В общих чертах все было так, как и предполагал Емельян Глебов. Нарушитель перешел границу в полночь, но короткая июньская ночь не позволила ему далеко уйти. Опасаясь быть замеченным в дневное время пограничниками или местными жителями, он углубился в лесную чащу и решил там отсидеться до темноты, чтобы ночью сделать бросок километров на десять - пятнадцать. Он предусмотрел и меры на случай преследования - запутал следы. Да, он дошел до ручья и сделал видимость, что пошел по воде, маскируя следы. На самом же деле от ручья он возвратился в лес по своим следам, шел след в след в ту густую чащобу, в которой решил дневать, - к примеченной им ели. Ель была на редкость разлапистая, густая - не ель, а настоящий шатер. На ней-то он и намеревался отсидеться до вечера. Это был молодой, физически крепкий мужчина, вооруженный двумя гранатами, пистолетом "парабеллум" и финским ножом.
Укрывшись на вершине ели, он видел, как по его следам быстро промчались пограничники с собакой. Облегченно вздохнул, решив, что хитрость ему удалась. Но окончательное спокойствие не приходило, тревожила назойливая мысль: а что, если пограничники разгадают его уловку, возвратятся по следу обратно и обнаружат его? Тогда он пойдет на крайнюю меру: бросит в них сверху гранаты, перестреляет из пистолета и уйдет за кордон, чтобы через день попытаться перейти границу на другом участке, а быть может, даже здесь. Правда, его строгое начальство будет недовольно, но что поделаешь - такова шпионская служба. Когда он смотрел сверху на пробегающих мимо двух пограничников, ему казалось, что уложить их из пистолета ничего не стоило: двух выстрелов вполне достаточно. А собаку он оглушит гранатой. Но в этом пока не было необходимости. Если потребуется… Шпион был настроен достаточно решительно.
Глебов ждал на тропе.
Вскоре послышался звон копыт, и затем на поляну выскочили четыре всадника: Ефремов с Казбеком и группа во главе с сержантом Колодой. Глебов не очень полагался на Федина и Поповина, особенно на их "четвероногого друга" Смирного. Он решил взять на себя преследование и поиск нарушителя. Надо было позаботиться о том, чтобы надежно закрыть отход нарушителя к реке, за границу. Для этой цели он и вызвал тревожную группу, влил в нее ефрейтора Шаромпокатилова и разбил на два парных наряда, которые, действуя самостоятельно, должны были не допустить прорыва нарушителя обратно за кордон. Сам же вместе с Ефремовым и Казбеком пошел по следу.
У Казбека была "своя метода" брать след - он не суетился, не нервничал и даже, кажется, не спешил. Долго и с каким-то недоверчивым пристрастием обнюхивал длинный шест, которым пользовался нарушитель, перепрыгивая через контрольно-вспаханную полосу. Потом нюхал то место, где нарушитель дольше всего стоял на земле, перед тем как сделать прыжок с шестом. И уж потом уверенно пошел по следу, постепенно входя в азарт и ярость. Об этом красноречивей всего свидетельствовала крепкая шея, на которой щетинилась шерсть, как перо у петуха во время драки. Ефремов, держа в левой руке поводок, в правой пистолет, внимательно следил за мордой собаки и как бы читал каждый отпечаток следа. Он не дергал поводок - знал, что это отвлекает собаку, заставляет ее нервничать, раздражаться, - бежал широкими скачками, растягивая длинные ноги, проворно и ловко перепрыгивал через пни и завалы.
Глебов не отставал от Ефремова, соблюдая дистанцию зрительной связи. За Глебовым то рысцой, то шагом шла Буря, весело и довольно мотая головой.
Треск сухого валежника заставил шпиона насторожиться, и тотчас он увидел стремительно идущего по следу огромного черного пса. Он сразу догадался, что это другой наряд, что застава без шума поднята по тревоге и его ищут. Молнией пронзила мозг неприятная мысль: бежать обратно за кордон вряд ли удастся - путь к реке определенно блокирован.
Собака вместе с вожатым промчалась мимо ели, на которой сидел нарушитель, но, пройдя не больше десяти метров, остановилась, резко повернула назад и стала обнюхивать ель. Шпион боялся пошевелиться. Гранаты были в кармане, пистолет в правой руке. Собака вдруг резко подняла голову кверху и, злобно рыча, начала царапать лапами ель.
В этот момент раздался тревожный окрик Глебова:
- Ефремов, за дерево! - Сам он стоял за толстой сосной, из-за которой уже успел высмотреть замаскировавшегося шпиона.
