Визиры и дальномеры обыскивали горизонт; на всхолмленное, высветленное море пытливо глядели наблюдатели по секторам, комендоры главного калибра, торпедисты на шкафутах, зенитчики на кормовом мостике и рострах.
Казалось, вместе с людьми и "Упорный" захвачен боевым азартом - его стройный узкий корпус, с откинутой назад трубой, с бурунами у скул, с кормой, уходящей во взбитую до пены воду, выглядел напряженным и одушевленным существом.
Однако атака не имела успеха. Подводная лодка продолжала таиться, и, может быть, противник продолжал медленно ползти к боевой цели, надеясь на бесшумность электромоторов.
Долганов не обольщался: зачастую на лодки сбрасывали сотни бомб и не добивались результата.
Он снова потребовал непрерывных докладов акустика и убавил ход до среднего. Это облегчало прослушивание, хотя было связано с риском, что противник решится выйти в контратаку. Ему казалось - лодка "ущучена": пеленг корабля и вероятный пеленг подводной лодки сближались. "Упорный" должен опять пройти над фашистом.
- Две серии! - крикнул Николай Ильич Игнатову. - И глядите, никаких задержек в приготовлении бомб.
- Еще на три захода приготовлены, товарищ командир, - весело ответил Игнатов. Затем повторил донесение с кормы - две серии больших на "товсь".
Под сообщение акустика, что лодка осталась за кормой, Долганов вновь скомандовал "Залп!"
Раз за разом вздрагивал корпус, море вспучивалось буграми, похожими на гейзерные сопки, и в нижней палубе отчетливо слышали тысячекратно усиленный звук разрыва полотна. Бомбы действовали без отказа. Но опять море ничего не выбросило. Фашист, видимо, отказался от сближения с транспортами и удалялся на норд.
А стремительный эсминец проскочил далеко в сторону от подводной черепахи, и надо было изменить курс.
- Займите место в ордере охранения, - дал ратьером приказание Ручьев. Но Долганов не мог и не хотел согласиться на партию вничью. Нарастающий звук гонга дразнил новым сближением с лодкой, и акустик уверенно докладывал несколько раз кряду один и тот же пеленг.
Вдруг Долганов сообразил: противник усвоил его маневр и в третий раз рассчитывает, что бомбы полетят после проверки его места, когда "Упорный" пойдет в обратный галс. Он принял решение атаковать, не изменяя своего пеленга.
- Бо-ом-бы! - почему-то нараспев крикнул он, и немедленно Игнатов подхватил:
- Бомбы то-овсь!
Еще бомбы одна за другой с всплеском уходили в струю от винтов, когда торжествующим голосом Долганов приказал Колтакову начать циркуляцию. Борясь с инерцией, толкавшей корабль на прежний курс, рулевой внимательно следил за компасом. Стрелка обегала круг неравномерно, но быстро. Корабль, словно насаженный на штырь, вращался по окружности. И море, только что вспучившееся за ним, выбросило острые конусы последних больших бомб по носу. Большая волна ударила в скулу и окатила расчет первого орудия. Впрочем, артиллеристы не убежали; чем-то возбужденные, они возгласами и жестами показывали на воду. Ветер отнес их слова, но Колтаков и сам увидел, что на опадающем конусе блестят жирные пятна соляра.
Их становилось все больше. Стекаясь и сливаясь, они образовывали серебристо-масляные озерки. И вдруг в центр самого большого из этих выглаживающих воду озерков выскочили на поверхность, завертелись разные предметы: пробковый жилет, пробковый матрац, какие-то пестро выкрашенные жестянки.
Трап загрохотал под ногами Игнатова. В несколько прыжков он очутился возле Долганова, и его ликующий мальчишеский голос поднялся над всеми:
- Потоплена! Потоплена! На дне уже. Убежден, что на дне.
Николай Ильич перевел рукоятки телеграфа на средний ход, назначил курс и спокойно сказал:
- Игнатов, идите на свой пост, может быть, потребуется контрольное бомбометание.
