- Знаю. Но их надо приблизить к партии. Им явно не хватает необходимых теоретических знаний. Их надо вооружить. Организуем курсы по марксистско-ленинской подготовке. В этом деле не обойтись без вашей помощи.
Когда майор диктовал список литературы для изучения, некоторые тяжело вздыхали. Брыла же записывал с удовольствием - наконец-то начнутся систематические занятия.
Перед семинаром майор отозвал хорунжего в сторону:
- Вот что, товарищ Брыла. Мы хотим дать вам ответственное партийное поручение. Речь идет о Казубе. Надо готовить его к вступлению в партию. Это во всех отношениях подходящий человек: из рабочих, самоучка.
Брыла ответил:
- По правде сказать, товарищ майор, я кое-что ужа сделал…
- Займитесь теперь этим всерьез. Такие люди, как Казуба, вступив в партию, будут настоящими командирами народной армии.
Возвращаясь в батарею, Брыла все еще находился под впечатлением этого разговора с единомышленником. Теперь он не одинок. Рядом надежные товарищи, и у них общая цель.
* * *
Мешковский сидел за столом, угрюмо уставившись в висевшую на стене схему. Казуба нервно расхаживал по комнате.
- Вот, читай! - обратился он к вошедшему Брыле. Хорунжий взял листок и внимательно прочел.
- Откуда это у тебя?
- Перед занятиями на тренажерах я оставил фуражку в офицерской комнате. Вернувшись туда, обнаружил засунутый за ремешок вот этот листок, - ответил Мешковский.
- Ты выяснял, кто в это время заходил в комнату?
- Да, проверил - там было несколько курсантов, оставшихся переписать расписание занятий, дневальные, Виноградов…
- Черт побери! - выругался Брыла. - Опять провокация.
Он сел на койку и задумался. Казуба никак не мог успокоиться:
- Знать бы кто… Я бы ему показал!
- Так что будем делать?
- Именно об этом я и думаю… Мы должны как-то отреагировать.
- Может, провести обыск?
Брыла аж подпрыгнул на месте.
- Э-э-э, ерунду говоришь! Прахом бы пошли все наши усилия по установлению взаимного доверия в батарее. Тут надо действовать по-другому…
Он поднялся с койки, снял мундир и начал умываться. В комнате воцарилось молчание. Казуба внезапно прервал свое хождение:
- Я знаю, как следует поступить! Мешковский сам должен дать ответ на провокацию.
- Я? - удивился командир взвода.
- Именно ты! Тебе надо сказать своим курсантам, что ты думаешь по этому поводу.
Мешковский был не в восторге от такого предложения.
- Я отродясь не выступал и в политику не лез.
К нему подошел Брыла. Вытирая мохнатым полотенцем свое мускулистое тело, он зло бросил:
- Послушай, Мешковский, хватит этих избитых фраз об аполитичности. Нельзя оставаться в стороне. Либо ты с нами, либо с ними.
- Я солдат! - возразил Мешковский. - Хочу сражаться, а не играть в политику. Это ваше, замполитов, дело.
- А знаешь, как расценивает твою позицию враг? - неожиданно вмешался Казуба. - Думаю, так: "Мешковский боится, поэтому и не высовывается. К тому же он еще довоенный офицер и в душе, наверное, сочувствует нам". Поэтому тебе и подсунули эту листовку!
- Казуба прав! - сказал Брыла. - Абсолютно прав.
- Позвольте, но я ведь в самом деле никогда не занимался политикой.
Брыла сел рядом с командиром взвода и начал убеждать его:
- Мы давно знакомы с тобой, Янек. Я хорошо помню наши беседы в Брянске и в ресторанчике Богушевского. Уверен, ты просто не сумел освободиться от балласта идей довоенной армии.
- Какого еще балласта?
