Он вспомнил, как на последнем перед выходом "Адмирала Шеера" совещании в Нарвике, на котором присутствовали командиры всех крупных соединений и кораблей, адмирал Шнивинд рассказал им о недавнем обсуждении военно-морских вопросов в ставке Гитлера. Разгневанный фюрер обвинял руководство военно-морского флота, что оно допустило прорыв в гавань Сен-Назера старого английского эсминца "Кембельстаун". Груженному взрывчаткой "Кембельстауну" удалось разрушить и надолго вывести из строя крупнейший во Франции док. Позднее, чуть успокоившись, фюрер говорил:
- Самым главным из всех других театров сейчас является Северный. Уничтожение конвоев, идущих в северные порты русских, и срыв снабжения через эти порты расцениваются как решающий фактор войны. С Англией и США может быть покончено только после победы на Востоке. Все усилия должны сейчас быть направлены только туда.
Больхена, внимательно слушавшего тогда Шнивинда, неприятно удивили слова фюрера. Еще совсем недавно он громогласно заявил, что сопротивление русских сломлено и в ближайшее время с Россией будет покончено раз и навсегда. Теперь, оказывается, их сопротивление снова стало решающим фактором войны.
После совещания командир линкора "Тирпиц" Топп взял его под руку:
- Вот как быстро меняется обстановка, - задумчиво сказал он, видимо, думая о том же, о чем и Больхен, и спросил: - Значит, вы пойдете без воздушного прикрытия? А как же английские альбакоры? Нет, Вильгельм, я бы не хотел оказаться на вашем месте.
До сих пор, после атаки "Тирпица" в марте 1942 года английскими торпедоносцами, Топп страдал авианосным комплексом.
"КУРСОМ СТО ТРИДЦАТЬ ПРОСЛЕДОВАЛ ГУСТОМ ТУМАНЕ…"
Когда лодка всплыла и мы поднялись на мостик, кругом была только вода. Неприятельский корабль исчез. Было только известно, каким курсом идти.
К. Симонов. "Разные дни войны"
18 августа подводная лодка Щ-442 медленно крейсировала в надводном положении в районе Варангер-фиорда, ожидая появления подходящей цели. В расположенных в глубине фиорда, плотно прикрытых боновыми заграждениями портах Варде, Вадсе, Киркенес, Лиинахамари стояли под погрузкой немецкие пароходы. Стояли, но не выходили. Видимо, ожидали формирования конвоя. У подводной лодки цели все еще не было.
Не унимавшийся три дня жестокий норд-вест наконец стих, оставив после себя мертвую зыбь. Огромные сине-зеленые волны с гладкой без единой морщинки поверхностью мягко баюкали лодку, перекидывая ее с борта на борт, без рывков, легко, осторожно. Но даже привычные к качке моряки на этой зыби чувствовали себя не в своей тарелке.
В крохотной кают-компании за столом собрались все свободные от вахты командиры во главе с капитан-лейтенантом Шабановым. Справляли маленькое торжество - день рождения старпома старшего лейтенанта Шилкина. На столе перед каждым стояли наркомовские сто граммов, в тарелках ветчина, селедка, именинный торт, дымились горячие бифштексы. Все командиры были молоды. Только усатый комиссар недавно справил здесь же на лодке свое тридцатидвухлетие. Командиры плавали на этой лодке давно, более полугода, находились сейчас в третьем боевом походе и поэтому за столом царило то ощущение непринужденности и доверия, которое бывает среди хорошо и давно знакомых людей. В первый поход с ними шел только новый доктор Вася Добрый. Ему было двадцать лет, месяц назад он окончил фельдшерское училище.
За неделю до выхода сразу после ужина Васю привел в каюту командира на береговой базе дневальный. Командир и комиссар азартно сражались в шахматы. Тут же рядом над расстеленной на столе картой склонился старпом.
- Лейтенант медицинской службы Добрый прибыл для прохождения дальнейшей службы! - четко, по-уставному доложил он. Голос у него оказался высокий и тонкий, как у школьника.
