- В основном "пантеры", но есть и "тигры", - уточнил Шульц.
- А что в амбаре?
- Продовольствие.
- И шоколад?
- И шоколад, - кивнул Шульц, заметив на столе капитана плитку "Мокко".
- Значит, скоро наступление?
- Почему вы так решили?
- Если в кармане у рядового солдата оказывается дорогой шоколад и фляжка шнапса, значит, получен НЗ. А неприкосновенный запас выдают перед наступлением, не так ли? Мы не первый год воюем и кое-что знаем друг о друге, - улыбнулся Громов, заметив растерянность обер-лейтенанта.
"Кольман! Черт бы его побрал! - мысленно чертыхнулся Шульц. - Набил карманы шоколадом, а выкручиваться - мне!"
- Да, поговаривают о наступлении, - признался Шульц. - Вы, конечно, спросите, когда оно начнется? Об этом я, к сожалению…
- Нет, не спрошу, - перебил Громов. - Обо всем сказала плитка шоколада. Ведь НЗ выдают за два-три дня до наступления, так?
- Так, - опустил голову Шульц.
- Сегодня второе июля. Значит, четвертого?
- В ночь на пятое, - понимая, что теперь ему надо быть искренним и правдивым, выдавил Шульц. Ведь у капитана есть еще Кольман, а тот молчать не станет.
- Видите, как все просто, - стараясь быть спокойным, продолжал Громов. - А теперь поговорим об оливковых танках.
Шульц обстоятельно и не без гордости рассказывал о толщине брони и мощных пушках "тигров", о маневренности "пантер", но Громов слушал вполуха: ведь он узнал главное - день начала наступления. "О танках потом, - решил он. - Надо немедленно написать донесение".
Громов достал бумагу, карандаш и вдруг почувствовал, что в блиндаже что-то изменилось. Поднял голову. Перед ним сидел Шульц и ошарашенно смотрел на… Рекса, вбежавшего в блиндаж. Рекс подошел к столу и, не спуская глаз с чужого, уселся рядом с хозяином. Громов потрепал ему уши и начал писать.
А Шульц не мог оторвать глаз от собаки. "Мой бог, как она похожа на моего верного Гектора! Ах, Гектор, Гектор, если б ты не погиб от русской пули, не сидел бы здесь твой хозяин и не думал, как понравиться этому капитану, как сохранить свою жизнь. Но сходство поразительное!"
Шульц беспокойно заерзал на табуретке. У Рекса дрогнули губы и показался клык. Шульц почувствовал, что сейчас свихнется: так "улыбалась" только одна собака, одна на всем свете. "Гектор?! Откуда? Не может быть! Меня бы он не забыл. А может, позвать? Нет, нельзя! Спокойно, Шульц, спокойно! Сейчас проверим".
У каждого человека, работающего с собакой, есть так называемая скрытая сигнализация: знаки и жесты, понятные только им двоим. Был такой знак и у Шульца - щелчок пальцами. Когда он щелкнул первый раз, Рекс не обратил внимания. Но Шульц щелкал, щелкал и щелкал.
Рекс насторожился. Опять щелчок. Что-то шевельнулось в груди. Он нахмурился и тряхнул головой. Снова щелчок. Подталкиваемый какой-то неведомой силой, Рекс шагнул вперед. Щелчок - шаг! Щелчок - шаг! Рекс шел, он не мог не идти: в глубине его мозга срабатывал старый-престарый рефлекс, и Рекс послушно выполнял команду "Ко мне".
- Что это вы расщелкались? - не отрываясь от стола, поморщился Громов.
- Так. Нервы, - выдавил Шульц.
Обер-лейтенант ликовал. Теперь он не сомневался, что перед ним Гектор, его верный Гектор! "Все ясно. Попал, бедняга, в плен, и его передрессировали. Ну ничего! Первый хозяин - для собаки всегда хозяин!"
Шульц уже представлял, как кликнет Гектора, как тот по его команде бросится на капитана, а Шульц схватит лежащий на краю стола пистолет. Переодеться в гимнастерку капитана - минутное дело. А потом - уничтожить протокол допроса, и русские проспят начало наступления. Если же прихватить карты и документы, которые наверняка есть в столе, и вернуться к своим - это сулит повышение в чине и Железный крест.