Ефремов отпустил поводок и шарахнулся за ближайшую ель, крикнув на ходу:
- Казбек, ко мне!
Короткая автоматная очередь вспорола полуденный покой леса. Это Глебов выстрелил из ППД по ели чуть повыше того места, где сидел нарушитель. Он хотел ошеломить его. Крикнул грозно:
- Бросай оружие и спускайся вниз!.. Иначе буду стрелять!
Пограничники занимали более выгодную позицию, чем нарушитель, для которого они были просто неуязвимы. Шпион понял, что сопротивляться ему бессмысленно. Бросил "парабеллум", нож, гранаты. Затем начал спускаться сам. Когда до земли осталось метра два, задержался на последнем суку, попросил дребезжащим голосом:
- Я прошу вас… собаку… придержите собаку… Я все расскажу… Я сам, добровольно решил сдаться…
Прибежали Федин с Поповиным - услыхали автоматную очередь. Собрали под елкой "трофеи", обыскали нарушителя. А он все торопливо, умоляюще и настойчиво убеждал, косясь с пугливой опаской на Казбека:
- Меня послали… Важное задание. А я решил не выполнять. Я не хочу им служить… Я расскажу вам важное… Это очень страшное. Я вам все расскажу, гражданин начальник. Если б вы знали, если б вы только знали, что они замышляют! Боже мой, боже!.. - И он заплакал.
Странно и неприятно было видеть, как плачет взрослый и не слабый на вид человек, крепколобый, стриженный под бокс, как из глаз текут крупные слезы и он их размазывает по загорелым, совсем еще юным щекам дрожащими руками.
Потом уже, сидя в канцелярии заставы, он рассказывал Глебову и Мухтасипову:
- Я давно решил: как только перейду границу, сразу сдамся советским пограничникам и все расскажу.
- Почему ж сразу не пошел на заставу, а полез на дерево? - перебил его Глебов, весело щуря глаза.
- Испугался. Поверьте - собак испугался. Как увидал, что двое с собакой… Не вы, а те, что потом пришли. Не с черной, а с другой, которая поменьше. Я очень боюсь собак. В детстве меня покусала…
- Хватит, - холодно прервал его Глебов. - Вы обещали сообщить что-то важное, а рассказываете сказки.
- Я все расскажу, гражданин начальник, вот честное слово, могу перед чем угодно поклясться. Я получил задание - убить подполковника Грачева. Я должен был убить его двадцать первого июня. Желательно вечером.
- Почему именно двадцать первого? - спросил Мухтасипов.
- Двадцать второго на рассвете начнется война. Гитлер нападет на Советский Союз. Я это слышал от одного знакомого поляка, а ему сказал немец по пьянке. Штабной писарь. Это точно. Верьте мне - я хочу предупредить. И войска прибывают к границе. Много войск. Танки, мотоциклы, машины.
В тот же день задержанный нарушитель был доставлен в штаб погранотряда.
3
Рассказ нарушителя о возможности гитлеровского нападения взволновал Глебова. Он почему-то верил, что шпион говорил правду о той части, что касалась предстоящей войны. Из головы не выходила фраза: "Война начнется на рассвете". Сначала все было как-то просто: ну что ж, дескать, война так война, нападут - будем драться. Как нападут и как драться - такой вопрос поначалу не возникал, он заслонялся другими мыслями. Убить начальника погранотряда подполковника Грачева… А что, собственно, даст это убийство? Воинская часть останется без командира. Вспомнилась попытка покушения на него, и тогда снова мысли уходили куда-то в сторону: как, каким путем и где должно было состояться покушение на подполковника?
Еще не давая себе отчета, зачем он это делает, скорее, инстинктивно, чем осознанно, подталкиваемый тревожной мыслью, выраженной в краткой до жути фразе: "Война начнется на рассвете", Емельян Глебов пошел по дзотам. Всего их было пять - долговременных земляных огневых точек, расположенных вокруг заставы почти правильной звездой. Они предназначались на случай нападения на заставу крупных вражеских сил и были приспособлены к длительной круговой обороне. Бревенчатый накат и толстый слой земли, по расчетам, должен был надежно защищать от мин, легких и средних снарядов. Прямого попадания бомбы или тяжелого снаряда дзот, конечно, не выдержит, но Глебов почему-то думал не о бомбах и тяжелой артиллерии - он думал о танках, о тех бронированных чудовищах с желтой свастикой, перед которыми не могла устоять ни одна армия Европы. Что можно противопоставить фашистским танкам? Связки ручных гранат? И все. "Завтра же надо выкопать на подступах к дзотам глубокие щели для истребителей танков", - решил он и уже начал определять места для этих щелей.
