* * *
Перед обедом Брыла приказал всем построиться. Командиры взводов и Казуба уже знали о происшествии. Один только Чарковокий не был поставлен в известность: он нес караульную службу в городе и со вчерашнего дня его в батарее не было.
Больше всех переживал по поводу случившегося Казуба.
- Опять начинается… - заохал он. - Ну что ты скажешь?..
- Надо переходить в контратаку, - спокойно ответил хорунжий.
Когда Зубиньский доложил, что батарея построена, Брыла обратился к собравшимся:
- Товарищи курсанты! Все, наверное, уже знают, что произошло сегодня в нашей батарее. Кто-то выкрал из нашего помещения стенгазету и плакат Кшивки.
По коридору прокатился гул возбужденных голосов. Брыла жестом успокоил курсантов.
- Мы должны выяснить, кто и с какой целью это сделал. Во-первых: почему это случилось именно с этим номером газеты, а не с предыдущим? Ответить на этот вопрос нетрудно. Видимо, газета свою задачу выполнила! Задела кое-кого за живое. Во-вторых: почему врагу это удалось? Из-за отсутствия бдительности у нашего дневального. Вы только представьте себе, что бы произошло, если бы украли оружие, боеприпасы! Мы должны постоянно помнить о бдительности, враг использует любой наш промах, чтобы нанести удар. Ну и третий вопрос: какую цель преследовал враг, уничтожив газету? Она, как я уже говорил, выполнила свою задачу, большинство из вас прочитали и обсудили ее. И все же исчезновение газеты накладывает пятно на всю нашу батарею. А это на руку врагу. Хотя торжествовать ему рано! У нас выкрали газету - выпустим новую, еще лучше. На всякую провокацию ответим еще большей сплоченностью наших рядов. И еще один вывод: эта история послужит нам хорошим уроком. Будем более добросовестно относиться к своим служебным обязанностям, повысим бдительность. Это не должно повториться! Брыла умолк. На лицах курсантов было негодование.
- Кшивка! Так когда же будет готов новый плакат?
- Завтра к утру! - ответил курсант.
- А стенгазета?
- Завтра к утру! - дружно прозвучало в ответ.
Батарея сдержала слово. Утром были вывешены новый плакат Кшивки и второй номер стенгазеты. Он оказался значительно лучше первого, с более четкой политической направленностью.
VII
Уже после вечерней поверки из отдела политико-воспитательной работы училища вышла группа офицеров. Закончилось совещание, созванное майором Мрузом.
Брыла собирался еще заскочить в свою батарею. У порога остановился с замполитом пятой батареи.
- Ну вот, дождались наконец-то… - констатировал тот. - Теперь перейдем в наступление!
Брыла был того же мнения. Майор совершенно непохож на капитана Орликовского. Уже с первых слов нового заместителя начальника училища собравшиеся поняли, что существовавшая до сих пор система работы будет перестроена. Словно в затхлом воздухе вдруг повеяло свежим весенним ветром.
Мруз детально разобрал обязанности замполита батареи, полностью отказавшись от прежней практики Орликовского. Требовал самостоятельности, инициативы. При оценке деятельности замполитов превыше всего ставил живое революционное слово, подкрепленное делом. Рекомендовал вовлекать в политическую работу не только офицеров, но и младший командный состав - подофицеров, тем самым ликвидировать существовавшую доселе обособленность политработников.
У Брылы все еще звучали в ушах слова майора: "Наше основное оружие - умение вести дискуссию и убеждать! Оно укрепляет наши позиции, привлекает на нашу сторону новых людей. Следует терпеливо и вдумчиво вести политико-воспитательную работу, и не только на политзанятиях. Говорите с людьми о волнующих проблемах, умейте спорить, доказывать, не отставайте от жизни…"
Хорунжий с удовлетворением подумал, что именно так он и представлял свою роль в батарее, и тут же невольно вспомнил одну из бесед с Орликовским и его указания: "Не ввязывайтесь в споры, курсанты могут вас скомпрометировать!"
