- Поправьте. Завтра еще раз посмотрим.
* * *
Мешковский договорился встретиться с Беатой в час дня, чтобы вместе пойти к портному. Сначала он хотел было отпроситься у командира батареи, но затем передумал. После неприятностей с конспектом было бы глупо сообщать, что хочешь перешить мундир. Он боялся услышать в ответ на просьбу уйти с территории части, что "учеба важнее мундира" или что-то в этом роде. И он ушел из училища, не спросив ни у кого разрешения.
Беата, как обычно, была прекрасна и мила. Тараторила всю дорогу, рассказывала забавные истории, заглядывала ему в глаза. Но Мешковский, казалось, всего этого не замечал. Утренний разговор с Казубой не выходил у него из головы. Ведь до сих пор он никогда не имел замечаний по службе. Его самолюбию был нанесен удар.
Портной снял мерку и обещал быстро переделать мундир. Увидев, что мундир новый, заметил:
- Жаль, что вы не взяли размером побольше.
- Можно поменять, - вспомнив Суслу, предложил Мешковский.
- Прекрасно. Возьмите, если можно, мундир самого большого размера, - посоветовал мастер.
Прощаясь, Мешковский, понизив голос, спросил насчет цены. Портной назвал сумму, в несколько раз превышающую месячный оклад Мешковского.
Настроение у него вконец испортилось.
Возвращались домой молча. Только сейчас Беата заметила, что он не в настроении. Минуту глядела на него и затем спросила:
- Что это ты сегодня не в своей тарелке?
- Да нет, с чего ты взяла… - ответил он.
- Если из-за денег, то глупо…
Молча прошли еще несколько шагов.
- Я видела у тебя пистолет вальтер…
- Да, есть, - лаконично подтвердил он. - Ну и что?
- Могла бы найти на него покупателя… - начала Беата, но Мешковский глянул на нее так, что она прикусила язык.
- Я не торгую оружием, - проворчал он со злостью.
- Один офицер… - хотела сказать Беата в свое оправдание, но Мешковский резко оборвал ее:
- Все равно! Я не собираюсь его продавать.
- Как хочешь, - пожав плечами, ответила она с обидой. - Тогда у меня к тебе другое предложение: я могу одолжить тебе денег. Отдашь, когда они у тебя появятся.
- Нет, спасибо, - прервал ее Мешковский. Они подошли к дому. Он попрощался и быстрым шагом направился к училищу, затем свернул на склад обмундирования.
Сусла встретил его радушно. Когда услышал, что может чем-то услужить своему подпоручнику, готов был на все. Тут же подобрал мундир и шинель таких размеров, что из них, как выразился в шутку, можно было сшить два комплекта обмундирования. Когда все было упаковано, Сусла начал расспрашивать офицера: куда его направили и как сложились у него отношения с личным составом в батарее?
- Так вы в шестой батарее? Тогда я должен вам кое-что сообщить… - Став сразу серьезным и взяв Мешковского под руку, Сусла вышел с ним в коридор. Понизив голос, он загадочно прошептал: - У вас в батарее есть старшина старший фейерверкер Зубиньский?
Тот подтвердил. Сусла поднял указательный палец и сказал:
- Никакой он не старший фейерверкер…
Закончить разговор ему помешало появление в коридоре трех офицеров. Когда те направились к складу, Сусла беспомощно развел руками:
- Столько работы, что даже поговорить некогда. Об остальном расскажу как-нибудь в другой раз. Надо идти, служба не ждет.
Выходя со склада, Мешковский задумался над тем, о чем ему рассказал Сусла. Он долго не мог ничего понять, пока не появилось предположение, показавшееся ему весьма правдоподобным.
"Сусла - старый солдат, знал многих, кто служил в армии до тридцать девятого года. Наверняка знал и этого Зубиньского. Может, тогда у того было звание пониже, а теперь повыше… По мнению Суслы, это самое страшное преступление".
