Был славен герцог Йоркский,
Солдат он муштровал.
Все десять тысяч вел на холм,
Потом с холма их гнал.
Коль скажет "вверх" - наверх спешат,
Коль "вниз" - то вниз идут.
Коль ничего не говорит,
Их нет ни там, ни тут.
- Вы только послушайте его!
- Глядите, каков! Да еще с ружьем!
Мне было лет десять от роду, когда Россия перестала воевать. Я настроилась на царя, который со всем семейством стал узником, поскольку, видимо, его свергли с трона, так как незадолго до моего рождения в стране произошла революция. Об этом говорили все. Я настроилась на царя. "Ничто и никогда не заставит меня подписать Брест-Литовский мирный договор", - говорил он жене. А его, в сущности, никто и не просил.
В то время я спала по двадцать часов в сутки, набираясь сил. Судя по всему, что я узнавала в оставшиеся четыре часа, силы мне должны были понадобиться. Когда на моей частоте оказывался Западный фронт, он весь состоял из крови, грязи, расчлененных трупов, грохочущих ударов, беспорядочных вспышек света в ночном небе, взрывов и всеобщего ужаса. Поскольку сразу стало ясно, что я родилась в неподходящий момент мировой истории, будущее тревожило меня, тем более что я не могла даже приподнять голову над подушкой и в длину едва достигала двадцати дюймов. "Мне вправду хотелось бы быть лисой или птичкой", - писал кому-то Д. Г. Лоуренс. Уныло бредущий Иисус. Я засыпала.
Алое зарево, мечущееся по небу. 21 марта, пятнадцатый день моей жизни и немецкое Весеннее наступление, начавшееся перед моим утренним кормлением. Нескончаемая бойня. При виде этой сцены я насупилась и проверила, умею ли я пинаться. Попытка вышла жалкой. Разозлившись и с нетерпением ожидая прилива сил, я громкими воплями потребовала еды. После которой перестала вопить, но продолжала хмуриться.
Был славен герцог Йоркский,
Солдат он муштровал…
Кто-то качал мою колыбель. Никогда не слышала такой глупой песни. За Берлином и Веной люди умирали с голоду, замерзали, шли в атаку, бунтовали и шумели на улицах. Весь Лондон спешил на работу и бормотал, что пора заканчивать со всей этой чертовщиной.
Большие люди вокруг меня скалили зубы: это значило, что они улыбаются, следовательно, довольны или веселы. Они говорили о продуктовых карточках на мясо, сахар и масло.
- Когда же все это кончится?
Я засыпала. Потом просыпалась и настраивалась на Бернарда Шоу, который приказывал кому-то замолчать. Переключалась на Джозефа Конрада, который, как ни странно, говорил то же самое. Я по-прежнему считала, что услышанное не стоит улыбки, хотя теперь ее ждали от меня со дня надень. Я переносилась в Турцию. Завернутые во все черное женщины собирались в гаремах и тараторили: ля-ля-ля. Это было скучно, и я возвращалась домой.
Женщины в черном, но британки, появлялись и уходили. Вошел, кашляя, одетый в военную форму брат моей матери. Он отравился газами в окопах. "Tout la monde a le bataille!" - призывал старый боров, маршал Фош. Он уже успел стать главнокомандующим союзных войск. Мой дядя выхаркивал собственные легкие и, не успев поправиться, был обречен вернуться на фронт. На его медных пуговицах плясал отблеск огня. К тому времени я уже весила двенадцать фунтов, потягивалась и пиналась для разминки, понимая, что мне предстоит провести в борьбе с ближними всю жизнь. Я ела шесть раз вдень и сумела подчинить себе большинство родичей к тому времени, как "Мстительный" был потоплен в гавани Остенде: в тот день я с особым рвением брызгалась во время купания.