А предметов на воде становилось все больше. Артиллеристы подтянули багром бескозырку, синее сукно которой намокло дочерна, и полосатый флагдук.
Из своей рубки выглянул акустик и, сияя, подмигнул соседнему сигнальщику:
- Браток, как, пойдет ко мне орден?
- А может быть, немец для обмана выбросил барахло?
- Для обмана! Гляди, весь запас солярки на воде. По всем швам лопнула акула. Да и взрыв был…
- Ну, уж так и быть, проверчу тебе дырочку, - снисходительно пообещал сигнальщик и отвернулся. На "Уверенном" вспыхнул узкий луч, и второй сигнальщик доложил, что командир отряда семафорит командиру "Упорного".
Долганов прочитал:
"Поздравляю. Однако, кроме погибшей лодки, в районе конвоя еще три, возможно, четыре. Боевую тревогу не снимать".
"Вот тебе логика! Уже забыл, что беспокоился, как бы я не открыл дорогу немцу к конвою. Любопытно, что товарищ Ручьев рапортует начальству… Да черт с ним, раньше или позже командование его раскусит".
- Что, Митрофанович, - заговорил он со своим заместителем, - не жалуются люди на усталость? Совсем сбили мы вахты. Пожалуй, вторые сутки люди без отдыха.
- Считай, скоро третьи начнутся. Но ты ведь знаешь наших ребят. Коммунисты и комсомольцы котельной группы сегодня ночью ликвидировали течь в трубках. Благодаря этому могли маневрировать на предельных ходах. А минеры приготовляли бомбы с рекордной скоростью. И ни один из молодых, укачивающихся матросов не отпросился в лазарет.
Он помолчал и добавил:
- Как придем в базу, попрошу тебя сразу на бюро. Восемь заявлений в партию.
- Отлично. Даже можно будет собрать, как втянемся в залив, сразу после Кильдина. - Долганов усмехнулся: - А фашист-то хитрил, хитрил и сжегся.
- Разворотили крепко, - согласился заместитель.
Николай Ильич тронул его за плечо:
- Ладно вышло. Сходи в рубку, объяви по трансляции. Многие посты еще ничего не знают.
Он вновь улыбнулся. Неизвестно, какими путями, по, конечно, весь корабль уже облетели подробные вести о победе.
После атаки экипаж с нетерпением ждал обеда, но еще одна лодка подняла суматоху, и хотя бомбили ее "Уверенный" с тральщиком, но и экипажу "Упорного" пришлось стоять в боевой готовности около получаса. А когда понесли в кубрики бачки с золотистым от томата жирным супом, акустик снова получил эхо. По-видимому немцы по всему пути заранее расставили свои подводные лодки, желая во что бы то ни стало нанести удар по транспортам.
На этот раз командир подводной лодки был еще более хитер и верток. Он словно прислушивался к решениям Долганова. Он понимал их отчетливо. Если "Упорный" ускорял ход, он стопорил, а как только миноносец менял скорость на среднюю, лавировал на самых полных. Потом оторвался на большой глубине и ушел из сектора. Хорошо уже было и то, что врагу не удалось выйти в атаку.
Наконец, после четырнадцати часов, обнаружили позиции последней немецкой лодки между конвоем и берегом.
Эта лодка успела выпустить две торпеды, но пузыри их своевременно заметили. Одна торпеда прошла в интервале между круто изменившими курс транспортами, а другая взорвалась в носовом отсеке британского корвета, и он остался на плаву. Катера бросились на эту лодку и бомбили ее еще долго после того, как конвои втянулся в пролив между материком и островом Кильдин.
Итак, за день были обнаружены пять подводных лодок и две из них погибли. Капитану первого ранга Ручьеву было с чем явиться к командующему, и он поторопил семафором Долганова, чтобы к двадцати четырем часам была приготовлена отчетная калька и "легенда" к ней, как поэтично именуют на флоте объяснительную записку.
- Поблагодарил, называется, - не удержался Долганов и показал заместителю после заседания бюро приказание Ручьева. - Ведь отлично знает, что мне нужно на берег, к жене. Сколько в разлуке были. А теперь сиди на корабле, еще черт знает когда являться с отчетом.
- От Ручьева внимания не дождешься, - поддержал Бекренев.
Но тут Николай Ильич совсем непоследовательно набросился на помощника:
- Не советую вам осуждать начальников.
До постановки на якорь он молчаливо и хмуро держался возле телеграфа. Корабль три раза проскакивал вперед, за бочку, и, разумеется, эти досадные неудачи нисколько не улучшили настроения.
"Кажется, за потопление лодки могли бы поставить к пирсу", - с сердцем говорил себе Долганов; он отказался от ужина и пошел в душевую.
Невесело было за ужином и в кают-компании и в кубриках. Никто не мог выйти на пирс, чтобы похвастать победой перед дружком с соседних кораблей, расписать дело, как оно рисовалось, похвалить работавших на посту сбрасывания бомб (корабельная радиогазета уже сообщила, что бомбы приготовлялись в рекордные сроки). И даже Ковалев - комендор, которому командир обещал увольнение в Мурманск, - видя угрюмые лица товарищей, не пошел к старшему артиллеристу за увольнительной, а стал ревностно смазывать трущиеся части орудия, хотя смазка держалась великолепно и ни одна капля соленой воды не проникла к ним.
Но штурман Кулешов нарушил немой уговор. Он сказал, поглощая третий стакан крепкого чая:
- Можно подумать - панихиду справляем. Хотя бы салют дали… Эх, завидую подводникам. Вот где морское братство…
Четвертая глава
1
В этот самый час одинокий выстрел гулко разорвал воздух над Главной базой. В проливе перед бонами вырос большой подводный корабль. Суетливый буксирчик оттащил часть заграждения, и корабль торжественно вступил в ворота гавани.
Стоя на высоком пригорке, Сенцов имел превосходную позицию для обзора базы подводников. Ее здания, выстроенные "покоем", не закрывали двора в узкой котловине, и Сенцов в прямых черных линиях угадал шеренги матросов, строившихся для встречи. Он увидел, как под музыку оркестра, над начищенной до блеска медью труб, поплыло красное знамя бригады, и черные линии вытянулись змейкой. Пошли… Вот бы и ему со всей братской семьей прошагать сейчас к пирсу, к которому уже приближается лодка Петрушенко. Даже со своего дальнего поста наблюдения Сенцов легко нашел Петрушенко в группе офицеров и матросов, высыпавших на палубу. На голову выше своих подчиненных, широкий, массивный, он стоял у перископа.
Порыв ветра с воды донес к Сенцову визг поросенка (традиционного подношения подводников своему счастливому в бою собрату), но тотчас его заглушил торжественный марш. "Будет рапортовать командующему", - подумал Сенцов. Представил себе мужественное и доброе лицо адмирала с застывшей у козырька фуражки рукой, и тут только вспомнил, что идет выполнять спешное поручение командующего. Он побежал в гору, ругая себя зевакой, любопытным бездельником и мальчишкой. Командующий отдал в его распоряжение свой катер, и Долганов томится на рейде, и хуже того - томится в неведении, когда наконец встретит Наташу.
Но ему не удалось без новой задержки пробежать улочку, ведущую к квартире Долганова. Его окликнул командир-катерник, еще не знавший, почему над базой раскатился орудийный выстрел. Пришлось рассказать, что с победой возвратился Петрушенко и ему сейчас устраивают торжественный прием на пирсе.
- По разведданным "Гросс-адмирал" основательно поврежден и под эскортом своих эсминцев едва дотащился до фиорда севернее Нарвика. Командир английской лодки наблюдал возвращение "Гросс-адмирала" с позиции. Он будто хотел атаковать фашиста в свою очередь, но не успел выйти в точку, удобную для торпедного удара, - торопливо выложил штабные сведения Сенцов.
- Обидно потомку Нельсона, - посочувствовал офицер. - Упустить такой случай.
- Да, жалко, что не добили. Петрушенко слишком поздно сообщил штабу о своем ударе - его гоняли немецкие эсминцы часа три, а то штаб нацелил бы другую лодку и поднял авиацию.
- Вообще пора перенять у фашистов их тактику работы подлодок группами, - решительно заявил катерник.
- Может быть, - согласился Сенцов, - но организация волчьих стай требует отработки. У нас ведь есть еще победа. Ручьев со своим отрядом сегодня ввел в залив конвой из Атлантики, все транспорты целехоньки, хотя вокруг них вертелось пять лодок. А стайку куснули крепко, одну уничтожили, другую основательно подбили.
- Вот как? Значит, миноносники стали наш хлеб отбивать. Это кто же? Неужто при руководящем участии самого Ручьева?
- "Упорный", Долганов. Воистину упорно действовал. Четыре или пять заходов сделал.
- Ага, значит, отчасти и мы причастны к этому делу. У Долганова минером наш выученик, старший лейтенант Игнатов. Лихой парень.
- Видать, что вы не плавали на больших кораблях, - обижаясь за Долганова, отозвался Сенцов. - Как бы ни был расторопен ваш Игнатов, самое важное в такой встрече - боевое маневрирование. А это дело командира, и никто на флоте не проведет его с красотой и точностью Долганова. Так думает и наш командующий.
Сенцов даже остановился и, покраснев от возмущения, замахал короткими ручками.
- Командующий, - вскричал он, - еще никому из командиров не разрешал принимать на борту корабля жену. А вот сейчас мне поручил отвезти супругу Николая Ильича и передать ему свой сердечный привет. Что?!
Катерник не собирался защищать свое неосторожно высказанное заключение и не думал ссориться с Сергеем Юрьевичем.
- Друг ты мой, чего кипятиться. Я за ордена обоим, всей братве "Упорного". Долганова уважаю не меньше тебя. Хочешь, сейчас доставлю вас с Долгановой к Николаю на "охотнике"?
Они уже были перед высоким крыльцом дома, в который третьего дня Сенцов доставил Наталью Александровну, и он протянул руку катернику.
- Спасибо, командующий велел идти на его катере.
- Человек! - одобрительно протянул командир "охотников". - Но и поперчить умеет, когда следует. Бывай здоров. Долганову привет и двойное поздравление…
Катерник пошел под гору, пропустил мчавшуюся поперек улицы стайку детворы на лыжах и в финских санях и крикнул:
- А хорошо-то сегодня, Сергей… Двум победам радуется природа. На весну поворачивает.
Действительно, от сугробов, заалевшихся над дальней грядой скал, несло бодрящим запахом талого снега. Красные лучи низкого солнца весело сверкали в окнах голубых и оранжевых домов, а внизу, в бухте, вода плавилась, как только что разлитый металл.
Сенцов припомнил свой приезд, прогулку в пургу и искренно отозвался:
- Хорошо!.. И будет еще лучше.
Дверь ему открыла улыбающаяся от счастья Долганова.
- Значит, едем?
- Пойдем, пойдем! Только одевайтесь потеплее. На заливе прохватит.
- А я совсем собралась. Только шубку и платок накинуть.
Сенцов вошел следом за Натальей Александровной в комнату и испытующим взглядом осмотрел свою спутницу с головы до ног. Ее девичью фигуру плотно облегало вязаное платье, цветное, но не яркое. Из высоких тупоносых ботинок чуть выглядывали теплые носки. Сенцов переводил взгляд с тяжелого узла пепельно-золотистых волос на оживленное лицо; потупился, увидев глаза, сияющие яркой синевой из-под пушистых ресниц, и хрипло сказал:
- Не годится в ботинках. Валенки есть у вас? Или сбегать за ними?
- Есть, есть, милая нянечка.
Сенцов ожидал, оборотясь к окну, окончательных сборов Долгановой, пока она щелкала какими-то замками чемоданов, пока стук на полу свидетельствовал, что его требование о смене обуви покорно выполняется. Наталья Александровна рассказывала, как обживалась в базе эти три дня.