Успокоившись, он перестал думать о загадочном разговоре со старым солдатом, а вскоре вообще забыл о нем.
* * *
После обеда Мешковского постигла еще одна неудача. Во время самоподготовки один из курсантов обратился к нему за помощью. Речь шла о решении задачи из пособия по стрельбе. Парень подал офицеру карту и циркуль и присел рядом, подошли еще несколько курсантов, окружив плотным кольцом стол, за которым сидел их командир.
"Дело не в стрельбе, - догадался Мешковский, - Они просто хотят проверить, на что я способен…"
Сначала задача показалась ему легкой. Он уверенно разложил карту, расправил ее и начал наносить прямые линии, связывающие огневую позицию, наблюдательный пункт и цель. Затем приступил к расчетам. На листке бумаги появились колонки цифр.
Вдруг он услышал, как стоявший за его спиной курсант прошептал:
- Неправильно…
"Э-э-э, буду еще обращать на них внимание", - подумал Мешковский, продолжая работать. Однако через минуту начал проверять расчеты сначала. И конечно, нашел ошибку. Исправил ее и, приступив к дальнейшим расчетам, снова услышал шепот того же курсанта:
- Да не так…
Мешковский почувствовал, что начинает нервничать. Опять начал проверять и вдруг понял, что совсем запутался. Хотел было поправить, но подумал, что и так уже достаточно себя скомпрометировал. Со злостью отодвинул в сторону карту и инструменты.
- Забыл… Отвык, черт побери, - проворчал он, понимая, что слова эти все равно не оправдывают его и не поправят дела.
Самолюбие было задето. Не помогло и то, что курсанты пытались замять случившееся, заведя разговор о фронтовой жизни, разнице между теоретическим обучением и практикой ведения боя… Мешковский с горьким чувством отправился домой.
"Ну и осрамился! - думал он со злостью, направляясь темной улицей к особняку, где жила Беата. - Так опростоволоситься! Какой же может быть у меня авторитет во взводе? Вот так заварил кашу! Меня отзывают с фронта, направляют в училище, где я должен готовить офицерские кадры, а я транжирю время на флирты, забочусь о том, как бы переделать мундир, а в итоге не могу решить задачу, с которой справится любой командир орудийного расчета… Курсанты убедились теперь, что их командир ни на что не способен!" Эти мысли вызвали у Мешковского бессильную ярость. Он мысленно обвинял в своем провале Беату, ругал на чем свет стоит Чарковского. Но больше всего проклинал судьбу, волей которой оказался в училище. Ведь все его несчастья, думал он, начались как раз в училище. Вспомнил о своем предубеждении и нежелании браться за эту работу.
…Дверь открыла Беата. В темном коридоре, не заметив выражения его лица, она встретила его веселым щебетанием. Но он прошел мимо нее и направился прямо в свою комнату. Все еще не замечая его настроения, она сказала:
- Приходи сразу же в гостиную. Я приготовлю ужин на двоих.
Закрывшись в комнате, Мешковский сбросил мундир и пошел в ванную. Холодная вода словно бы развеяла невеселые мысли. Он старался не думать о сегодняшнем невезении, пытался утешить себя: "Нечего принимать все это близко к сердцу! Может быть, так даже лучше - отправят снова на фронт".
Ему казалось уже ненужным принятое недавно решение реже встречаться с Беатой и серьезно взяться за учебу. Близость этой женщины парализовала волю. Он бросил в ящик стола приготовленные для занятий книги и записи и отправился в гостиную.
Беата, услышав его шаги, крикнула из кухни:
- Подожди минутку! Сейчас закончу и приду. В нашем распоряжении весь вечер и ночь. Тетку я выпроводила в Люблин, к родственникам.
Мешковский зажег стоявшую на столе лампу и присел у книжной полки. Он был возбужден, веселость Беаты вернула ему хорошее настроение. Минуту сидел отрешенно, потом взял с полки альбом с фотографиями и начал его просматривать. Большую часть альбома занимали фотографии Беаты в разном возрасте - от миленькой девчушки до красивой, очаровательной женщины.