"Спокойно, Шульц, спокойно! - говорил он себе. - Сейчас главное - не спешить. Надо, чтобы Гектор окончательно меня вспомнил и признал за хозяина".
Щелчок - шаг, щелчок - шаг. Рекс переставлял ставшие вдруг деревянными ноги и чувствовал, как что-то распирает грудь, как от знакомо-дорогого запаха кружится голова, как сам собой вильнул хвост. В двух метрах от чужого он остановился, поднял голову и жадно втянул воздух. Хозяин! Рекс чуть не заскулил от радости.
Шульц понял, что Гектор его вспомнил, признал и готов беспрекословно повиноваться. А Громов все так же увлеченно писал донесение. На немца он не обращал внимания: раз рядом Рекс, можно быть спокойным.
"Пора!" - решил Шульц. Набрал воздуху, чтобы скомандовать "Фас!", но в последний момент передумал.
"Рычание, лай, шум, возня. Кто-нибудь войдет. Нет, лучше я сам схвачу пистолет и оглоушу капитана". Шульц подобрался. Облизнул мгновенно пересохшие губы. Прыжок. Пистолет в руках. Взмах. Мимо. Капитан вместе с табуреткой откатился в угол. Еще лежа, он крикнул:
- Рекс, взять!
Рекс рыкнул и…
- Гектор, ко мне! - скомандовал Шульц.
Гектор шагнул к Шульцу. Громов вскочил, схватил табурет.
- Спокойно, капитан! - усмехнулся обер-лейтенант и поднял выпавший из рук пистолет.
- Глупо, - стремясь выиграть время, сказал Громов. - И бессмысленно. На выстрел сбегутся люди. Вам не уйти.
- Это мы посмотрим. Со мной - Гектор. А вот ваша песенка спета.
- Гектор? Какой Гектор?
- А вы думали, достаточно дать собаке новую кличку и она забудет хозяина?! Нет, капитан, немецкая школа дрессировки - это вечная верность. Верность фюреру, фатерланду и хозяину.
Громов взглянул на Рекса и все понял. "Да, видно, доктор прав: тушенкой собаку не купишь". Шульц тоже смотрел на собаку. Громов воспользовался моментом и бросился на немца. Тот отскочил. Вскинул пистолет. Но выстрела не последовало: мелькнула рычащая тень, и желтоватые клыки мертвой хваткой сомкнулись на руке Шульца.
X
- В ночь на пятое, в ночь на пятое, - барабаня пальцами по гладко выбритой голове, повторял комдив. - Ты это гарантируешь?
- Шульц врать не будет, - ответил Громов.
- Почему? - сверкнул глазами комдив.
- Интуиция.
- Что-о?! - привстал полковник Сажин и возмущенно хлопнул по столу. - Интуиция?! И это говорит командир разведки?! Да ты понимаешь, что значат показания Шульца? Ты хоть представляешь, что будет, если интуиция тебя подведет?! А если немцы затеяли провокацию? Если Шульца подсунули? Уж больно легко ты его взял. Да и разговорчив он не в меру. Сиди, сиди, не ерепенься! - прикрикнул комдив. - Нет, капитан, так дело не пойдет. Что я буду докладывать туда? - выразительно ткнул он в потолок блиндажа. - Молчишь?… То-то! Ты же не первый год в разведке, - продолжал он уже мягче, - и отлично знаешь: враг не глупее нас с тобой. Одна история с Рексом чего стоит! Честно говоря, до сих пор не понимаю, почему он бросился не на тебя. Может, наша тушенка вкуснее немецкой?…
Виктор молчал. Он сам многого не понимал - ни в поведении Рекса, ни в поведении Шульца. То, что Рекс по-настоящему любил старого хозяина, ясно. Да и Шульц искренне привязан к своему Гектору, то бишь Рексу. "Почему же в критический момент Рекс бросился не на меня?… Да ну их к черту, эти собачьи дела! - резко оборвал себя Громов. - Сейчас не до них. Комдив прав. Надо действовать, а я разнюнился".
- Товарищ полковник, - поднялся Громов. - Нужно брать контрольного "языка". И немедленно! Врал Шульц или не врал, но не принимать во внимание его показания нельзя. В любом случае времени у нас в обрез. Разрешите действовать?