- Знаете, я вам страшно обязана, - слышал Сенцов милый, несколько глуховатый голос из разных концов комнаты. - Такие глупости лезли в голову до вашего успокоительного звонка. А после взяла себя в руки, определилась на работу, из комнаты вывела холостяцкий дух.
Ну, тут мне очень помогла Клавдия Андреевна. Душевная женщина и, не правда ли, помрачительно красивая? Вероятно, все вы тут влюблены в нее.
- Не знаю… В чужих жен не положено влюбляться, - выпалил Сенцов и покраснел. Ему представилось, что его глупую фразу Наталья Александровна может истолковать, как нелепое признание. "Хоть бы скорее доставить ее к Николаю", - с отчаянием сказал он себе.
А Долганова, приняв его слова за неуклюжую шутку, продолжала рассказывать. О посещении метеостанции, о Клавдии Андреевне. О том, как много узнала о жизни и работе Николая.
В самом деле, эти дни ожидания мужа хорошо рубцевали раны, нанесенные тяжелыми переживаниями в оккупации. На всем пути от Москвы она не могла расстаться с воспоминанием, когда с беспричинной злостью человек - да человек ли? - обрек ее на муки и убил этим ее ребенка. Ей казалось, она так постарела и устала, что не сможет вернуться к работе с той творческой способностью, какую она и Николай считали главным в жизни. Ей думалось, что Николай, увидев ее опустошенной и сломанной, не сможет по-прежнему любить. Весь первый вечер в квартире Николая Ильича, в квартире, где она должна была заново строить жизнь, это настроение усугублялось. Она стыла у окна, даже не раскрыв свои чемоданы. Сидела и невесело глядела на бесконечный снегопад, ежилась и вздрагивала, когда ветер с резким порывом бросался на дом и бил листом железа по крыше. В другое время ее успокоило бы пение, но в этот вечер, слушая мягкое и задушевное контральто Клавдии Андреевны за стеной, она только враждебно думала об обладательнице этого голоса. Конечно, заезжая певица упражняется перед концертом. Сорока, кукушка, одним словом, бездушное и бездомное существо. Потом стала прислушиваться к звонкам телефона в коридоре. Но Николай ничего о себе не сообщал. Сенцов, такой предупредительный в дороге, тоже… Наконец, она разрыдалась и закапала слезами фотографию, где они были сняты вдвоем в лучшую пору их любви. Николай глядел со сдержанной улыбкой в строгих глазах и резко очерченных губах. А теперь ей причудилось в этой улыбке нечто чужое и насмешливое.
В середине ночи певица-соседка позвала ее к телефону. Она нехотя утерла слезы. Ей было безразлично, что подумают в квартире. Но, услышав, что Николай в море, устыдилась своих мыслей, почувствовала спасительную усталость и быстро уснула. Разбудил ее голос из репродуктора, сообщавший форму одежды для военнослужащих на новый день. Деловая интонация диктора будто говорила: а ты гостем не представляйся, входи, друг, в наши будни. И она решила немедленно сходить на метеорологическую станцию, куда имела направление из Москвы. Потом она займется домашним устройством, к возвращению Коли придаст комнате иной, уютный вид.
Путь к станции, указанный первым встречным, вел в гору. Трапы, облегчавшие восхождение, были занесены снегом, но все же идти было приятно. Сквозь тучи пробивалось солнце, снега искрились, и ветер, в меру свежий, колол щеки. Дом, блестевший заиндевевшим неокрашенным деревом, стоял на отлете от поселка, на узком мыске, и глубоко внизу - дух захватывало! - вскипала вода залива. Наташа прошла коридор и наугад открыла одну из дверей. Маленький человечек, почти упиравшийся острым подбородком в бумажный лист, на котором был изображен барический рельеф, поднял на нее глаза. Он и был начальником станции. Наташа назвалась и протянула документы.