Фотография Беаты в школьной форме развеселила, даже растрогала Мешковского. На него смотрели наивные, но уже игривые глазки семнадцатилетней девушки. Мысль о том, что это Беата, для которой в нынешней жизни не существует никаких секретов, вызвала улыбку. Дальше была свадебная фотография. И вот снова Беата, на этот раз замужняя женщина со скучающим выражением лица. Затем она же в карнавальном костюме - красивая зрелая женщина. Пролистав еще несколько страниц, Мешковский заметил маленькое любительское фото, от которого его бросило в жар. У него возникло желание тут же выбежать из комнаты. Он не испытывал чувства ревности, а лишь отвращение, презрение и стыд. "Шлюха!" - пронеслось в голове. На фотографии пленительно улыбающаяся Беата держит под руки двух рослых гитлеровских офицеров. "Немецкая потаскуха!" - повторял он про себя с яростью.
- Что это ты тут увидел? - раздался за его спиной голос. Ничего не подозревающая Беата, улыбаясь, положила руку на плечо.
Вскочив, Мешковский швырнул альбом и, резко отстранив женщину, направился в свою комнату.
"Теперь понятно, откуда вся эта роскошь и достаток. Понятно, почему ее, жену летчика английских ВВС, не коснулись никакие репрессии, - думал он, в бешенстве кусая губы. - И она еще смеет говорить, что Брыла негодяй… Что за подлость!"
Через час, после того как Мешковский немного успокоился, в комнату вошла Беата. Улыбаясь, уселась рядом с ним на диване и спокойно спросила:
- Ну что, отошло?
Офицер не смотрит в ее сторону, молчит. Но это не смущает Беату. Она заливается своим глубоким, волнующим смехом:
- А ты, видать, ревнивый, - говорит она. Подвигается ближе и хочет обнять его. Но Мешковский встает и, повернувшись к ней спиной, останавливается у окна. Она вдруг обрывает смех и говорит каким-то резким, неприятным голосом: - Что тебя так разозлило? Та фотография с немцами? Так знай, я работала в разведке, и мне не раз приходилось бывать в компании фрицев. А ты хам и дурак! И вообще, по какому праву… - Голос ее срывается, и, хлопнув дверью, она выбегает из комнаты…
* * *
Однако они уже связаны отношениями, которые не так-то легко разорвать. И поэтому, когда Беата приходит к нему ночью, наступает примирение.
Но на следующий день Мешковский снова чувствует в душе неприятный осадок. Он не верит в эту побасенку с разведкой, вспоминает слова Чарковского: "Беата? Но она не смогла бы быть верной никому. Изменила мужу, наверное, в первую же брачную ночь…" И он решает окончательно порвать с Беатой. "Она не для меня. Пусть поищет другого".
IX
Мешковский еще раз внимательно оглядывает построившихся в шеренгу курсантов. Затем спрашивает Добжицкого:
- Ничего не забыли? Взяли все необходимое для занятий?
- Так точно! - слышен лаконичный ответ.
- Буссоли?
- Есть.
- Планшеты, карты…
- Есть.
- Угломеры, циркули, бинокли?
- Есть.
Звучит команда:
- Ведите взвод!
Подофицер выходит из шеренги и подает команду. У каждого курсанта какая-нибудь поклажа - треноги, брезентовые футляры с оптическими приборами, большие папки для топографических карт.
Мешковский взглядом провожает взвод, затем обращается к стоящему на обочине советскому офицеру, чтобы доложить о выступлении взвода. Майор дружески говорит ему:
- Ладно, пошли…
Офицеры идут вверх по улице, где на пригорке стоит собор. Сначала оба молчат. Мешковский разглядывает майора. Так вот, значит, как выглядит этот офицер, о котором вчера рассказывал Романов.