А майор-то как раз категорически требует: "Не бойтесь вступать в дискуссию! Следует только быть хорошо подготовленным!"
Курсант Бжузка сегодня дневальный. Бойцы уже спят, в расположении части полный порядок. У него есть немного свободного времени, и он заходит в пустую преподавательскую, чтобы еще раз прочесть полученное в тот день из дому письмо. Семья парня вынуждена была бежать из Львова в 1941 году, после захвата города немцами, потому что старший Бжузка после установления Советской власти на Западной Украине активно работал в профсоюзах. После возвращения из Советского Союза его родители поселились в Люблине.
"Дорогой сынок! - пишет отец. - Мы живы-здоровы, чего и тебе желаем. Мать жалуется, что ты редко нам пишешь. Я знаю, что у вас много занятий, но, несмотря на это, ты бы мог черкануть пару строк и почаще. Особенно радуется каждому твоему письму мать. Сидит теперь, бедняжка, вечерами одна, у меня ведь после работы уйма дел в профсоюзе. Не всем, видно, это нравится, как-то мне даже подбросили письмо с угрозами. Но я никогда мерзавцев не боялся. Ты, смотри, береги честь семьи. Мать собирает тебе посылку. Свитер, ушанку и шерстяные носки. А пока посылаем немного денег. Думаю, пригодятся…"
Бжузка, наверное, в десятый раз перечитывает письмо и снова испытывает волнение. Из состояния задумчивости его выводит скрип открываемой двери. В комнату заходит Брыла.
Курсант, как положено, докладывает. Офицер замечает письмо.
- Из дому? - спрашивает Брыла, потом предлагает: - Садитесь, поговорим… Или, может, хотите спать?
Беседа затягивается до поздней ночи. Бжузка рассказывает о своем детстве, об отце, его профсоюзной деятельности и участии в забастовках в довоенное время. Потом говорят о политработе, ее целях и методах. Брыла намеревается вовлечь а нее актив батареи.
* * *
На следующий день хорунжий собрал курсантов-активистов на совещание. От первого взвода присутствовали энтузиаст аграрной реформы Карчек, часто выступавший в дискуссиях Лазарчик и курсант Бак, сын железнодорожника из Седлеца. Второй взвод представляли Кшивка, Чулко и Суняк. Из третьего Брыла пригласил курсанта Бжузку, капралов Жмурковского и Ожеховского, из четвертого - Мулика, Клепняка и Барчевского.
Брыла уже достаточно знал этих парней по их все более откровенным высказываниям. Они активно участвовали в любой дискуссии, решительно отстаивая свои взгляды, и еще до совещания у майора он решил вовлечь их в пропагандистскую работу.
- Мы не должны забывать, - подытожил Брыла долгую и оживленную беседу, - что как до сентября, так и во время оккупации против нас, наших идей действовало много реакционных сил. Санационная пропаганда с ее старой, апробированной в тогдашней школе воспитательной системой стремилась всеми возможными средствами опорочить в глазах молодежи все прогрессивное и радикальное… Она не гнушалась при этом ни клеветой, ни оговорами. Ясно, что такая работа, проводившаяся на протяжении десятков лет, должна была принести свои плоды. И посему нам придется еще сталкиваться с ее последствиями. Необходимо постоянно помнить: нам нельзя упустить, потерять ни одного человека! Но нельзя проглядеть и врага! Прежде всего определите, кто из курсантов политически незрел, кто одурманен вражеской пропагандой. Там, где вы видите отсутствие политической ориентировки либо чуждые, враждебные нам взгляды, надо работать активнее, спорить, убеждать! Наша задача заключается в том, чтобы все курсанты осознали, против кого будут повернуты автоматы, похищенные дезертирами, какую цель преследовали распространители листовок, кому на руку вся та грязная работа, которую пытаются вести в нашей среде. Когда мы добьемся своего, вы убедитесь: враг будет разоблачен, пригвожден к позорному столбу…
После совещания активисты с энтузиазмом принялись за работу. Хорунжий, наблюдая это, с радостью думал: "Батарея будет нашей, обязательно будет…"
VIII
Улица круто обрывается. За последними домами к холмам, маячащим на горизонте, тянутся голые бурые поля, все в ямах, камнях и вывороченных пнях. Ноги вязнут в рыжем сыпучем песке немощеной дороги. Взвод теряет темп. Курсанты шагают молча. Они волнуются, потому что направляются на первые в жизни учебные стрельбы…
Полигон находится на склонах холмов, которые местные жители называют выгонами. Еще пять минут ходу - и они на месте.