- Это другой разговор. Действуйте, капитан. Действуйте и помните: счет идет на минуты. Шульца я отправил в штаб армии, его показания уже на столе командарма, а то и выше. Опровергнуть их или подтвердить должны вы - на нашем участке больше просто некому. Ни на секунду не забывайте, какие важные решения могут последовать вслед за этим.
Громов выскочил из блиндажа и побежал в расположение разведроты. По пути он с кем-то здоровался, отвечал на вопросы, но ни разу не сбился с бега на шаг. И хотя он понимал, что капитану негоже так носиться, к тому же каждому ясно: если разведка забегала, - значит, что-то затевается, но ничего не мог с собой поделать. Так уж он был устроен. Его закадычный друг доктор Васильев не раз, посмеиваясь, говорил: "Ты, Витя, представляешь собой редчайший психофизический тип. Знаешь, есть такая загадка: что быстрей всего на свете? Ответ: мысль. Так вот у тебя действия опережают мысль. Обычно из таких людей получаются дуэлянты, авантюристы и жонглеры. Нет, я серьезно. Хороший фехтовальщик ведь не думает, куда лучше нанести укол: пока он сообразит, прикинет шансы, его самого проткнут. Так же и жонглер. Да-да, и боксер, - заметив, что Виктор хочет перебить, дополнил он. - Но у таких людей масса жизненных проблем: им все время приходится извиняться за свои поступки, а иногда и проступки. Скажешь, не так? Сделаешь что-нибудь сгоряча, а потом прикинешь на досуге: или человека обидел, или вещь испортил, или… Так что ты, Витя, притормаживай. А еще лучше - вообще остановись и подумай, надо ли спешить".
Совет Васильева не пропал даром. С некоторых пор Виктор набрасывал примерный план действий, а уж потом… с легкой душой его ломал и делал, как велело сердце. Вот и сейчас, добежав до расположения роты, он перешел на шаг, даже сорвал прутик и неторопливо, постегивая себя по сапогу, направился к своему блиндажу.
У входа его встретил Рекс. Он так ожидающе-тревожно и преданно смотрел на хозяина, так мелко перебирал от нетерпения передними лапами, уши торчали так вопрошающе, а хвост выделывал такие замысловатые кренделя, что у Громова дрогнуло сердце и потеплело на душе. "Вот это друг, - подумал он. - Этот не подведет". Но где-то в тайниках души точил червячок сомнения: "Наверное, так же был уверен в нем и Шульц".
Виктор подозвал Рекса. Тот радостно бросился ему на грудь, лизнул в щеку, но тут же вспомнил, что он на службе, пристроился у левого бедра и зашагал в ногу с хозяином, озираясь по сторонам. Служба есть служба, и надо быть начеку - уж что-что, а это Рекс понимал.
Виктор спустился в прохладный блиндаж, снял портупею и упал на топчан.
"Итак, контрольный "язык", - думал он. - Кто же нам нужен? Только не тыловик вроде Шульца. На передовой другая жизнь и другие люди. Знают они порой меньше тыловиков, но нюх на перемены, тем более если речь идет о наступлении, у людей с передовой особый. И наш солдат, и немецкий по разным мелким признакам точно знает, что его ждет. Даже фляжка шнапса и плитка шоколада говорят о предстоящем немецком наступлении. А машины у наших медсанбатов, с которых по ночам сгружают тонны бинтов и медикаментов, разве не признак того, что вот-вот грянут бои? Короче говоря, забираться в глубь обороны не надо. "Язык" нужен тепленький, из первой траншеи. Значит, идти придется на "Шапку". Теоретически дохлый номер, высота укреплена так основательно, что к ней не подступиться. Но другого выхода нет".
Виктор вскочил, чтобы отдать необходимые распоряжения. Но в последний момент изменил решение: "Стоп, капитан, не суетись. Сперва осмотримся на местности".
Через час группа разведчиков была в первой траншее. Понимая, что наши окопы, ячейки и ходы сообщения хорошо просматриваются с высоты, расположенной в каком-то километре, Громов велел пробираться вперед по одному и с разных направлений. Когда все были на месте, Виктор разделил передний край немецкой обороны на секторы и приказал вести наблюдение с одной-единственной задачей: найти блиндаж, пулеметное гнездо или окоп, к которым можно подобраться с наименьшим риском.
День шел к концу, а передний край фашистов будто вымер. Ночью идти в поиск, а куда? Разведчики хорошо знали, что работать на авось нельзя, поэтому они не отрывались от биноклей.