Емельян обошел двор заставы: заглянул на конюшню, в собачник. Проходя мимо кухни, услышал разговор старшины Полторошапки с поваром, выпустившим из хлева поросенка. Поросенок куда-то убежал. Старшина приказывал повару немедленно найти его, а тот щелкал каблуками и говорил:
- Есть найти поросенка! Только у меня варится каша, товарищ старшина. Пока я буду искать, как бы того… без ужина заставу не оставить.
- Разговорчики! - строго оборвал Полторошапка. - Выполняйте!
И повар, почему-то потрогав на голове не совсем чистый колпак и нерешительно поглядывая то на дверь кухни, то на старшину, пошел в сторону кустов, которые почти вплотную подходили к столовой. Он ждал, что старшина одумается и отменит свое приказание, но Полторошапка еще крикнул ему вслед своим зычным голосом:
- Поживей поторапливайтесь, поживей! Бегом!
- А как же с ужином? - тихо и совсем по-домашнему спросил старшину вынырнувший неожиданно из-за угла столовой Глебов.
- Так и поросенок уйдет, товарищ лейтенант. Ночью волки съедят. Кто отвечать будет? - попробовал оправдаться старшина.
- А вы сделайте так, чтоб и поросенок был цел, и застава сыта, - сказал Глебов и пошел дальше, однако не спеша: ему хотелось понаблюдать за дальнейшими действиями старшины, которого на заставе не любили не столько за строгость - Глебов был не меньше строг, - сколько за самодурство, шедшее от глупости.
- Матвеев! Отставить! Возвращайтесь на кухню! - крикнул Полторошапка повару и, увидев затем идущего к кухне довольного собой Поповина, так же зычно, на весь двор, приказал: - Товарищ Поповин, пойдите разыщите поросенка!
- А какой он? Я его, товарищ старшина, в лицо не знаю, - сипло проговорил Поповин, рассыпав смешинки из узеньких щелочек глаз. Но это не подействовало на старшину.
- Посмотрись в зеркало - узнаешь. И чтоб живо, без разговоров! - строго, без намека на улыбку ответил Полторошапка. Поповин нехотя поковылял навстречу Матвееву и стал с ним консультироваться, как лучше ему выполнить приказание старшины.
Возле крыльца флигеля, в котором жил политрук, Глебов встретил Нину Платоновну с охапкой березовых дров.
- Емельян Прокопович, я на вас обижена, - шутливо заговорила Мухтасипова.
- Что ж, пишите жалобу, - сказал Глебов и улыбнулся: Нина Платоновна, эта хрупкая женщина, ему нравилась своей какой-то особой женской отзывчивостью и теплотой.
- Нет, правда, почему вы к нам не заходите?
- Наверно, потому, что мы с вами и так видимся по сто раз на день, а с Махмудом и того чаще.
- Это не в счет. Заходите, Емельян Прокопович, я вас чудесным чаем угощу.
- Чай не водка, много не выпьешь, - ответил Глебов в шутку.
- И водка найдется. Только кто б уж говорил насчет выпивки.
- Каждому свое: одни только говорят, а другие молча делают.
- Вы на Махмуда намекаете?
- А разве он пьет? Да еще втихую?
- Нет, что вы, - смутилась, Нина Платоновна. - Он вроде вас - трезвенник.
- А для кого ж водку держите? - Емельян с хитрецой смотрел на Нину Платоновну.
- На всякий случай: а вдруг гость зайдет.
- В таком случае буду гостем, - сказал Емельян и, поднявшись по ступенькам крыльца, вошел в дом.
Махмуд Мухтасипов, в хлопчатобумажных галифе, синей майке и тапочках на босу ногу, сидел у стола перед разобранным патефоном и ковырял отверткой в механизме. Вид у него был сосредоточенный и раздраженный: видно, дело не клеилось.
- А, черт, не получается никак, - пояснил он вошедшему Глебову.
- Что, мастер дела боится? Разобрать разобрал, а собрать не можешь.
- Не хватает каких-то частей. Наверно, Ниночка затеряла.