Мешковский смотрит на часы. Потом разрешает парням перекурить. Одновременно инструктирует тех, кто назначен показчиками, - они будут сообщать результаты стрельбы.
Курсанты тем временем обсуждают предстоящее занятие.
- Ну, сейчас выяснится, кто на что способен! - весело объявляет Ожга. Он уверен в своих силах. Во время летнего наступления не раз держал винтовку в руках. - Хвастать-то каждый мастак…
У Добжицкого выпал не лучший в жизни день. С утра он не может совладать с нервами. Стоит у обочины и молча докуривает сигарету. Бросив окурок, подходит к командиру взвода:
- Товарищ подпоручник, вы хорошо стреляете?
- Так себе, средне.
- Может, попробуем, кто из нас лучше?
- Давай-ка в другой раз. Сегодня в зачет пойдет стрельба повзводно. На состязание между нами не хватит времени. Наш взвод стреляет первым…
Вскоре первая четверка, в том числе Добжицкий и Ожга, занимает огневые позиции и изготавливается к стрельбе лежа.
Программа занятий предусматривает стрельбу по цели, находящейся на расстоянии ста метров, из положения лежа. Каждому дается три патрона. Мешковский, махнув рукой показчикам, подал команду:
- Цель - мишень! Дистанция - сто, три патрона, огонь!
Первым стреляет Ожга, вслед за ним - Добжицкий. Почти одновременно раздаются выстрелы остальных курсантов. И звучит сигнал отбоя.
У мишеней появились показчики - они проверяют результаты стрельбы. Ожга попал в восьмерку. Добжицкий - в шестерку, у остальных результаты хуже.
Когда первая четверка закончила упражнение, оказалось, что Ожга выбил двадцать три очка из тридцати. Добжицкий отстал на очко. Заместитель командира взвода помрачнел и, как бы оправдываясь, проворчал!
- Я сегодня не в форме…
Ожга уже хотел было съязвить по этому поводу, но сдержался.
В третьей четверке стрелял Куделис.
"С этим намаешься", - подумал Мешковский, наблюдая за его поведением на линии огня. И действительно, сразу после выстрела Куделиса раздался голос показчика:
- Мимо!
Мешковский, подавив в себе чувство неприязни и успокоившись, лег рядом с курсантом и начал объяснять:
- Прижми приклад покрепче к плечу, задержи дыхание. И не закрывай оба глаза, когда стреляешь…
Снова грохнул выстрел. Мешковскому незачем было дожидаться результатов. Он и так их знал.
- Мимо! - бросил он раздраженно. - Будь внимательней, когда целишься, и задерживай дыхание в момент выстрела.
Третья пуля также угодила куда-то в земляной вал. Это уже разозлило офицера.
- Ты чего глаза закрываешь? Так никогда не попадешь!
Куделис поднялся и, старательно отряхивая кусочка глины с колен, пробормотал:
- Я ведь раньше никогда не стрелял.
Следующий стрелок - курсант Сумак - уже на огневой позиции. Мешковский начал инструктировать его, как вдруг услышал сказанное шепотом замечание:
- Критиковать-то просто. Наверняка он такой же стрелок, как и артиллерист.
Мешковскому не надо было даже оборачиваться. Он не сомневался, что эти слова принадлежат Куделису. Его самолюбие было задето. Сразу вспомнилось пережитой недавно унижение во время "экзамена", устроенного ему курсантами. Рванул было винтовку у Сумака, но тут же взял себя в руки и довел стрельбы до конца. Когда же последний курсант поднялся с земли, место на линии огня занял Мешковский.
Показчик сменил мишень.
Мешковский поправил приклад, быстро прицелился и выстрелил. Передернув затвор, выбросил стреляную гильзу и, оставив его открытым, отложил винтовку в сторону.
- Восьмерка, слева внизу! - донеслось сообщение показчика.
Офицер снова зарядил винтовку, прицелился…
- Девятка, справа вверху!
Снова поправка - и последний выстрел. Вставая о земли и оправляя мундир, подпоручник крикнул показчику:
- Забирайте мишень, строимся!
Спустя минуту прибежал запыхавшийся курсант. Это был Ожга. Еще находясь в нескольких десятках шагов, он прокричал:
- Десятка, товарищ подпоручник!
Курсанты окружили его и с любопытством рассматривали мишень. Мешковский удовлетворенно ловил их полные уважения взгляды.
В училище взвод возвращался в ускоренном темпе. Стрельбы затянулись дольше, чем предусматривалось расписанием занятий, и они опаздывали на лекцию.
Мешковский шагал рядом с первой четверкой. Время от времени поглядывал на Добжицкого. Этот курсант нравился ему, как, впрочем, и другим офицерам батареи. Казуба считал его железным кандидатом в отличники боевой и политической подготовки. Брыла был с ним согласен. Добжицкий всегда - на занятиях или же в дружеской беседе - был выдержан и тактичен, пользовался авторитетом у товарищей.
"Переживает, - думал офицер, наблюдая расстроенное лицо Добжицкого. - Не везло ему сегодня".
Сам он недавно пережил нечто подобное. Чтобы вывести парня из мрачного состояния, завел с ним разговор.
В казармах, во время чистки оружия, обсуждались итоги стрельб.
- Да-а, подпоручник показал сегодня, на что он способен! - Сумак не переставал восхищаться Мешковским с того момента, когда впервые столкнулся с ним, и теперь откровенно радовался за командира.
- А что в этом удивительного, - холодно оценил успехи командира Добжицкий. - Просто набил себе на этом руку.
- Ты говоришь так, потому как самому нечем похвалиться, - пошутил Заецкий. - Твою сегодняшнюю стрельбу трудно назвать мастерской…
Добжицкий зло поглядел на него, забрал вычищенную винтовку, вынул затвор и тщательно осмотрел его. Потом проверил чистоту ствола и буркнул:
- Не беспокойся. Если понадобится, не промахнусь. - И, изменив тон на приказной, добавил: - А ствол-то грязный, словно шомпол к нему и не прикасался, придется почистить еще раз.
Он был явно недоволен собой. Раздраженное состояние не покидало его до самого вечера. После поверки и отбоя он отыгрался на Сумаке.
- Курсант Сумак! - поднял он с постели уже засыпавшего парня. - Ко мне, бегом!
Когда сонный, еще не пришедший в себя курсант подбежал к нему, Добжицкий показал на засохшую на каблуках его сапог глину.
- Кто так чистит обувь?! Вы кого хотите обмануть? Сейчас же привести в порядок! Доложите через три минуты. И чтобы блестели, как… - Он употребил крепкое выражение. - А в качестве наказания пойдете чистить сортир.
"Какая муха его укусила? - ломал голову Сумак. - Видно, что-то у него не заладилось…"
IX
Вечереет. Скоро курсанты вернутся с самоподготовки. В помещениях батареи - тишина, прерываемая только шагами дневального, который, весело насвистывая, расхаживает по коридору.
В казарму входит подпоручник Мешковский.
- Еще не вернулись? - спрашивает он дневального.
- Нет.
- А когда должны быть?
- Минут через десять.