Выручил молоденький командир стрелкового взвода.
- Товарищ капитан, - обратился он к Громову, старательно потирая то место, где должны расти усы, - если я правильно понял вашу задачу, могу помочь.
Виктор мысленно чертыхнулся: он очень не любил, когда планы разведки становились известны посторонним, и нехотя сказал:
- Слушаю вас, лейтенант.
- Видите пенечек?
- Вижу.
- Под ним пулеметное гнездо. Днем там никого, но как только начинает темнеть, немцы выставляют "ночника". Стоит у нас чему-нибудь шевельнуться, тот сразу открывает огонь. Солдат там молодой, необстрелянный.
- Почему вы так решили?
- Бьет длинными очередями. И почти не целится. Ему все время кажется, что русские под носом, вот он и лупит в землю прямо перед собой.
Громов с уважением посмотрел на лейтенанта. "Вот тебе и молодой, - подумал он. - Глаз у парня наметанный. И голова отличная. Далеко пойдет". Виктор с неожиданной теплотой вгляделся в мальчишески строгие глаза лейтенанта и вдруг с силой всадил кулак в стену траншеи. "Каких ребят теряем! Ему же первому поднимать взвод в атаку. Обречен почти на сто процентов. Ну, гады, доберусь до вас и я! Не все же время бережно таскать вас на закорках для допросов. Трехлинеечку бы со штыком - и врукопашную!"
- Спасибо, лейтенант…
- Ларин. Лейтенант Ларин. - Насколько позволяла траншея и соображения безопасности - вражеские снайперы наверняка не дремлют, - выпрямился и стал по стойке "смирно" светлоглазый юноша. - Разрешите дополнить?
Громов кивнул.
- Отсюда не видно, но правее "Шапки" пойма пересохшей речонки. Пересохла она, правда, не до конца, но местность там заболочена. А раз так, должна быть трава, скорее всего осока.
- Откуда такие сведения? - оторопел Громов.
- Лягушки по ночам квакают. Такие концерты закатывают, что забивают соловья, - тихо засмеялся лейтенант.
- Соловья?!
- Так точно. Поселился один отчаянный соловьишка вон в той рощице. Петь начинает ровно в ноль тридцать. А лягушки будто этого ждут: тут же вступают хором и забивают соловья. Умора, честное слово, - совсем не по-уставному закончил он.
Лейтенант рассказывал, улыбался, крутил будущий ус, а Громов совсем погрустнел: ему было до боли в сердце жаль паренька. "До чего же наблюдателен, умен и, скорее всего, неробкого десятка. Такие чаще всего и гибнут. Ударит через пару дней из-под того пенечка пулемет, прижмет взвод к земле; ротный будет материться, угрожать трибуналом. Поднимется Ларин во весь рост, взмахнет своим ТТ, крикнет: "За мной! В атаку - вперед!" - и тут необстрелянный немецкий пулеметчик оборвет на полуслове жизнь необстрелянного русского лейтенанта. Ну уж нет! - с неожиданной решимостью подумал Громов. - Кто-кто, но только не тот, из-под пенечка! Его мы возьмем. Сегодня же ночью и возьмем!"
… Двенадцать пар глаз неприязненно следили за луной. Еще полчаса назад была ночь как ночь - невозможно отличить куст от человека, и вдруг - луна! Пришлось ждать хоть какого-то облачка.
Для этой операции Громов отобрал самых опытных разведчиков. Вначале он хотел поручить командование группой старшине, но Седых накануне выпил колодезной воды и сильно кашлял. Виктор решил сам возглавить группу захвата, а старшине, вняв его просьбам, поручил прикрытие.
- И чтобы ни звука! Забей себе кляп в глотку, умри, но умри тихо.
- Есть, тихо, - бухнул Седых. - Я буду сзади, так что не беспокойтесь.
- Ты сзади, я сзади, а кто впереди? Эх, Мирошникова нет! Кто сейчас нужен, так это Санька. Там, где проберется он, никто не пролезет.
- Кроме Рекса.
- Рекса?! А что, это мысль. Помнишь, как он вывел нас с минного поля? Думаю, в той лягушачьей пойме тоже кое-что понатыкано. Дело говоришь, старшина, дело, - обрадованно потер руки Громов. - Решено: раз нет Саньки, берем Рекса.
Двенадцать пар глаз по-прежнему неприязненно следили за луной. Разведчики пользовались вынужденной передышкой, чтобы передохнуть или хотя бы пососать нераскуренную цигарку. Курить в поиске Громов всех отучил, а после того, как однажды по такому крошечному огоньку ударил снайпер, капитан сказал, что курение в разведке, да еще ночной, будет рассматривать как нарушение воинского приказа. С тех пор от греха не брали с собой ни спичек, ни зажигалок. Но помусолить самокрутку никто не запрещал, и разведчики невесело шутили, говоря, что из курящих медленно, но верно превращаются в жвачных.
Разведчики отдыхали. А вот Рекс вел себя странно: у него дрожала спина, завалились уши, а морду он уткнул в лапы и так крепко сжал зубы, что казалось, они начнут крошиться. А все луна! Виктор не в первый раз наблюдал такое непонятное поведение собаки, сочувствовал ей, но ничем помочь не мог. Откуда было знать Рексу, что за силы клокотали в нем и просились наружу. Ему хотелось подняться во весь рост, задрать морду и выть, глядя на этот круглый неподвижный фонарь.
"Да, Рекс, видно, во втором или третьем поколении в твоем роду были волки, - думал Виктор. - Именно от них - обостренное чутье, выносливость, сила и… диковатость. Ничего не попишешь, голос крови - это серьезно. Эх, взвыть бы тебе сейчас или хотя бы гавкнуть как следует… Понимаю, Рекс, понимаю, вижу, как ты маешься, и ценю дисциплинированность. Умница, Рекс, молодчина!" - легонько погладил он крутой загривок собаки.
Громов глянул на часы: ноль тридцать, а на небе все еще ни облачка. И вдруг где-то за спиной кто-то слабо свистнул. "Что за безобразие! - чуть не вскинулся Громов. - Демаскируют, черти полосатые!" Но свист повторился. Потом послышалось журчащее бульканье, будто переливали воду или по камушкам спешил маленький ручеек.
- Соловей, - прошептал Седых, подползая к командиру.
- Да ну! - охнул Громов. - Так это и есть соловей? Ни разу не слышал.
А журчащее бульканье перешло в гортанное клыканье с такими нежными переливами и таким заливисто-задорным пересвистом, что души разведчиков размякли.
Ах, соловушка, соловеюшка! Пичужка махонькая, неказистая, а заголосит - лес дрожит. Сколько же русских людей живет мечтой услышать тебя, скольким слабым давал ты силы, скольким сомневающимся дал уверенность, сколько смягчил суровых сердец, сколько сладких девичьих слез пролито под твое пение, сколько детишек зародилось под твой волшебный посвист!
Виктор перевернулся на спину, отложил автомат и раскинул руки. Он раскинул свои ни разу не державшие ребенка руки так широко, будто хотел обнять своих еще не родившихся сыновей, внуков - всех-всех, кто жив и кто еще появится на свет. До чего же радостно, до чего светло на душе! Пой, соловеюшка, пой! Весь мир, вся Россия слушает тебя. Но ближе всех к тебе двенадцать русских солдат, лежащих на ничейной, но все равно русской земле. Через несколько минут им ползти по минному полю, молча биться врукопашную и молча умирать. Но когда в последнем хрипе им прощаться с этим миром, они вспомнят не только всю свою короткую жизнь, но и как прощальный подарок тебя, храбрый соловеюшка.
- Ишь ты, ишь заливается, - нежно басил Седых. - Вот это коленце - раскат. Слышь, командир, как будто горохом сыпанули по серебряному колокольчику. Ай да молодчага, вытянул прямо в лешеву дудку. Чуешь, вроде как попугивает… Во-о, а теперь заманивает - это кукушкин перелет. Не-е, считать не надо, больше десяти не даст. Чего десяти? Может, лет, а может, минут… Тсс, сейчас будет самое главное. Затих, малец, запыхался. Вот оно, пошло, пошло, - возбужденно тыкал он командира в плечо. - Сперва - оттолчка, а теперь без передыху - юлиная стукотня. Ну, дает, ну, артист!
И действительно, над притихшим полем, над замершим лесом, над бесчисленными танками, пушками, самолетами, над зарывшимися в землю людьми неслась неправдоподобно прекрасная песня.