- Вот так всегда на меня сваливает, - раздался из кухни голос Нины Платоновны. Бросив возле плиты дрова, она вошла в комнату веселая, улыбающаяся. Вообще, глядя на эту жизнерадостную, никогда не унывающую маленькую женщину, как-то само собой приходило хорошее настроение, и Глебов подумал, как хорошо, что зашел именно сегодня к Мухтасиповым. Как это ни странно, а бывал он редко в доме политрука, от приглашений Нины Платоновны попить чайку отказывался, однажды узнав, что Махмуд ревнует свою жену к пограничникам, бросающим и скромные, и нескромные взгляды на молодую симпатичную женщину. Чего доброго, начнет и к начальнику заставы ревновать без всяких к тому оснований. Молодожены…
Мухтасиповы ждали ребенка, и Махмуд с нежным укором сказал жене:
- Опять ты, Ниночка, не слушаешься. Зачем дрова таскала? Ну что мне с тобой делать?
Эти слова его как-то снова вернули Глебова к только что отступившим нелегким думам, и он озабоченно повторил вслух:
- Мм-да, что делать, что делать?.. А делать что-то надо.
- Ты о чем, Прокопович? - насторожился Махмуд.
- Все о том, дорогой мой политрук, все о том же, - машинально, продолжая думать, произнес Глебов. Затем очень живя посмотрел в глаза Мухтасипову: - Не умеем мы обороняться. Нет, не умеем.
- Ты о заставе говоришь? - Лицо Мухтасипова стало строгим.
- Именно о нашей заставе. И не только о нашей. Я сейчас прошел по дзотам. Надо завтра же вместо занятий вырыть у каждой огневой точки минимум по две глубокие щели для истребителей танков, для наших гранатометчиков. Расчистить от травы секторы обзора и обстрела.
- Не надоело вам: все дзоты, обзоры да обстрелы. Неужто и на час нельзя об этом забыть? - вмешалась своим певучим голоском Нина Платоновна.
- Не тебе это говорить, Нинок, не нам слушать, - сказал Мухтасипов.
- Особенно сегодняшний день… - добавил Глебов и не закончил фразы.
- Да, денек сегодня у нас жаркий, - подтвердил Махмуд. - Такой денек и отметить не грех.
Плутоватые глазки его сверкнули, и Нина Платоновна тут же отозвалась:
- А Емельян Прокопович так и сказал мне: есть водка - буду гостем.
- Предположим, не совсем так, - заулыбался Емельян, - но разговор был. Кажется, о преимуществе водки перед чаем или наоборот. Уже забыл.
- О, значит, вы уже все согласовали. Тогда готовь закуску, Нинок!
Когда Нина Платоновна вышла в кухню, Мухтасипов заговорил вполголоса:
- Я хотел посоветоваться с тобой, Прокопович. Ребенка мы ждем. Обстановка на границе - сам знаешь. Не отправить ли мне Нину к моим, на Волгу?
Такая мысль у Глебова появилась раньше, чем ее высказал политрук. Он посмотрел на Мухтасипова дружески доверчивым взглядом и ответил тоже вполголоса:
- Обязательно. И немедленно. Двадцать второго, а то и раньше. Пусть завтра и выезжает. А то как бы не было поздно. У меня такое… ну как бы тебе сказать… предчувствие, что ли…
- Ты поверил задержанному?
- Да, поверил, - твердо ответил Емельян и повторил: - По-ве-рил!
- А я не очень. Уж слишком у них все как-то примитивно, будто немцы законченные идиоты и олухи. Никакой конспирации. Начало войны - это ж величайшая тайна. Об этом знают только на самом верху, и то строго ограниченный круг людей. А тут какой-то писаришка сболтнул какому-то шинкарю, а тот, в свою очередь, - агенту. Понимаешь, как все это кажется неправдоподобно. И в то же время… другие факты заставляют задумываться.
Вошла Нина Платоновна, поставила на стол тарелки с нарезанным беконным салом и солеными огурцами. Мужчины сразу оборвали разговор. Она это почувствовала и не стала им мешать - вышла хлопотать над закуской. А когда вернулась с поллитровкой водки, Емельян вдруг сказал уже совсем серьезно:
- Да вы что, Нина Платоновна? Я ведь пошутил. И не ставьте - я пить не буду.
- Ну по маленькой, Прокопович, - попробовал уговорить Мухтасипов. Но Глебов как топором отрубил:
- Ни в коем случае. Сейчас у нас, как никогда, должны быть светлые головы. А представь себе - вдруг что случится… Пили чай, говорили о всяких пустяках, без особого интереса и воодушевления, потому что мысли были заняты другим.