Майор Баймагомет - небольшого роста, склонный к полноте брюнет. У него типичное лицо восточного человека: кожа желтовато-оливкового цвета, слегка вывернутые полные губы, сильно выдающиеся скулы. Носит очки с толстыми стеклами, сквозь которые и видны выпуклые, будто слезящиеся глаза близорукого человека. На щеках еще видны следы пудры после утреннего бритья, но вокруг рта уже пробивается синевой новая щетина.
Внешний вид офицера кажется Мешковскому экзотическим. Просто удивительно, как сочетается в нем то, о чем говорил вчера Романов: "Знаток поэзии, любитель французской литературы… Геолог и немного художник…"
Взвод идет быстрым шагом. Майор приказал дойти до луга на другой стороне городка за двадцать минут. Ребята должны поспешить. Больше всего от этого страдает Ожга, самый низкорослый курсант во взводе, который к тому же несет на себе большую деревянную треногу. Он все время вынужден догонять ушедших вперед товарищей.
Офицеры идут метрах в двадцати позади подразделения.
- Вы, кажется, прямо с фронта? - Майор говорит по-русски с заметным акцентом.
Мешковский утвердительно кивает. Майор как бы в шутку спрашивает:
- Не знаете, когда закончится война?
- Ждать осталось недолго…
Баймагомет становится серьезным и говорит тихо, будто разговаривает сам с собой:
- Эх… скорее бы уж. Нас ждет столько работы…
И ни с того ни с сего начинает рассказывать Мешковскому о своей довоенной жизни. Говорит красиво, используя иногда образные выражения, подбирая литературные обороты.
До войны он был участником научных экспедиций, исследовавших геологическое строение Средней Азии. И был, по-видимому, настолько увлечен своей работой, что одно лишь воспоминание о ней вызывает на его оливковых щеках румянец. Рассказывает о природных богатствах, открытых их экспедициями, о предстоящей борьбе за превращение неплодородных песков в вечно цветущие сады. Вспоминает и об археологической экспедиции, к которой был также причастен.
- Понимаете, ту пустыню когда-то называли "садом Азии". И по сей день в ней еще много следов прошлого, памятников старины. Огромным музеем древних культур является сказочный Хорезм… Там процветали наука и искусство, возводились великолепные архитектурные сооружения. А затем все это погребли пески… Скорей бы уж заканчивалась война! Посмотрим, кто сильнее - пустыня или советские люди. Снова должен расцвести "сад Азии"…
В его голосе звучит убежденность, вера в успех в достижении этой цели. Затем бросает взгляд на Мешковского и спрашивает:
- Не верите?
- Почему же не верю? - удивляется Мешковский.
На просветлевшем лице майора, покрытом сеточкой мелких морщин, появляется улыбка.
- Сейчас объясню, почему я спросил об этом. Так вот, живу я у одного железнодорожного служащего. Человек вроде бы с положением, инженер. Ну и вечные у меня с ним приключаются истории. Как только начну рассказывать, он слушает с таким выражением лица, словно хочет сказать: "Все это пропаганда, и больше ничего". Но самое смешное произошло в самом начале нашего знакомства. Он и его жена глядели на меня как на какого-то людоеда. Как-то инженер спрашивает: "Вы, пан майор, не русский?" Отвечаю: "Нет, я казах…" "Ах, казак", - говорит инженер. Начинаю объяснять ему разницу между казаком и казахом. Когда объяснил, его жена спрашивает: "Вы, наверное, из какой-нибудь княжеской семьи?" Я удивился: "Почему вы так решили?" А она, подбирая слова поделикатнее, чтобы меня не обидеть, отвечает: "Ведь народ-то ваш нецивилизованный, а вы вот - образованный человек". Я на это: "Наоборот, наш народ цивилизованный, а я сын пастуха".
Мешковский рассмеялся. Он поглядел на казаха с искренней симпатией. Тот уже больше не казался ему экзотическим азиатом. Он полностью оправдывал данное ему Романовым определение: "советский человек".