- Садитесь, лейтенант, - сказал командир, рассматривая своего нового подчиненного. - Это хорошо, что Добрый. А то у нас Убийбатько на лодке служил. Вот это фамилия! Плавать с человеком было страшно.
Доктор выглядел несолидно даже для выпускника фельдшерского училища: невысокий, коротко стриженый, с большими по-мальчишечьи торчащими ушами и веснушками, густо разбросанными по круглому лицу. Он сидел на краешке стула прямо, красный от волнения, положив на колени наутюженных черных брюк влажные покрытые веснушками руки и ждал первых указаний.
- Доктор, - вступил в разговор старпом, отодвигая карту и выпрямляясь, - у нас на лодке есть правило, по которому все вновь прибывающие на корабль офицеры проходят небольшой экзамен по специальности. Вы не возражаете против него?
- Нет, - ответил доктор, заметно волнуясь. - Но может быть, стоит попозже? Я подготовлюсь.
- Без подготовки лучше. Что же вас спросить? Как вы думаете, товарищ комиссар? - старпом задумался, наморщил лоб. - Ага. Вот. Ответьте нам, пожалуйста, хотя бы на такой вопрос: что необходимо иметь для клизмы?
- Клизмы, товарищ старший лейтенант, бывают разные. Очистительные, сифонные, гипертонические, - уверенно перечислял Добрый. Чувствовалось, что он не зря получил диплом с отличием.
- Хорошо, молодец, - не дал ему закончить старпом. - Но все-таки, что для нее необходимо иметь на подводной лодке в первую очередь?
Доктор задумался.
- Ну? - торопил его старпом. - Не напрягайтесь так. В первую очередь для клизмы нужно иметь - задницу.
В каюте раздался такой хохот, что дневальный в коридоре вздрогнул и подошел поближе узнать, в чем дело. Комиссар просто не мог стоять и сейчас извивался на диване, задыхаясь от смеха. Доктор сидел смущенный, и по его круглому лицу медленно разливался румянец.
- Не обижайтесь, доктор, - сказал комиссар, когда все немного успокоились. - У нас на лодке любят пошутить. Так что привыкайте. А пока отдыхайте, устраивайтесь. Завтра побеседуем подробно.
Сегодня двенадцатый день, как он, Вася Добрый, стал членом экипажа этой лодки. Как будто и недавно совсем, но война спрессовала время. Уже многое он знает о своем корабле, о своих товарищах-краснофлотцах.
С командиром, по общему мнению, им очень повезло. Правду ли рассказывают матросы, но говорят, что перед войной командир находился в заключении. Даже все подробности откуда-то знают. Будто подводная лодка, которой он командовал, направлялась в море. В Кольском заливе навстречу ей двигался рыболовный траулер. Лодка отвернула вправо, чтобы разойтись с ним, как этого требуют "Правила предупреждения столкновения судов", левыми бортами. Но траулер совершенно неожиданно стал ворочать влево, прижимая лодку к отвесным скалистым берегам. Отрабатывать "полный назад" было поздно: слева - стальной форштевень траулера, справа - берег. И произошло страшное - лодка столкнулась с траулером и оба получили тяжелые повреждения. И хотя Шабанов не был ни в чем виноват, а виновны были в стельку пьяные рулевой и капитан траулера, выяснилось это значительно позднее. Оба рыбака и Шабанов были осуждены к десяти годам заключения. Капитан-лейтенант вернулся на лодку уже после начала войны и предъявил в штаб бригады бумагу, где было сказано, что он направляется на действующий Северный флот "с отбытием оставшегося срока наказания после войны". Год заключения не сломил его. Вернулся такой же, каким был раньше: внешне грубоватый, насмешливый, иногда отчаянный до безрассудства. Старый друг спросил его:
- После случившегося на лодку, наверное, идешь без охоты?
Отвечал чистосердечно:
- Обиды не ношу. Всякое бывает. Сейчас главное не в себе копаться, а фрицев посильнее бить. И воевать хочу только на лодке.
За полгода лодка под его командованием потопила четыре транспорта и один сторожевик противника. Они выходили из таких переделок, когда, казалось, наступил конец. И все же возвращались в Полярное.
По виду командир не очень бравый - невысокого роста, щупленький, руки маленькие, как у женщины. Ботинки носит детского размера - 38, с ними у вещевика бригады всегда много хлопот. Но по характеру решительный, справедливый и дело командирское хорошо знает. А это для экипажа главное. С таким командиром спокойно в море выходишь.
Старпом пошел с ними в последний раз. Он уже назначен командиром другой лодки, которая сейчас ремонтируется в плавмастерской "Красный горн". Со старпомом нужно держать ухо востро - не поймешь, когда он шутит, когда говорит всерьез. На днях спрашивает его, Васю:
- Вы, доктор, отвечаете за питание личного состава. А сами, небось, до сих пор не знаете, сколько дырок в галете "Арктика"? Я так и предполагал. Так запомните эту цифру, будущий Пирогов. Ее знает каждый подводник. Сорок девять дырок.
Вася пошел к себе в баталерку, пересчитал. Точно - сорок девять. Но какое это имеет значение?
А у штурмана Баранова большое горе. Незадолго до выхода он получил письмо от сестры из Сталинграда. Она сообщала, что умерла мать, перенесла воспаление легких на ногах, продолжала работать на заводе, а потом на улице ей внезапно стало плохо, даже до больницы не успели довезти. А самой Зинке еще шестнадцать лет не исполнилось. Штурман ей вызов послал, чтобы в Полярное приехала. От всего этого у него все время плохое настроение. Жена штурмана жаловалась командиру, что перед выходом муж затеял с ней разговор:
- Вот не вернусь из похода. Останетесь без отца, мужа, брата. Что будете тогда делать?
И она, не зная, что ему сказать, как успокоить, начала кричать:
- Замолчи, черт. Не то я такого шороху наделаю!
"У кого сейчас горя нет?" - продолжал размышлять Вася. У него у самого старший брат погиб. Еще в училище узнал, что похоронка пришла. А от отца давно нет известий. Сколько страданий принесли всем эти немцы. Была б его воля - в плен бы никого не брал, всех расстреливал.
За столом посидели недолго. Вопреки обычному, не подначивали друг друга, не шутили, не было настроения. Четырехсуточное безрезультатное ожидание утомляло, действовало на нервы.
Командир ушел к себе в каюту немного отдохнуть. Лег на койку не раздеваясь. Уснуть сразу не мог. Думал о жене, о Лешке. Всякая чушь лезла в голову. Несколько месяцев назад во время ремонта лодки смотрел в Архангельском театре "Вишневый сад". И когда Раневская, обращаясь к Трофимову, сказала: "Вам двадцать шесть лет, а у вас еще нет любовницы! Эх вы, недотепа!", его будто током ударило. Ему уже двадцать девять, а никого у него нет - ни жены, ни любовницы, ни просто хорошей знакомой. Вернешься после похода в родное Полярное и смотришь с грустью, как разбредаются по домам офицеры и сверхсрочники. У многих из них жены, занятые на работе, не эвакуировались. А он валяется вечерами с книгой в своей каюте или режется в шахматы с такими же одиночками. И надо же было такому случиться, не прошло и недели, как он встретил Нину Соснину!
Эта история произошла почти двадцать лет назад. Мальчишками они играли на пустыре босиком в футбол. Неожиданно он с размаха ударился пальцем ноги о торчащий камень. Было невыносимо больно, из пальца текла кровь. Вокруг столпились мальчишки. Кто смеялся, кто нетерпеливо звал приятелей продолжать игру. И вдруг, всех отстранив, появилась дочь директора школы Нина, первоклассница. В новеньком платьице в горошек, с голубым шелковым бантом на голове, в красных носочках и лосевых тапочках, она склонилась к его ноге, затем вытащила ослепительно белый носовой платочек и завязала им его грязный, с длинным ногтем окровавленный палец. Он был потрясен, он буквально онемел и готов был сию же секунду умереть от смущения и восторга. Дочь самого директора, и такой платочек для его ноги!
- Вставай, мальчик, - сказала она певучим, как скрипка, голосом. - Я отведу тебя в больницу.
И он послушно встал и, прихрамывая, пошел за ней. С тех пор он ее не встречал, вскоре Соснины переехали в другой город. Но запомнил эту девочку на всю жизнь. И вот он ее встретил в доме офицеров на концерте артистов архангельской филармонии. Конферансье объявил: "Выступает певица Нина Соснина!" Когда он подошел после концерта, она не узнала его. И про случай с пальцем тоже не вспомнила. Но месяц спустя они поженились и он, Шабанов, усыновил ее шестилетнего сына Лешку. С Лешкой они быстро подружились. Он круглолиц, узкоглаз, не по годам рассудителен. Недавно ему делали небольшую операцию и он лежал в больнице. Вечером к нему подошла и села на кровать дежурная сестра.
- А вы знаете, что женщина не должна садиться на кровать к мужчине? - сказал Лешка.
- С чего ты взял?
- Мне папа сказал.
"Эх, Лешка, Лешка, когда мы теперь с тобой увидимся?" - подумал Шабанов, улыбаясь.
Он повернулся на бок, закрыл глаза. Подумал: "Надо хоть часок вздремнуть". Но перед глазами внезапно возник отец. Школьный учитель рисования, добряк и мечтатель, он всю жизнь бредил морем. При слове "палуба", "мачта", "иллюминатор" у отца замирало сердце. Умер он незадолго до войны, так и не увидев моря, ни разу не ступив на палубу белого океанского лайнера. А он, его сын, и не помышлявший о море, стал подводником. "Как часто в жизни возникает двоесудьбие, - размышлял Шабанов. - Будто разыгрывается не тот спектакль, который хотелось бы видеть…"
Внезапно из переговорной трубы, выведенной прямо над его головой, раздался голос вахтенного центрального поста:
- Товарищ командир, просьба наверх!
Это только такая уставная вежливая форма "Просьба наверх!" А на самом деле она означает: "Бегом наверх, товарищ командир!" Шабанов вскочил с койки, на ходу схватил шапку, подтянувшись на руках, одним прыжком оказался в центральном посту. Оттуда по трапу - в рубку и по второму трапу еще выше - на мостик.
- Где? - спросил он, задохнувшись от бега.
Далеко, кабельтовых в восьмидесяти, был замечен в бинокль дым одиночного судна. Кораблей охранения видно не было.
- Все вниз! Срочное погружение!
Минут тридцать лодка шла на пересечение курса идущего восьмиузловым ходом транспорта.
- Подвсплыви под перископ! - приказал Шабанов стоявшему на горизонтальных рулях боцману.
Перископ мягко пошел вверх. Теперь в его окулярах вражеский транспорт был виден отчетливо. Тяжелогруженый, водоизмещением тысячи в четыре тонн он сидел ниже ватерлинии, и из его широкой трубы валил густой дым. Шел он без зигзага, прижимаясь к берегу, охраняемый тральщиком и тремя катерами.
- Ишь прет, проститутка толстопузая, - весело сказал командир. Умение изысканно выражаться никогда не было его сильной чертой. - Будто и войны нет. Как думаешь, старпом, хватит для нахала пары торпед?
- Вполне, товарищ командир.
- Я тоже так считаю. Носовые, товсь!
С момента обнаружения транспорта Шабанова не оставляло радостное возбуждение. "Наконец-то, - думал он. - Еще ни разу его лодка не возвращалась из похода без победного салюта. Пускай командир береговой базы готовит поросенка".
Когда до транспорта оставалось кабельтовых десять и его громада заполнила окуляр перископа, он скомандовал:
- Пли!
Облегченная лодка рванулась кверху, палуба слегка ударила по ногам. Торпеды вышли с интервалом в шесть секунд. На лодке все замерли, ожидая, взорвутся ли они или пройдут мимо. Невыносимо медленно тянется время. Командир не сводит глаз с секундомера. А за бортом тихий звон. Он мешает прислушиваться. Это вибрируют на малом ходу надстройки. И вдруг явственно донесся раскатистый гром, а через несколько секунд второй. На мгновенье подняли перископ. Командир успел увидеть, как объятый пламенем транспорт кренится на правый борт. Одна торпеда попала прямо под мостик, вторая в корму.
- Ныряй на семьдесят метров! - приказал Шабанов боцману.
Палуба дернулась под ногами. В борт ударило что-то тяжелое. С подволока посыпалась пробковая крошка. Лопнули и погасли электрические лампочки. Это корабли охранения успели заметить лодку и начали ее преследование. Глубинные бомбы враг сбрасывал сериями. Но рвались они за кормой лодки. Как только бомбежка усиливалась, Шабанов приказывал увеличить ход. Как немного затихала - лодка замирала на месте. Неподвижную лодку труднее обнаружить. Минут через двадцать взрывы бомб стали отдаляться. Видимо, противник потерял лодку. Ее палуба была усыпана крошкой, мусором. От бомбежки мусор вылетел из всех закоулков, куда до него невозможно добраться во время приборки.
- Еще один такой налетик и на корабле будет стерильная чистота, - сказал Вася Добрый старшине электриков. - Здорово командир всадил торпеды в этого фашиста!
Вася был возбужден больше всех. Ведь это его первый поход. Веснушки еще отчетливее проступили на его побледневшем лице. Все время бомбежки он простоял около своего медицинского шкафа, "шкатулки", как называют его на лодке, и отмечал карандашом на дверце каждый взрыв. Всего он насчитал тридцать восемь черточек. Только сейчас он заметил, что голова его тоже усыпана пробковой изоляцией, что крошка попала даже за ворот свитера.
А за бортом тишина. Бомбежка прекратилась.
- Осмотреться по отсекам! - приказал командир.
Пока на лодке шла приборка и ликвидировались последствия взрывов глубинных бомб, Вася Добрый размышлял над тем, каким ужином отметить сегодняшнюю победу. Собственно медицинской работы у Васи на корабле нет. За четыре дня, согласно амбулаторному журналу, не зарегистрировано ни одного обращения. А из хронических больных значится только торпедист Выборных. В прошлом это известный сердцеед, Дон Жуан местного значения. Год назад после амурного приключения он спрыгнул со второго этажа, получил легкое сотрясение головного мозга и с тех пор числится в журнале в графе лиц, требующих медицинского наблюдения.
- Да я давно забыл об этом, - говорил он Васе, когда тот расспрашивал его об ощущениях. - И больше мне душу не тревожьте, а то я за себя не ручаюсь.
Личный состав, как точно установил Вася, уважает одни продукты и терпеть не может другие. Хорошо идет астраханская сельдь в маленьких бочечках, тарань, соленые сушки, компоты и какао. И совсем не пользуются успехом яичный порошок и красная икра. А он, лодочный доктор, обязан расходовать продукты равномерно.
Запросив центральный пост и получив разрешение отдраить водонепроницаемую переборку, Добрый собирался перейти в электромоторный отсек. Там стоят гребные электромоторы, от них в отсеке тепло и уютно. Кроме того, у Васи там спрятан инструмент и материалы. В свободное время он любил выпиливать резные рамочки для фотографий. Неожиданно, проходя через центральный отсек, он услышал, как гидроакустик, сидящий за отдельной выгородкой за шумопеленгатором, доложил командиру:
- Курсовой сто тридцать левого борта слышу приближающийся шум крупного корабля. Предположительно крейсера или эсминца.
В центральном заволновались. Откуда здесь крупный корабль да еще движущийся прямо на восток в направлении Новой Земли?
- Продолжать наблюдение! На лодке - тишина! Прекратить всякое передвижение!
Спустя несколько минут акустик доложил снова:
- Шум винтов становится тише. Курс прежний. Скорость корабля 22-24 узла.
- Всплывать под перископ! - приказал Шабанов.
В окулярах перископа - муть. Ни неба, ни моря. Видимость не более двадцати метров.
- Продуть среднюю. Всплывать!
Послышался резкий свист сжатого воздуха, появился небольшой дифферент на корму. Лодка подпрыгнула и быстро пошла вверх. Отдраен верхний рубочный люк. Легкий толчок в ушах. Привычный и неизбежный душ из льющейся со всех надстроек холодной воды.