- Там тебе вбили в голову, что "армия вне политики". И ты как попугай повторяешь это, хотя с тех пор утекло много воды. Несмотря на то что, как ты сам утверждаешь, твой образ мыслей изменился… Пойми, вся довоенная болтовня об аполитичности армии была ложью. Кто был вне политики? Полковники, которые цементировали аппарат санации? Может быть, генералы, которые на политике сколачивали состояния? Аполитичными должны были быть солдаты и такой вот одураченный офицеришка, как ты! А зачем? Да затем, чтобы ты не понял, что являешься составной частью аппарата угнетения собственного народа, что служишь в армии, главнейшим предназначением которой является защита богатства буржуев, их власти. Чтобы смог повернуть оружие против собственных братьев, если это потребуется правящим классам. А ты всего этого до сих пор не понял.
Мешковский неспокойно заерзал. Брыла остановил его:
- Погоди-ка, дай закончить. Именно такое состояние я и называю балластом.
- К черту! - выпалил Мешковский. - Это что же, каждый должен заделаться политиком? Тогда какой должна быть армия?
- Максимально политически активной, понимаешь? Сознательной и активной. Народная армия не может быть вне политики. Она будет драться за наши политические цели и идеалы, за социальные реформы, будет стоять на страже завоеваний трудящихся, бороться с фашизмом. Мы не хотим никого обманывать и поэтому говорим открыто: наша армия - надежная опора народной власти. Надежная и сознательная!
Казуба подошел к Мешковскому и положил ему на плечи руки.
- Пойми, Янек, пора определиться. И не только в беседах с нами. А перед всей батареей. Не кажется ли тебе, что курсанты считают тебя кем-то вроде Чарковского? И тебе не стыдно?
- Так что же мне делать?
- Ты должен занять ясную, однозначную позицию.
- Я это уже давно сделал. Брыла. Еще в Брянске я говорил тебе, что власть должна перейти в руки народа. А затем не раз подчеркивал, что считаю предательской деятельность реакционного подполья…
- Ты все никак не можешь понять, о чем идет речь, - вздохнул Казуба. - Знаешь, и я раньше допускал ту же ошибку. Тоже считал, что для меня достаточно стать на сторону народной власти, а политические вопросы оставлял Слотницкому. И что из этого вышло? Реакционные силы сумели увлечь за собой большинство курсантов батареи. И каков же вывод? Брыле надо помочь! Ты подумай, ведь эту листовку запихивали в твою Фуражку с какой-то целью. Как знать, может, тем временем враги распространяют в батарее слух, что Мешковский симпатизирует реакционному подполью. Завтра ты должен поставить все точки над "и", четко продемонстрировать свою позицию, высказав личное отношение к тем, из Лондона, и к тем, из леса. Осудить подрывную деятельность в нашей батарее. Договорились?
- Хорошо. Скажу.
- Ну вот видишь! - обрадовался Казуба. - И поможешь тем самым Брыле. А потом и я добавлю пару слов.
На следующий день после утренней поверки Мешковский и Казуба выступили перед курсантами своей батареи.
Когда взводы отправлялись на занятия, к Мешковскому подошел Чарковский.
- Ну и силен же ты речи толкать! - съязвил он. - Я даже не ожидал. Самого Брылу заткнешь за пояс!
Мешковский разозлился и собирался было сказать Даде пару "ласковых" слов, но тут подоспел Казуба и отправил его в канцелярию.
X
В тот день Брыла, как всегда, заглянул в штаб дивизиона; чтобы обговорить с поручником Ожохом текущие дела. Хорунжий все еще находился под впечатлением последних перемен. Разговор начал с самокритики. Признал, что до сих пор недооценивал значение враждебных настроений в шестой батарее.
- Погодите, погодите… Так вы считаете, что враг действует внутри батареи?
Брыла развел руками.
- Не знаю. Сам все время ломаю голову, но до конца не могу уяснить. Впрочем, не только я, но и Казуба, активисты…
Ожох, нахмурившись, молчал. Наконец предложил:
- Вы можете охарактеризовать мне офицеров вашей батареи?
Брыла, немного подумав, начал:
- Казуба…
- Этого я знаю, можете пропустить. А что вы о Мешковском думаете?