Тем временем они миновали собор и окружавший его парк. Дошли до центра города, затем свернули в грязный переулок, где играли чумазые ребятишки, и неожиданно оказались на окраине. Перед ними простирался широкий луг, по которому протекала речка. На другой его стороне, почти у самого горизонта, виднелись какие-то фабричные строения.
- Здесь и проведем наши занятия, - решил майор.
Командир взвода остановил подразделение и после короткого перерыва вновь построил курсантов. Когда он доложил преподавателю о готовности взвода к занятиям, тот приказал:
- Расставьте планшеты и буссоли. Побыстрее, у нас сегодня трудные занятия, а времени в обрез.
Взвод разбили на несколько групп, по три человека в каждой. Они стояли вокруг покрытых белоснежным ватманом топографических столиков. Майор проверил их установку. Затем вернулся к своему планшету, возле которого стоял Мешковский.
- Итак, товарищи, работать без ошибок. Заточите как следует карандаши. И запомните: на планшетах миллиметры - на местности десятки метров. От точности работы топографа зависит многое. Ну, начали! Поставлена задача; определить наше местонахождение, зная положение вон той трубы, - он показал рукой на видневшиеся за речкой фабричные строения, - и водонапорной башни. - Провел рукой по линии горизонта. - А затем определим позиции трех батарей нашего дивизиона.
Курсанты слушали внимательно. Только иногда кто-нибудь шепотом спрашивал товарищей о значении того или иного русского слова.
Четыре часа занятий пролетели быстро. Мешковский, отправив взвод в училище, возвращался с топографом. Ему хотелось еще раз поговорить с ним. В центре городка, как обычно в это время дня, было людно и шумно.
Когда офицеры выбрались из толпы, то увидели похоронную процессию. Посреди мостовой медленно ехал большой, видавший виды грузовик, в кузове которого среди венков и цветов стоял обитый красной материей гроб. За этим импровизированным катафалком шла группа людей: седая женщина, которую поддерживала заплаканная девушка, несколько мужчин в штатском, три железнодорожника и один военный.
- Что там такое? - спросил майор.
- Хоронят кого-то.
- Вижу. А кого? Узнайте, подпоручник.
Мешковский подошел к одному из железнодорожников.
- Кого хоронят? - спросил он.
Железнодорожник, здоровый, крепкий парень с пышными усами, поглядел на офицера, словно не понял, о чем тот спрашивает, не сразу ответил:
- Одного из наших ребят убили.
- Кто? - спросил офицер.
- Кто, говоришь? Бандиты! Поехал в деревню помочь провести земельную реформу, его и застрелили, - сказал парень, затем добавил полным ненависти голосом: - Гады проклятые!
Мешковский подошел к майору и коротко рассказал о том, что услышал. Стоявший рядом с ними молодой мужчина ухмыльнулся и процедил сквозь зубы:
- Нарывался, вот и получил…
Мешковский бросил на него такой взгляд, что тот поспешил скрыться в толпе.
Возвращались в подавленном состоянии. Когда показались корпуса училища, майор заговорил первым:
- Ленин учил нас, что имущий класс будет упорно защищать свою власть. Без жертв тут не обойтись.
Мешковский вздохнул:
- Сколько еще погибнет хороших людей!
Баймагомет повернулся к нему, сказал раздумчиво:
- Нити всех этих убийств, диверсий и саботажа ведут к столицам главных капиталистических держав - Вашингтону, Лондону, Парижу. Оттуда поступают указания. У нас было так же. Капиталисты, сидя в безопасном месте, только дергали за ниточки, а глупые, ослепленные ненавистью марионетки убивали лучших сынов своего народа.
Они шли по сбегавшей вниз, к училищу, тропинке. В лицо дул теплый осенний ветерок, уносивший с собой паутинки бабьего лета.
Майор заключил свою мысль: