеянии, привязывал ялик к причалу. "Твой муж вернулся", - сказала я и, охваченная страхом, побежала назад, к машине. Я запела двигатель, отъехала и, проезжая на скорости по гравийной дорожке мимо дома, увидела, что Дженни Ван дер Мерве в сопровождении слуги входит внутрь. Он повернулся, посмотрел вслед машине и заговорил со слугой - явно спрашивал, кто я такая.
Впоследствии абориген показал в суде, что Дженни обошел весь дом, внимательно изучая произошедшие перемены и новую обстановку. Он сходил в туалет и спустил за собой воду. Попробовал краны в обеих ванных. Зайдя в комнату Сони, поправил ее криво стоявшие туфли. Затем принялся проверять по всему дому мебель, прикасаясь к каждому предмету средним пальцем правой руки и внимательно разглядывая, не осталось ли на нем следов пыли. Слуга следовал за ним, и когда Дженни подошел к старинному голландскому комоду, стоявшему где-то в углу одной из детских - Соня терпеть не могла оставшуюся от отца старую мебель, - и обнаружил на нем немного пыли, велел принести тряпку и стер пыль. Покончив с этим, Дженни продолжил обход дома и, когда закончил проверку всего на предмет пыли, вышел во двор и двинулся вниз по Дорожке к реке. У стойла для быков он обнаружил Соню и Фрэнка, споривших о том, что делать да куда идти, вынул из кармана пистолет и выстрелил. Соня погибла на месте. Фрэнк продержался еще десять часов. Это было серьезное преступление, и Дженни повесили.
Несколько недель я ждала, когда Ричард наконец предложит убираться отсюда. Сама я предложить это боялась, а то еще всю оставшуюся жизнь будет жалеть о таком шаге. Наш длительный отпуск должен был начаться только через год. Очередной - через несколько месяцев. Наконец он сказал: "Не могу здесь больше жить".
Мне хотелось вернуться в Англию. Я даже думать ни о чем другом не могла.
- Мы не можем здесь больше оставаться, - сказала я, словно играя роль в пьесе.
- Ну что, собираемся и едем? - сказал он, и я ощутила огромное облегчение.
- Нет, - сказала я.
- Да, жаль собирать манатки, - сказал он, - когда мы оба так далеко продвинулись в изучении тропических болезней.
В общем, на следующей неделе я уехала. А Ричард с тех пор продвинулся в изучении тропических болезней еще дальше. "Жаль, - сказал он накануне моего отъезда, - если то, что случилось, станет между нами".
Я собралась и отправилась навстречу славной жизни, еще до того как установилась сухая погода, после которой снова начнутся дожди и все будет так предсказуемо.
СОБИРАЮЩИЙ ЛИСТЬЯ
© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.
Сразу за мэрией расположен лесистый парк, который под конец ноября начинает втягивать прямо в себя некое прозрачное голубое облако, и, как правило, до середины февраля весь парк плавает в этой дымке. Я прохожу мимо него каждое утро и всякий раз в самом центре туманного образования вижу Джонни Геддса, сгребающего листья. Время от времени он останавливается, резко вздергивает свой удлиненный череп, смотрит с возмущением на груду листьев, так, словно ее не должно там быть, и возвращается к работе. Сгребанию листьев он обучился в годы, проведенные в психиатрической лечебнице; именно этим делом его там занимали, а когда выпустили на волю, городской совет нашел для него листья для уборки. Но возмущенное подергивание головой выглядит для него совершенно естественно, ибо эту привычку он усвоил, еще когда считался наиболее перспективным, и жизнерадостным, и общительным выпускником своего года. Он выглядит гораздо старше своих лет, ведь с того времени, как Джонни основал общество искоренения Рождества, не прошло и двадцати лет.
Тогда Джонни жил со своей теткой. Я была школьницей, и на рождественские праздники мисс Геддс подарила мне брошюру своего племянника "Как разбогатеть на Рождестве". Название очень привлекательное, но выяснилось, что разбогатеть на Рождестве можно, лишь покончив с самим Рождеством, так что я сразу отложила брошюру в сторону.
Однако это была только первая его попытка. В ближайшие три года он основал свое аболиционистское общество. Его новая книга, "Покончи с Рождеством, иначе все мы умрем", пользовалась в городской библиотеке большим спросом, и я оказалась в самом хвосте очереди. На сей раз аргументы Джонни звучали весьма убедительно, и, даже не успев дочитать книгу до конца, многие становились его верными союзниками. На днях я купила ее старый потрепанный экземпляр, и, несмотря на то что с тех пор прошло много времени, мысль о том, что празднование Рождества - преступление национального масштаба, звучит с прежней силой. Джонни показывает, что любая группа людей в королевстве сталкивается с угрозой неизбежного голода на протяжении периода, обратно пропорционального по своей продолжительности тому времени, когда одна из каждых шести индустриально-производительных групп - если только понятно, что имеется в виду, - перестает производить игрушки и принимается запихивать их в чулки. Он приводит сокрушительную статистику, согласно которой 1,024 процента времени, которое ежегодно убивается под Рождество на бездумные покупки и бессмысленные посещения церковной службы, на пять лет приближает нацию к окончательной гибели. Кое-кто из читателей запротестовал, но Джонни удалось разбить их невнятные аргументы, и общество искоренения Рождества уверенно набирало силу. И все равно Джонни не было покоя. В тот год мало того что все королевство буквально захватила рождественская лихорадка, так он еще получил по своим каналам информацию, что множество членов общества нарушили клятву воздержания.
Тогда он решил ударить по Рождеству в самое его основание. Джонни ушел со службы в городском канализационном хозяйстве, забыл обо всех планах на будущее и, заручившись финансовой поддержкой некоторых знакомых, на два года погрузился в изучение основ Рождества. После чего, весь излучая радость и торжество, издал еще одну, последнюю из своих книг, в которой утверждал, что Рождество было изобретением либо отцов-основателей, вознамерившихся таким образом умилостивить язычников, либо же самих язычников, предполагавших умиротворить отцов-основателей. Вопреки советам друзей Джонни озаглавил книгу "Рождество и христианство". Она разошлась в количестве восемнадцати экземпляров. От этого удара Джонни так и не оправился; к тому же получилось так, что примерно в это же время девушка, с которой он был помолвлен, страстная аболиционистка, подарила ему на Рождество связанный ею самою свитер. Он вернул подарок, присовокупив к нему экземпляр устава общества, она же вернула ему обручальное кольцо. Впрочем, в любом случае в отсутствие Джонни общество было подорвано его умеренными членами. Эти умеренные стали со временем еще более умеренными, и все предприятие развалилось.
Вскоре после этого я переехала и вновь встретилась с Джонни только через несколько лет. Однажды воскресным полднем, летом, я лениво бродила по Гайд-парку, где собралась куча людей послушать очередных ораторов. Небольшая группа окружила какого-то мужчину, державшего в руках плакат, на котором было начертано: "Крестовый поход против Рождества"; голос у него был устрашающий, завораживал он необыкновенно. Это был Джонни. Кто-то из присутствующих сказал мне, что Джонни бывает здесь каждое воскресенье, всячески поносит Рождество и скоро его, наверное, арестуют за непристойные выражения. Через некоторое время я прочитала в газетах, что его действительно взяли за нарушение приличий. А еще через несколько месяцев до меня дошел слух, что бедного Джонни поместили в психиатрическую лечебницу - ни о чем, кроме Рождества, он не мог ни думать, ни говорить.
После этого я о нем напрочь забыла, пока три года назад, в декабре, не осела близ городка, в котором Джонни провел молодость. Днем в сочельник я прогуливалась с приятелем, отмечая, что за время моего отсутствия изменилось, а что нет. Мы миновали удлиненный громоздкий дом, известный некогда тем, что здесь помещался арсенал, и я обратила внимание, что железные ворота широко открыты.
- А раньше их держали запертыми, - заметила я.
- Теперь это психиатрическая лечебница, - сказал мой спутник, - нетяжелым больным позволяют работать на воздухе, а ворота открывают, чтобы у них было ощущение свободы. При этом, - продолжал мой знакомый, - внутри все запирается. Каждая дверь. И лифт тоже. Его держат запертым.
Слушая приятеля, я остановилась у ворот и заглянула внутрь. Прямо у входа рос большой, с голыми ветвями, вяз. Рядом с ним я увидела мужчину в бежевых плисовых штанах, убирающего листья. Несчастный, он выкрикивал что-то про Рождество.
- Это Джонни Геддс, - сказала я. - Он что - здесь все эти годы?
- Да, - ответил мой знакомый, когда мы снова двинулись в путь. - По-моему, ему в это время года становится хуже.
- А тетка его навещает?
- Да. Только с ним она и встречается.
Мы как раз приближались к дому, где жила мисс Геддс. Я предложила зайти. Когда-то мы были с ней довольно близки.
- Я, пожалуй, пас, - сказал мой знакомый.
Он отправился в город, а я все же решила зайти.
Мисс Геддс изменилась больше, чем городок. Прежде это была величественная спокойная дама, теперь же движения ее сделались поспешными, а на лице то и дело возникала, чтобы тут же исчезнуть, нервная улыбка. Мисс Геддс проводила меня в гостиную и, открывая Дверь, кого-то окликнула.
- Джонни, посмотри, кто к нам пришел!
На стуле, прикрепляя к картине падуб, стоял мужчина в темном костюме. Он спрыгнул на пол.
- Счастливого Рождества, - сказал он. - Счастливого и по-настоящему веселого Рождества. Я от души надеюсь, - продолжал он, - что вы выпьете с нами чаю, тем более что у нас есть замечательный рождественский торт. Сейчас, когда все желают друг другу добра, мне было бы очень приятно, если бы вы взглянули, как чудно он приготовлен; на нем красной глазурью выписано "Счастливого Рождества". И еще там есть малиновка и…
- Джонни, - сказала мисс Геддс, - не забудь про рождественские гимны.
- Да, гимны, - повторил он, вытащил из стопки пластинку и поставил ее на патефон. Это был "Падуб и лоза".
- Это "Падуб и лоза", - сказала мисс Геддс. - Может, что-нибудь другое послушаем? А то эта все утро крутилась.
- Какая торжественная музыка. - Он вскинул руку, призывая к тишине, и, не поднимаясь со стула, послал нам сияющую улыбку.
Пока мисс Геддс ходила за чаем, а он сидел, полностью погруженный в свои гимны, я исподволь наблюдала за ним. Он был настолько похож на Джонни, что если бы всего несколько минут назад я собственными глазами не видела, как бедняга Джонни сгребает листья во дворе психиатрической лечебницы, я решила бы, что это он и есть. Мисс Геддс вернулась с подносом, и, вставая, чтобы переменить пластинку, он сказал нечто, совершенно поразившее меня:
- А я видел вас в толпе, когда выступал в то воскресенье в Гайд-парке.
- Ну и память у тебя! - воскликнула мисс Геддс.
- Это было лет десять назад, - добавил он.
- С тех пор мой племянник изменил свое отношение к Рождеству, - пояснила она. - Теперь он всегда приходит домой на Рождество, и мы замечательно проводим время, правда, Джонни?
- Вот именно! А можно мне кусок торта?
Ему явно не терпелось попробовать торт. Проделав замысловатое движение рукой, он вонзил в него сбоку большой нож. Тот скользнул по поверхности и вонзился ему глубоко в палец. Мисс Геддс даже не пошевелилась. Он отдернул порезанный палец и принялся разрезать торт.
- Неужели не до крови? - спросила я.
Он поднял руку. Я увидела след от пореза, но крови не было.
Я медленно, может, с отчаянием, повернулась к мисс Геддс.
- Там выше по дороге стоит дом, - заговорила я. - Если не ошибаюсь, сейчас в нем размещается психиатрическая больница. Сегодня днем я проходила мимо нее.
- Джонни, - сказала мисс Геддс с видом человека, понимающего, что игра закончена, - принеси, пожалуйста, сладкие пирожки.
Он вышел, насвистывая мелодию гимна.
- Вы проходили мимо больницы, - устало сказала мисс Геддс.
- Да.
- И видели, как Джонни сгребает листья.
- Да.
Мы по-прежнему слышали, как он насвистывает гимн.
- Кто это? - спросила я.
- Призрак Джонни, - сказала она. - Он приходит Домой раз в год, на Рождество. Но, - сказала она, - мне он не нравится. Терпеть его больше нет мочи, и завтра я уезжаю. Мне не нужен призрак Джонни, мне нужен Джонни из крови и плоти.
Подумав о порезанном пальце, из которого не идет кровь, я содрогнулась и, не дожидаясь возвращения призрака Джонни со сладкими пирожками, вышла из дома.
На следующий день я собиралась навестить одно семейство в городе. Около полудня я вышла на улицу. Висел легкий туман, и я не сразу разглядела приближающуюся ко мне фигуру. Это был мужчина, он приветственно махал рукой. Оказалось - призрак Джонни.
- Счастливого Рождества. Представляете себе, - заговорил призрак Джонни, - моя тетка уехала в Лондон. Странно - Рождество ведь: я думал, она в церкви, а получается, я остался один, не с кем провести веселый рождественский день. Конечно же, я ее прощаю, ведь сейчас время, когда все желают друг другу добра, но хорошо, что мы встретились, потому что теперь я могу побыть с вами, и не важно, куда вы идете, мы вместе проведем счастливое…
- Убирайся, - сказала я и пошла дальше своей дорогой.
Звучит жестоко. Но может, вы просто не знаете, насколько отталкивает и каким мерзким кажется призрак живого человека. Призраки мертвых - это понять можно, но от призрака безумного Джонни у меня мурашки по всему телу.
- Исчезни, - сказала я.
Но он не отставал.
- Сейчас время добрых пожеланий, поэтому я не буду обращать внимания на ваш тон, - сказал он. - Но пойдем мы вместе.