- Парень политически еще очень незрелый. Со старыми порядками не в ладах из-за каких-то личных неудач. Раньше ему было плохо, но это еще не политическое сознание. Тем не менее хороший, знающий офицер. И со временем будет полностью с нами…
- А Чарковский?
Брыла непроизвольно поморщился:
- Это совершенно другой человек. С нами у него нет ничего общего… И не будет…
- Вы пробовали поработать с ним?
Брыла помедлил с ответом:
- Пока нет…
Ожох удивленно посмотрел на него:
- Почему?
- Я с ним не говорил… Не раз собирался это сделать, но как-то не получалось, не мог решиться. Вы должны меня понять.
- Поясните-ка, Брыла, почему…
Брыла чуть ли не со злостью объяснял:
- А собственно, о чем мне с ним говорить? Агитировать его? Ведь Чарковский при старой власти жил себе припеваючи. А я должен его убеждать, что санационный режим был несправедливым?
- Погодите-ка… Так нельзя ставить вопрос.
Брыла вздохнул:
- Я понимаю, что вы хотите сказать. Понимаю и поэтому намереваюсь поговорить с ним, но все как-то…
- Это необходимо сделать, - отрезал Ожох. - Как вы думаете, Чарковский может иметь отношение…
- К тому, что произошло?
- Да.
- Не думаю.
- И все же вы должны присмотреться к нему… - заявил поручник. Немного помолчал, глядя на помрачневшее лицо Брылы, и улыбнулся: - А теперь я вам сообщу кое-что приятное. Я разговаривал с Казубой, и он считает, что вам удалось привлечь на свою сторону личный состав подразделения. По его мнению, батарея изменилась в лучшую сторону, прямо не узнать…
Брыла скептически поморщился:
- Конечно. Об этом свидетельствует появившаяся средь бела дня листовка…
- И все же люди стали политически активнее, и в этом, несомненно, ваша заслуга…
Хорунжий оживился:
- Просто мне удалось вовлечь в политическую работу нескольких курсантов. Вот и все мои заслуги. Они и до моего появления составляли демократическое ядро в батарее. Только бездействовали. Но до того, чтобы завоевать всех на свою сторону, еще далеко. Знаете, как я оцениваю расстановку сил?
Поручник вопросительно посмотрел на него.
- Группа активистов, подавляющее большинство пассивных и небольшая кучка почти не маскирующихся реакционеров. Вот вам полная картина батареи. Но как добраться до тех, кто ведет подрывную работу? Проповедники чуждых нам взглядов в последнее время все чаще активно и открыто вступают в дискуссии. Это вроде бы свидетельствует об отсутствии конспиративной деятельности… Но разве враг не может укрыться среди аполитичного большинства или изображать из себя активиста?
* * *
В преподавательской хорунжий застал командира батареи и Воронцова. Полковник только сегодня узнал о подкинутой листовке. Здороваясь с Брылой, он сказал:
- Это дело тех же рук… А я уж было подумал, что после случая с дезертирством они успокоились… - Он возвратился к прерванному разговору с Казубой, потом, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к Брыле: - А ты приглядись повнимательнее к этому… как его… Чарковскому.
Хорунжего застали врасплох слова полковника. За последние несколько часов эту фамилию ему называл уже второй человек.
Казуба живо откликнулся на замечание Воронцова:
- Да что вы, товарищ полковник, не может быть…
Воронцов покачал головой:
- Конкретных доказательств у меня нет… Но интуиция подсказывает, что с ним не все в порядке.
- А-а-а, интуиция… - поморщился Казуба.
Воронцов усмехнулся:
- Послушайте, что я вам скажу. Вот Мешковскому, например, я доверяю, а Чарковскому нет… А над моей интуицией вы напрасно смеетесь. Она меня еще ни разу не подвела. - Он резким движением снял фуражку, наклонил голову и, раздвинув коротко стриженные волосы, буркнул: - Вот… поглядите…
От шеи через весь затылок до самого темени тянулся широкий шрам.