Во Франции мобилизованные солдаты перебирались через груды трупов во время наступления, усеивали поле боя потерянными конечностями и вязли в грязи. Самые сильные воины всех фронтов погибли еще До моего рождения. Теперь стрелки прятались за баррикадами из трупов, солдаты с самого начала были болезненными. Я проверяла, все ли пальцы рук и ног у меня на месте, зная, что они мне еще понадобятся. В лондонском театре "Ройял-Корт" давали пьесу "Удалой молодец - гордость Запада", но иногда я переносилась в палату общин, звуки которой быстро убаюкивали меня. Как правило, я предпочитала Западный фронт, где выясняла истинное положение дел. Очень важно было сразу узнать все самое худшее о крови, взрывах и тому подобном, ибо, как говорят скауты, надо быть всегда готовым. Вирджиния Вульф зевала и тянулась за своим дневником. Право, по мне уж лучше Западный фронт.
На пятом месяце жизни я научилась отрывать голову от подушки и держать поднятой. Я могла хватать протянутые мне предметы. Некоторые из них громыхали и пищали. Я грызла их, помогая прорезаться зубам. "До сих пор не улыбается?" - спрашивали унылые тетушки. Мать вставала на мою защиту и говорила, что я, наверное, из тех детей, которые начинают улыбаться поздно. На моей волне женился Пабло Пикассо, а в начале того же месяца, июля, в соборе Святого Павла с помпой отпраздновали серебряную свадьбу короля Георга V и королевы Марии. Вместе с детьми они проехались по улицам Лондона. Двадцать пять лет супружеского счастья. После долгой суеты и церемониальной возни с мечами в Гилдхолле король и королева получили чек на 53 тысячи фунтов стерлингов, чтобы потратить их на благотворительность так, как сочтут нужным. Tout le monde a le bataille! Подоходный налог в Англии достиг шести шиллингов с фунта. Серебряная свадьба была у всех на устах - ля-ля-ля, а спустя десять дней и царя, и его семейство, уже увезенных в Сибирь, отвели в тесную подвальную комнату. Бах-бах, выпалили винтовки, подвал наполнился воплями и кровью, и это был конец дома Романовых. Я развивала мышцы. "Прекрасный здоровый младенец", - говорил врач, к моему огромному удовольствию.
Tout le monde a la bataille! В том числе и мой отравленный газами дядюшка. Я окрепла настолько, что начала ползать по манежу. Бертран Рассел все еще радовался жизни в тюрьме, куда его упекли за какую-то пацифистскую крамолу. Привычная настройка на линию фронта давала понять, что немцы выигрывают одну битву за другой, но проигрывают войну. Так оно и было. Те, кто имел высокий доход, беспокоились из-за подоходного налога в шесть шиллингов на фунт. Зато все женщины старше тридцати лет получили право голоса. "Так долго ждать", - говорила одна из моих печальных тетушек, которой минуло двадцать два. Выступления в палате общин неизменно усыпляли меня, вот почему я пропустила момент, когда прозвучала речь мистера Асквита по случаю перемирия 11 ноября. Мистер Асквит был в высшей степени уважаемым премьер-министром, в дальнейшем - графом, которого сменил на посту мистер Ллойд Джордж. Я отчетливо слышала, как Асквит в приватной беседе назвал Ллойд Джорджа "проклятым валлийским козлом".
Условия перемирия были подписаны, по такому поводу я бодрствовала. Держась за прутья своей кроватки, я подтянулась и встала на ноги. По-моему, зубы у меня прорезались просто замечательно и были вполне Достойны всех мучений, которые я вытерпела, чтобы вырастить их. Я весила двадцать фунтов. На всех фронтах мира численность погибших в бою и умерших от Ран составила 8 538 315 человек, а раненых и оставшихся калеками - 21 219 452 человека. Обдумывая эти цифры, я сидела на своем высоком стульчике и колотила ложкой по столу. Одетая в черное подруга моей матери продекламировала:
Свиданье назначает Смерть
Мне возле спорных рубежей,
С весною, в шелесте теней,
Где с яблонь опадает цвет.
Свиданье назначает Смерть.
Они заговорили о том, что почти все поэты умирают не своей смертью. Растроганные стихами, они промокали глаза чистыми белыми платками.
В следующем феврале я отметила свой первый день рождения и получила торт с одной свечкой. Собралось много детей и взрослых. Война кончилась два месяца и двадцать один день назад. "Почему она не улыбается?" Задувать свечу пришлось моему брату. Взрослые говорили о войне и политической обстановке. О Ллойд Джордже и Асквите, об Асквите и Ллойд Джордже. Помню, незадолго до этого я подключилась к мистеру Асквиту на частной вечеринке, где он перепил. Он играл в карты, и когда пришла его очередь снимать колоду, попытался вместо нее по ошибке снять большой коробок спичек. В другой раз я видела, как он обнимал за плечи какую-то даму в "даймлере" и в целом вел себя с ней очень по-дружески. Но она, к моему изумлению, заявила: "Если вы немедленно не прекратите эти глупости, я прикажу шоферу остановиться и выйду". На что мистер Асквит ответил: "И какую же причину вы назовете, позвольте узнать?" Но тут пришло время моего кормления.
На мой день рождения собирались гости. Как жаль, сказала одна из черных вдов, как жаль, что под самый конец войны убили Уилфреда Оуэна, и процитировала его:
Где звон по павшим, словно скот на бойне?
Лишь рев чудовищный от канонад.
Дети визжали и топали. Одного стошнило, другой помочился на пол и застыл, расставив ноги и глазея на лужу. Ее вытерли. Я колотила ложкой по столу, восседая на высоком стульчике.
Но на свиданье в полночь Смерть
В горящий город позвала
Меня, когда весна ушла,
И, верный слову моему,
Не пропущу я рандеву.
Прибыли новые гости, родители с детьми. Какой-то коренастый мужчина, который грелся, стоя спиной к камину, сказал:
- Мне всегда казалось, что после перемирия Асквит произнес донельзя уместные слова…
Торт поднесли поближе к моему высокому стульчику, чтобы я как следует разглядела его; свеча мерцала и дрожала над розовой глазурью.
- Какая жалость, что она никогда не улыбается.
- Придет время - улыбнется, - ответила, явно беспокоясь, моя мать.
- То, что Асквит говорил в палате общин сразу после войны, - говорил коренастый джентльмен, стоя задом к камину, - настолько подходило случаю - все, что он говорил. Что война навела порядок в мире и очистила его - ей-богу, так и сказал! Я запомнил слово в слово: "Все стало новым. Нашей стране выпала честь сыграть свою роль в этом великом очищении…"
Это подействовало. Я расплылась в решительной улыбке, которую заметили все, убежденные, что я улыбаюсь брату, который задул свечу на торте.
- Она улыбнулась! - воскликнула моя мать. И все закудахтали, припоминая, как именно я улыбнулась. Мало того, я закаркала, как обезумевшая ворона. - Моя крошка смеется! - обрадовалась моя мать.
- Это свечка на торте помогла, - решили все.
Чтоб он провалился, этот торт. С тех пор я научилась улыбаться естественно, как полагается здоровому и воспитанному человеку, но когда моя улыбка идет из глубины души, то она, сказать по правде, вызвана словами, произнесенными в палате общин после Первой мировой войны авторитетным, безукоризненно одетым, покойным мистером Асквитом.
ЖЕМЧУЖНАЯ ТЕНЬ
© Перевод. Т. Кудрявцева, 2011.
- Я его выслежу, - произнес мистер Невисс. - Я буду безжалостен.
Доктор Фелисити Грэйленд предложила ему конфетку, вазочка с которыми стояла у нее на столе (для детей?).
- Благодарю. Я разделаюсь с ним, - сказал мистер Невисс, - как только он попадет ко мне в руки.
- Да, мистер Невисс, - сказала Фелисити, которая работала врачом-психиатром в платном интернате для престарелых. - Собственно, мы оба с ним разделаемся. Для того мы здесь и находимся. Я вижу, вы значитесь как мистер О. Невисс. Что означает "О"?
- Я никак не пойму, кто мне больше неприятен, - сказал мистер Невисс. - Я ему переломаю…
- Мистер Невисс, - сказала Фелисити, - успокойтесь. Просто успокойтесь.
- "О" означает "Олаф". Нелегко успокоиться, - сказал пациент, - когда он стоит тут. - И он указал на место позади ее стула.
Фелисити откинулась на спинку стула.
- Пожалуйста, опишите мне эту Жемчужную Тень, Олаф, - сказала она. - Просто расскажите, что вы видите, со всеми подробностями. И зовите меня Фелисити, пожалуйста.
- Ну так вы сами можете это увидеть, - сказал Олаф. - Он стоит позади вас.
- А что он делает? - осведомилась Фелисити.
- Просто стоит, - сказал мистер Невисс. - Он всегда просто стоит, за исключением тех случаев, когда я пытаюсь схватить его, - тогда…
- Постарайтесь, - сказала Фелисити, - успокоиться. Что конкретно вы имеете в виду под Жемчужной Тенью?
- Ради всего святого, женщина, - сказал пациент, - да обернитесь же и сами увидите.
Потакая ему, она с легкой улыбкой обернулась и очень быстро вновь обратила взгляд на своего пациента.
- Вот что: сохраняйте спокойствие, - сказала она, беря конфетку. - А теперь скажите мне, когда все это началось с Жемчужной Тенью?
Фелисити посвятила Олафу час. Затем проводила его к медсестре, которая передала его сиделке, чтобы та отвела его в палату. А Фелисити постояла у своего кабинета. Помедлив, она быстро вышла. Да, Жемчужная Тень по-прежнему была там.
Фелисити с минуту подумала, потом решила пойти к главврачу по поводу себя. Ясное дело: переработала. Она протянула было руку к внутреннему телефону, когда в кабинет вошла сестра с книгой записи на прием.
- Только еще один пациент, доктор, - любезно произнесла сестра.
- О-о, - сказала Фелисити, - я думала, Невисс - последний. - Она заглянула в книгу. - Ж. Тень, - прочитала она. - Должно быть, новый пациент. У нас есть его история болезни?
- Она на вашем столе, - сказала медсестра. - Можно его пригласить?
- Я уже тут, - произнес Ж. Тень.
Медсестра даже подпрыгнула.
- О, мистер Теневой, - сказала она, - вам, знаете ли, следовало подождать в приемной.
- Присаживайтесь, мистер Теневой, - сказала Фелисити, когда сестра вышла. Она открыла ящик и вынула пачку сигарет: - Сигарету?
- Благодарю, - хрипло произнес пациент, а Фелисити тем временем просматривала его историю болезни.
- Не следовало мне предлагать вам сигареты, - улыбнулась она. - Я вижу, у вас были проблемы с легкими. И анемия.
- Я очень вялый, - сказал Жемчужная Тень, - и голос у меня почти исчез. Но, - продолжал Жемчужная Тень, замечая, что Фелисити старается рассмотреть его лицо, - я, видите ли, явился сюда по поводу нервов. Мне кое-что пришло на ум.
Тут Фелисити наконец почувствовала облегчение и спокойно приступила к обследованию пациента. Его светящееся, трудно уловимое лицо перестало иметь значение.
- Я вижу: вы тут записаны как Ж. Теневой. Что значит "ж"?
- Жемчужный. Можете так меня и называть.
- Просто успокойтесь, - сказала Фелисити. - Жемчужный, успокойтесь.
- Не так-то это легко, - сказал Жемчужная Тень, - когда все против тебя… Все против меня. Вы, - продолжал он, - против меня. Вы хотите покончить со мной. Вы хотите уничтожить меня.
- Успокойтесь, мистер Теневой, - сказала Фелисити, которая, право, не считала нужным обращаться к пациенту по имени. - А теперь скажите мне, откуда у вас эта идея?
- Вы сказали Невиссу, что оба избавитесь от меня. Именно этим вы тут занимаетесь, я слышал, - сказал Жемчужная Тень. - Вы даете ему успокоительные, верно? Вы добиваетесь, чтобы он выбросил меня из головы, верно?
Фелисити смотрела не отрываясь на его грудь, где как будто была галстучная жемчужная булавка.
- Я не могу обсуждать с вами лечение другого пациента, - пояснила она. - Это было бы неэтично. Один пациент не имеет никакого отношения к другому.
- Они прошлым вечером дали ему лекарство, - сказал Жемчужная Тень, - и я чуть от него не умер. Если вы дадите ему что-нибудь посильнее, я скорей всего угасну. Вы пытаетесь меня прикончить, - настаивал пациент. - Вы и все остальные. Я знаю.
Фелисити уделила ему час. Затем открыла дверь и выпустила его. Она старательно написала свое мнение о Ж. Теневом и отнесла его медсестре. У нее вошло в привычку обмениваться с сестрой несколькими дружескими фразами после ухода последнего пациента. Фелисити притулилась к притолоке открытой двери.
- Еще один день прошел, сестра, - заметила она. - Это был довольно нудный день. Собственно, - продолжила она, - не было никаких интересных случаев. Все точно выкроены по одной мерке. Возьмем, к примеру, ДВУХ последних. Невисс - одержим навязчивой идеей. Теневой одержим манией преследования. Вот если бы вы работали тут в прошлом году, когда у нас действительно были сложные случаи… Сестра! Что с вами?
- Он прошел сквозь меня, - произнесла сестра, тяжело дыша, - и вышел с другой стороны.
- Вы слишком много трудитесь, сестра, - сказала Фелисити. - Возьмите конфетку, сигарету… Вот вода. А теперь успокойтесь… просто успокойтесь. Не мог он пройти сквозь вас, но, думаю, я знаю, что вы имеете в виду. Он очень некрепкий человек. - Фелисити окинула взглядом мощные контуры сестры. - Вы что-то почувствовали, когда вам показалось, что он проходит сквозь вас?
- Ну, он весь светится, верно? Куда он пошел?
- Я думаю, домой. Он - амбулаторный больной. Если вы уже почувствовали себя лучше, сестра, то, боюсь, я вынуждена закрыть кабинет. Тяжелый у меня был день.
Фелисити по-прежнему была исполнена твердой решимости проконсультироваться с главврачом по поводу себя и своих смутных галлюцинаций, но было слишком поздно. Все уже уехали домой.
Доктор Фелисити Грэйленд, покидая свой кабинет, пожалела, что не запомнила имени сестры и от этого Их болтовня не стала более личной. Фелисити редко запоминала имена окружающих или встречавшихся ей людей. Не помнила она и имена многих своих пациентов, если не заглядывала в их карточки. Она поехала домой, усиленно пытаясь вспомнить имя своего последнего пациента. Ей это не удалось, и, поставив машину, она перестала об этом думать.
На обеденном столе ее ждал ужин из зеленого салата, рокфора и фруктов, а также черного хлеба и масла. Фелисити с удовольствием принялась ужинать, читая утреннюю газету. Ей никогда не удавалось до вечера почитать газеты. Тут она вспомнила, что хотела поговорить с главврачом по поводу себя.
По поводу себя? Себя? Да нет, тут какая-то ошибка. Она прошла в гостиную и включила телевизор, настроив его на телевикторину, ее любимую программу. Темой была испанская армада. Сколько лет было Филиппу II, когда он пустился в эту авантюру? Студентка с черными гладкими волосами и очками с круглыми стеклами, уже выигравшая тысячи фунтов, уверенно открыла рот, чтобы ответить. Но в этот момент телевизор выключился, хотя свет продолжал гореть.
- Ненавижу телевикторины, - произнес тоненький голосочек. - Там получают слишком много денег.
Фелисити обернулась и увидела своего пациента. Как же его зовут?
- Как вы сюда вошли? - спросила она.
- В дверь.
Входная дверь была заперта, но Фелисити предположила, что он имел в виду то, как он всюду проходит сквозь стены и двери.
- Если вы хотите профессионально проконсультироваться у меня, - сказала Фелисити, - то я готова выслушать у себя в кабинете в клинике. А это мой дом, мистер?..
- Ж. Теневой, - сказал он. - Имя: Жемчужный. Я предпочитаю не бывать в клинике. Я пугаю сестер.