Офицер с облегчением вздыхает. Засиделся у Рогова и едва не опоздал к занятиям на артиллерийских тренажерах. Вроде бы мелочь, но Казуба, этот всеведущий Казуба. несмотря на их дружбу, не преминул бы сказать: "Так негоже, коллег"!.." Мешковский же слишком самолюбив, чтобы равнодушно выслушивать упреки, как, например, Чарковский. Он зашел в офицерскую комнату, постоял в нерешительности… Вспомнил, что сегодня еще не проверял спальные помещения. А ведь не далее как вчера его взводу крепко досталось от старшины за то, что постели были плохо заправлены. Надо сходить проверить!
Двухъярусные нары установлены рядами. Стоя у дверей, Мешковский смотрит, ровно ли заправлены простыни, одинаково ли уложены подушки. Удовлетворенно отмечает, что сегодня все в полном порядке. Вдруг до него доносится какой-то странный звук. Офицер внимательно прислушивается, смотрит по сторонам. Еще раз бросает взгляд на нары нижнего яруса - они пусты, затем на верхние - тоже. Но все же в комнате кто-то спит! До Мешковского явственно доносится мерное похрапывание. Вдруг его осенило. Встав на колени, заглянул под нары. "Ну конечно Ожга!.. Как и следовало ожидать - он! - догадывается Мешковекий. - Опять удрал с занятий!"
Курсант Ожга - известный на всю батарею соня. Утром его невозможно добудиться, он дремлет на занятиях, убегает с них, чтобы только поспать. Учится неплохо, но из-за этой злосчастной слабости уже нажил себе кучу неприятностей. Был даже как-то посажен на гауптвахту, потому что Казуба застал его спящим на посту.
"На сей раз это ему даром не пройдет!" - решил Мешковский. Не церемонясь, он выволок завернувшегося в несколько шинелей парня из-под нар. Ожга заспан и перепуган. Смотрит, словно вот-вот расплачется.
- Два наряда вне очереди! - объявил офицер. - Может, это на вас подействует. Дневальный, доложите старшине: Ожге за то, что спал во время занятий, я назначаю два наряда вне очереди!
Ожга поспешно уходит. Ему еще повезло. Попадись он Зубиньскому, все кончилось бы значительно хуже, хотя два наряда вне очереди тоже не подарок. Тут уж не поспишь…
Тем временем курсанты вернулись с самоподготовки. В дверях преподавательской Мешковский столкнулся с Виноградовым. Лейтенант был на этот раз в советской форме. У него довольное выражение лица, и он тут же докладывает Мешковскому:
- Отдал польский мундир в мастерскую вышить на нем звездочки. Завтра получу, увидите, какой элегантный!
Входит Романов. Услышав последние слова Виноградова, язвительно замечает:
- Ну и щеголь же ты, Юрий! Самое главное для тебя - вышитые звездочки!
Виноградов заметно смущен.
- Может, и не главное, но все же…
Мешковский зашел в преподавательскую, чтобы взять оставленные там фуражку и планшет. Он берет в руки фуражку, и из нее падает на пол бумажка. Офицер поднял записку, текст которой напечатан на машинке. Прочитав, положил в планшет, сказал едва слышно:
- Сукины дети!
Во время занятий на артиллерийских тренажерах он не находит себе места, и это замечает весь взвод. Сразу же после ужина Мешковский спешит в штаб - доложить Казубе и Брыле о случившемся.
В тот день после обеда Брыла засиделся в отделе политико-воспитательной работы. Майор Мруз предупредил, что отныне один день в неделю сотрудники этого отдела занимаются изучением марксистско-ленинской теории. Продиктовал перечень литературы, распределил темы докладов, с которыми в будущем должен будет выступить каждый из них, назначил время консультаций. Так началось осуществление намеченных им мероприятий.
- Знаете, что больше всего бросается в глаза при анализе прежней деятельности отдела политико-воспитательной работы, - сказал майор Ожоху на следующий день после того, как принял дела от Орликовского, - какая-то, я даже не знаю, как это назвать, политическая безликость. Орликовский боялся кого-нибудь задеть… С этим пора кончать. Необходимо поставить работу на партийные рельсы…
- Не забывайте, товарищ майор, что среди замполитов батарей, кроме Брылы, нет членов партии.