Воронцов выпрямился, поправил волосы и сказал:
- Вот из этого складывается моя интуиция…
В гражданскую войну Воронцов, тогда еще молодой командир батареи, служил в кавалерийской бригаде, набранной из донских казаков. Среди ее бойцов было много зажиточных крестьян, и это влияло на настроения в бригаде. Они были неустойчивы: от симпатии к большевикам до открыто контрреволюционных. Командир одного из эскадронов, в прошлом есаул царской армии, прослужил в бригаде всего несколько недель - до ее боевого крещения.
- И вот в решающий момент, - рассказывал Воронцов, - этот гад повел свой эскадрон в атаку с фланга не на противника, а на мою батарею. И оставил на моей башке вот эту отметину. В том, что я выжил, его нельзя винить - просто крепкий мужицкий череп… Вот так-то… А ваш Чарковский уж очень напоминает мне того есаула… Нет, внешне он совсем не похож - тот был невысокого роста и темноволосый. И все же у них есть что-то общее. - Сдвинув фуражку на затылок, полковник засмеялся: - Примите к сведению, что я вам сказал. А глаз у меня острый… И зрение отличное.
В этот момент в комнату вошел Чарковский. Воронцов что-то буркнул и направился к выходу, за ним последовал Казуба. Чарковский, увидев, что остается наедине с Брылой, попытался было ретироваться. Хорунжий уже не раз замечал, что командир первого взвода избегает его. На этот раз Брыла решил все-таки поговорить с ним.
- Садитесь, подпоручник, хотел бы побеседовать с вами.
Чарковский не любил, даже боялся таких разговоров. Они не сулили ему ничего хорошего! Вот и сейчас им овладел внезапный беспричинный страх… Сидя напротив Брылы, он удрученно подумал, что жизнь его опять дала трещину. Что за невезение: здесь, в училище, он снова встретил "того"!.. Охватило предчувствие чего-то неприятного, может даже катастрофического. Ведь "тот" теперь не отстанет от него…
И Брыле еще что-то нужно.
Веки его непроизвольно дрожали. Только бы этого не заметил Брыла. Наверняка это покажется ему подозрительным. Чарковский, пытаясь придать беседе легкий, шутливый тон, спросил:
- Хотите, чтобы я исповедовался перед вами?
- Почему вы так решили? - Брыла смотрел проницательно.
Дада натянуто засмеялся, затем, став серьезным, достал сигарету и заговорил:
- Тогда в чем же дело?
Хорунжий долго раздумывает, прежде чем задать следующий вопрос. Этот человек откровенничать не станет - он тщательно скрывает свои мысли от окружающих, словно ядро ореха в скорлупе.
- Хочу спросить вас, подпоручник, как вы оцениваете обстановку в батарее?
Чарковский делает глубокую затяжку и быстро выпаливает:
- Как и все…
- Погодите-ка, я еще не успел даже спросить вас, что именно меня интересует, - усмехнулся Брыла.
- Нетрудно догадаться. Листовки, случай дезертирства, история со стенгазетой…
Хорунжий кивает.
- И как же вы все это понимаете?
Чарковский пожимает плечами. Какое-то время молчит, потом, будто пораженный догадкой, вспыхивает:
- Полагаю, вы не считаете, что я имею к этому какое-то отношение?!
- Я этого не говорил…
Командир взвода уже потерял контроль над собой. Срывается со стула и, перегнувшись через стол, цедит сквозь зубы:
- Скажите прямо… Вы считаете, что я…
Брыла смотрит на него в упор:
- Я вас в этом не подозреваю.
Чарковский облегченно вздыхает, но недоверчивость не оставляет его:
- Э-э-э… вы же всех довоенных офицеров подозреваете…
Хорунжий отрицательно качает головой:
- Ничего подобного. Вам ведь известно мое отношение к Мешковскому. Для нас каждый офицер одинаково ценен! Каждый честный офицер, - подчеркивает он.
Чарковский присвистнул:
- Мешковский! Да он же ваш с потрохами!
Хорунжий на этот раз взглянул на него без тени доброжелательности:
- Что значит "ваш"?
"Проклятое веко! Дергается все сильнее. Куда клонит Брыла? Что он хочет выудить у меня? Может, все знает? А если да?.."
Чарковский неожиданно находит выход из положения и, снизив голос до шепота, говорит:
- Послушайте, коллега, хватит ходить вокруг да около. Давайте-ка брать быка за рога. Вы хотите знать, чего можно ждать от меня? Я вам откровенно скажу об этом… Разумеется, если вы захотите выслушать меня…
- Говорите…
- Я не политик - не такой, как вы, и даже не такой, как Мешковский. Я не умею излагать свои взгляды, но могу вас заверить, что не дам втянуть себя ни в одно дело, направленное против вас, против народной власти… В этом можете быть абсолютно уверены. Вы мне верите? - И, глядя с вызовом прямо в глаза Брыле, повторил: - Верите? Вот вам моя рука…
Брыла колеблется. Потом пожимает руку Чарковского. Делает это с большим усилием. Оставшись один, брезгливо думает: "Слюнтяй! А строит из себя героя. Разве можно ему верить?"
XI
Неожиданно Добжицкий получил приказ явиться в условленное время на одну из конспиративных квартир для встречи с условно назначенным НСЗ начальником училища. Это известие не доставило ему большой радости - ведь он сам рассчитывал занять это место, а теперь эти планы оказались несбыточными.
Направляясь на встречу с начальством, от которого могла зависеть его дальнейшая судьба, знал только его кличку и звание: майор Смельчак. Он терялся в догадках, кто этот человек. Похоже, что действует в училище давно.
Видимо, сорванные в шестой батарее стенгазета и плакат - дело рук его людей. Но и Добжицкий не бездействовал. Наделавшее столько шума дезертирство - его работа, хорошо продуманная и четко выполненная. Несмотря на это, он понимал, что обстановка в батарее складывается не в их пользу. Влияние Брылы постоянно росло - курсанты втянулись в политическую деятельность, в спорах и дискуссиях одерживали верх над группой Добжицкого. А сам он находился в глубоком подполье. Внешне должен был изображать из себя человека, далекого от политики, занятого исключительно учебой и исполнением своих обязанностей.
В последнее время самые надежные из его людей, такие, как Роттер и Целиньский, видимо, допустили где-то промахи, поскольку восстановили против себя большинство курсантов батареи. Оказалось, что людей, настроенных против власти, совсем немного!
А Брыла действовал все энергичнее.
"Влетит мне от начальника… Мы уже не владеем инициативой в батарее, нас заставили занять оборону…" - думал Добжицкий, направляясь на встречу.
Неожиданно у него мелькнула догадка: ну конечно, майор Смельчак - не кто иной, как командир пятой батареи! Как же он раньше не мог сообразить! Тот ведь в звании майора, кадровый офицер… Все сходится.
В комнате, куда его провела хозяйка квартиры - крашеная блондинка, - его ожидал сюрприз. На диване сидел человек, которого он хорошо знал, но не рассчитывал увидеть здесь. "Что он тут делает?" - подумал Добжицкий.
Тот, не поднимаясь с места, назвал пароль. Добжицкий был настолько ошарашен, что забыл сказать отзыв.
- Вижу, вы удивлены, - засмеялся Смельчак. - Такие вот в жизни бывают парадоксы, не правда ли?
Добжицкий уже взял себя в руки. Щелкнул каблуками и представился:
- Подпоручник Бритва…
- Очень приятно. Майор Смельчак. Давайте-ка сразу приступим к делу. Докладывать об обстановке в батарее нет необходимости. Мне она хорошо известна.
Оба улыбнулись, а майор продолжал:
- Вас следует похвалить за соблюдение конспирации. Хотя я внимательно наблюдал за вами, у меня не возникло никаких подозрений. Однако ближе к делу. Как вы оцениваете обстановку в батарее?
Добжицкий коротко изложил свои соображения. Майор внимательно слушал, а когда тот закончил, подытожил: